Медленное угасание (ЛП) - Лейн Эндрю - Страница 38

— Анализы. Мы ждём результатов анализов. А потом мы сможем начать лечение. Возможно, задумался он, он мог бы сделать ей укол. Просто дистиллированную воду, но он мог бы сказать ей, что это антибиотик. Это могло бы помочь ей в моральном плане.

— Я бы хотела увидеть свою семью, — с тоской произнесла Марианна. — Они ведь могут просто стоять по другую сторону стекла, разве нет?

Оуэн знал, что не должен был так с ней разговаривать, но он не мог ничего с собой поделать. Джек сказал бы ему просто оставить её в покое – сделать все необходимые анализы и не втягивать её в беседу – но он не мог. В отличие от большинства людей и прочих существ, которые оказывались в этих камерах, она не знала, что с ней происходит. Её нужно было успокоить.

Ей нужен был друг.

— Им сообщили, — сказал ей Оуэн. — Но им придётся подождать. Здесь нам платят за то, что мы рискуем. Им – нет.

— Я могу написать им письмо?

Он зажмурился. Под тонким слоем весёлости, которую она изображала, таилась глубокая пропасть уязвимости и страха. И он не был уверен, к лучшему ли то, что он делает, или наоборот.

— Слишком рискованно. Нам придётся обрызгать письмо антибиотиками и прочими средствами, чтобы убить бактерии, и слова растекутся и сотрутся. Это будет выглядеть некрасиво.

— Я тоже буду выглядеть некрасиво, если это затянется надолго. Я не могу умыться, не могу принять ванну, и у меня нет сменной одежды.

— Одежду мы вам найдём, — быстро сказал Оуэн. — И, может быть, мне удастся раздобыть чашку горячей воды и мыло. Если вас это утешит, вы по-прежнему прекрасно выглядите.

— Спасибо. Держу пари, вы говорите это всем умирающим девушкам в вашем отделении.

— Только красивым девушкам.

— На самом деле, немного горячей воды – это было бы неплохо. Наверно, я ужасно пахну. — Она помолчала. — Кстати, здесь и правда жутко воняет, и это не от меня. Пахнет, как в вольере со слонами в зоопарке. Знаете, такой запах обычно от животных, которые всё время едят сено, а потом оно начинает разлагаться.

Наверно, это долгоносик на другом конце помещения, подумал Оуэн, но он не мог ей этого сказать.

— Это канализация. Эта часть… больницы… какое-то время не использовалась. Тут, наверно, всё что угодно есть. Я пришлю кого-нибудь, чтобы посмотрели.

— По крайней мере, вы могли бы использовать освежитель воздуха.

— Считайте, что это уже сделано.

— Спасибо, Оуэн.

Он почувствовал, как по его телу побежали мурашки, когда он услышал своё имя, произнесённое с её мягким валлийским акцентом. В том, чтобы разговаривать с ней, не видя её, было что-то почти эротическое. Если бы сейчас они сидели друг напротив друга в баре, то он бы уже касался её руки, смотрел ей в глаза, улыбаясь, отводя взгляд и снова глядя на неё. Но теперь это было больше похоже на разговор по телефону, но с некоторым трепетом из-за того, что она находилась всего в нескольких дюймах от него. Достаточно близко, чтобы он мог слышать её дыхание; чтобы чувствовать, как вибрирует стекло, когда она меняет позу.

— Оуэн, — сказала она. — Я могу кое-что спросить?

— До сих пор вас ничто не останавливало.

— Здесь есть ещё кто-нибудь кроме меня? В изоляторе?

— С чего вы взяли? — осторожно спросил он.

— Никогда не отвечайте вопросом на вопрос, — сказала она со смехом в голосе. — Это звучит уклончиво. Мне казалось, что я слышала, как тут кто-то ходит. Я пыталась с ними разговаривать, но они не отвечали.

Марианна находилась в одном конце помещения с камерами; долгоносик – в другом.

— Может быть, вы слышали медсестру, — сказал он, стараясь говорить как можно более искренне. А Оуэн был непревзойдённым специалистом в том, чтобы имитировать искренность.

— Вы врёте. Я думаю, здесь есть кто-то ещё. И мне кажется, что у них та же болезнь, что и у меня – лихорадка провинции Тапанули. Должно быть, у них болезнь зашла ещё дальше, чем у меня. Это то, чего я должна ожидать: потеря способности разговаривать, возможность только болтаться по этому ужасному месту, пока я не умру? Это то, что со мной произойдёт?

— Я не позволю этому случиться, Марианна.

— Как вы можете это остановить? — Её голос звучал приглушённо.

— Я пока не знаю, но я найду способ. Я обещаю.

Он повернулся, чтобы посмотреть на неё, скользнув по каменному полу, но Марианна по-прежнему сидела к нему спиной. Она закрыла лицо руками, и её плечи тряслись – она старалась не дать волю слезам.

Грейнджтаун был полной противоположностью развивающимся районам. Он был скорее деградирующим, если можно было так сказать. Гвен провела здесь много времени, когда работала в полиции – совершала обходы домов, прерывала семейные ссоры, проводила допросы – и это место по-прежнему вызывало у неё ощущение, словно кто-то всё время за ней следит. Все растения – деревья, кусты, цветы в садах – выглядели сухими и запущенными. Отчаяние и скрываемая злоба, казалось, просачивались сквозь канализационные люки и сточные канавы. У этого района была своеобразная тяжёлая гравитационная сила, благодаря которой легко было сюда попасть, но тяжело выбраться.

Гвен была уверена, что, когда она приехала, припарковала машину за углом и пошла по нужной дороге, сунув руки в карманы и стараясь выглядеть легкомысленно, первый же человек, который её увидел, потянулся за мобильным телефоном. Возможно, это была игра её воображения, но она почти чувствовала невидимую паутину предостережений, которая веером разворачивалась от того человека: осторожно, на улице незнакомый человек. Это может быть полиция.

Дом, где находилась квартира, которую Люси делила со своим бойфрендом-наркоманом, находился почти на середине улицы. Гвен остановилась у ворот и посмотрела на дом снаружи. Занавески на окнах были задёрнуты. Стекло в одном из окон потрескалось. Дом был разделён на квартиры: холл оказался разделён, там было две двери, одна из которых, по-видимому, вела на первый этаж, а вторая – к лестнице на второй. Краска облупилась на обеих дверях, а на стыках между цементным садиком, стенами и ступеньками крыльца росли сорняки.

Она позвонила в дверь справа. Судя по тому, что дверь соседнего дома, стоящего с левой стороны, располагалась рядом с этой, лестница находилась в левой части холла, а значит, правая дверь вела на первый этаж, где жила Люси. Гвен искала Люси, и если бы она просто открыла дверь по звонку, она облегчила бы Гвен работу. Или, если бы дверь открыл её бойфренд, Гвен не пришлось бы ввязываться в неприятности, взламывая квартиру.

Взломать дверь и войти. Как всё дошло до этого? Если бы было что-то одно, что ей бы вдалбливали во время службы в полиции, то это были бы слова о том, что для претворения законов в жизнь нужно им подчиняться. Поощряя незначительные правонарушения – незаконное проникновение, сфабрикованные доказательства, принуждение подозреваемых сознаться в чём-либо – полиция лишь показала бы, что не придаёт никакого значения нормам морали. То, что это делалось во благо, не имело значения; делая это, они низвергали бы ещё большее благо. Они бы становились преступниками, арестовывающими преступников, что превратилось бы в итоге в войну бандитских группировок.

И всё же она была здесь, готовая ворваться в чей-то дом, с пистолетом, засунутым за пояс брюк. Готовая что-нибудь сделать – даже убить, если это понадобится для спасения её собственной жизни – и всё во имя большого блага. Всё во имя спасения человеческого рода от тёмных существ, прячущихся в темноте и ожидающих своего шанса на то, чтобы прийти.

Она вздрогнула. Что такого было в Грейнджтауне, что внезапно заставляло её чувствовать себя грязной и старой?

Она снова нажала на кнопку звонка, но никто не ответил. Сунув руку в карман, она вытащила «Лэзермен», мультифункциональный инструмент, с которым её познакомил один из коллег-полицейских. Швейцарский армейский нож для умных, как он это назвал. Она быстро выщелкнула плоское лезвие. Сделав вид, что вставляет ключ в замочную скважину, прикрывая руку своим телом, она сунула лезвие в промежуток между дверью и косяком и, используя нож как рычаг, толкнула дверь. Большинство замков достаточно слабы из-за плохой подгонки, и небольшое давление в правильном месте запросто заставляет их открыться.