Медленное угасание (ЛП) - Лейн Эндрю - Страница 40

— Но не моё, — закричала Гвен, поворачивая ноги так, чтобы одна из них зацепилась за нижний край кровати. Она взбрыкнула, едва не сбросив Люси со своей груди. Люси выпустила одну руку Гвен, схватившись за покрывало на кровати, чтобы не упасть. Гвен шарила рукой по сторонам в поисках пистолета, но нащупала только что-то гладкое, покрытое тканью. Она в отчаянии подняла это и ударила Люси по лицу, не сразу поняв, что это женская туфля, чёрная, возможно, подделка «Маноло Бланик», с четырёхдюймовым каблуком.

Каблук ударил Люси в левый висок, оставив на нём кровавую рану. Люси отшатнулась, крича и неистово размахивая руками. Она наткнулась затылком на край двери, которую сама оставила полуоткрытой. Звук получился звонким, но довольно тихим. Люси вновь наклонилась вперёд, её глаза были ещё шире, чем раньше, но зрачки закатились так далеко, словно она смотрела внутрь своей головы. На двери после неё остались следы крови и клочья волос. Она падала на Гвен, но та успела отползти в сторону. Люси уткнулась лицом в покрытый ковром пол и замерла.

— Дерьмовый ты хищник, — сказала Гвен, ложась обратно на ковёр, пытаясь восстановить дыхание. — Ты смотрела слишком мало передач Дэвида Аттенборо[59].

Марианна переодевалась в одежду, которую купил для неё Оуэн. Пока она раздевалась и снова одевалась, он отошёл в дальний конец помещения, к камере долгоносика, и они двое походили на мужчин, которые ждут своих жён у примерочной в магазине. Он даже поймал себя на том, что косится на долгоносика, подняв брови и не понимая, что делает. Долгоносик просто пялился на него своими глубоко посаженными поросячьими глазками. Невозможно было сказать, выражают они сочувствие или желание оторвать Оуэну руки.

— Я не спросил раньше, — крикнул Оуэн. — Но чем ты занимаешься?

— Ем, сплю и разговариваю с тобой.

— Я имел в виду – в реальном мире. Кем ты работаешь?

— Я устанавливаю компьютерные сети для финансовых компаний. Всё в порядке, я уже одета. Можешь возвращаться.

Оуэн прошёл несколько метров к кирпичной арке, в которой было установлено бронированное стекло, отделяющее камеру Марианны от коридора. Она стояла у самого стекла, смущённо скрестив руки на груди. На ней были обтягивающие коричневые брюки из молескина[60] и футболка.

— Хорошо выглядишь, — сказал он.

— У тебя интересный вкус. Мне бы никогда не пришло в голову сочетать эту майку с этими брюками.

— По-моему, это замечательно выглядит.

Марианна засмеялась. Убрав руки, она повернулась вокруг своей оси, демонстрируя ему наряд.

— На самом деле, это действует. Спасибо, что позаботился. В чистой одежде я чувствую себя намного лучше.

— И выглядишь здорово, — оценивающе сказал Оуэн.

— Я и чувствую себя хорошо. Слушай, у меня даже никаких симптомов нет! — Марианна показала Оуэну руки. Контраст между коричневой веснушчатой кожей с наружной стороны её предплечья и мягкой белизной внутренней стороны заставил его вздрогнуть от неожиданной сексуальности. — Видишь, — продолжала она. — Никакой сыпи, никаких пятен, никаких струпьев или корочек, никаких пузырей. И я чувствую себя хорошо. В самом деле хорошо.

— Проблема в том, — сказал он, глядя на неё сквозь пуленепробиваемое стекло камеры, — что мы просто не знаем, как скоро проявляются симптомы лихорадки провинции Тапанули. У тебя может не быть симптомов, но ты можешь оказаться носителем заболевания. Нам нужно подождать и узнать, как всё обстоит на самом деле.

— Сколько нужно ждать? Он пожал плечами.

— Неделю. Не знаю.

— Неделю! — она была на грани отчаяния. — Не знаю, как я переживу ещё целую неделю здесь. Я хочу сказать, компания отличная, но...

Оуэну хотелось бы сказать ей правду. Он считал, что она заслуживает того, чтобы знать правду. Проблема была в том, что он не знал, какова эта правда. Тошико до сих пор обрабатывала ультразвуковые снимки тела Марианны и, поскольку анализы крови не показали ничего необычного, в данный момент невозможно было понять, что с ней не так. Как врач он был поставлен в тупик. Почему она нападала на людей, пыталась их съесть, а потом гналась за долгоносиками по центру города, пытаясь превратить их в мобильные заведения быстрого питания?

— Ты выживешь, — сказал он. — Я прослежу за этим. Она взглянула на него из-под своих длинных ресниц.

— Спасибо, — сказала она. — Я знаю, что не очень нравлюсь твоим коллегам. Ты – единственный, кто заботится обо мне как о человеке, а не как о лабораторной крысе.

— Я уверен, что, если бы они узнали тебя поближе, ты бы им понравилась, — защищаясь, заявил Оуэн.

— Японка даже не хочет на меня смотреть. Она просто приходит время от времени, прикладывает ко мне какой-нибудь прибор, дожидается, пока он не запищит, и уходит. Американец просто некоторое время смотрит на меня, стоя там в своём длинном пальто, и тоже уходит. Кажется, он проводит больше времени с тем, кто сидит в камере в дальнем конце коридора – кто бы это ни был, – чем со мной. Я слышу, как они разговаривают – то есть я слышу, как он говорит, но не слышу, что именно он говорит. Ещё была другая женщина, которую я видела в ту ночь, когда меня привезли сюда, но потом она больше не появлялась. И ещё молодой парень. Кажется, он носит костюм. Иногда, когда я пытаюсь заснуть, а потом поворачиваюсь и неожиданно открываю глаза, он стоит там и смотрит на меня, но всегда быстро уходит, и я даже не успеваю рассмотреть его лицо.

— Это их работа – быть бесстрастными, — сказал Оуэн, стараясь говорить как можно более убедительно и успокоительно. — Они все работают над этой вспышкой лихорадки провинции Тапанули. Они не могут позволить себе эмоционально привязываться к своим пациентам.

— А ты? — она опустила взгляд. — Это что, твоя работа – привязываться эмоционально?

— Это не моя работа, — ответил он. — Это необязательное дополнение.

— Ты и в самом деле добрый. Я бы хотела... я бы хотела, чтобы мы встретились до того, как всё это произошло.

Оуэн скорчил гримасу.

— Если бы мы встретились раньше, — слова срывались с его губ ещё до того, как он успевал подумать, что говорит, — то я бы тебе не понравился.

— Но ты мне нравишься.

— Между нами барьер, — он хлопнул рукой по стеклу, и звук удара эхом отозвался от кирпичных стен. Где-то в дальнем конце коридора долгоносик удивлённо захрюкал. — Я не могу добраться до тебя, а ты – до меня. Всё, что мы можем – только разговаривать.

— Не напоминай мне, — с чувством сказала она.

— Ты не понимаешь. — Он закрыл глаза и прижался лбом к стеклу. — Слушай, если бы мы сейчас были в баре, я бы уже был на тебе, как сыпь.

— Не упоминай при мне сыпь.

— Ты понимаешь, что я имею в виду. Ты уже видела таких парней, как я. Всё, что мы говорим, всё, что мы делаем – это только ради того, чтобы затащить тебя в постель. Со мной то же самое. Я разговариваю с тобой только потому, что не могу до тебя добраться.

— Ты кое-что забыл. Ты разговариваешь со мной. А ведь ты мог бы просто уйти. Как остальные.

— Я знаю. Но я не хотел, чтобы ты боялась того, что с вами происходит. Это всё моё медицинское образование виновато.

— Что изменилось?

Оуэн нахмурился.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты сказал, что не ушёл потому, что не хотел, чтобы я боялась. Не потому, что не хочешь. Прошедшее время, не настоящее. Так почему ты всё ещё здесь?

— Ты мне нравишься. Мне нравится с тобой разговаривать.

— А если бы мы были в баре и я пригласила бы тебя домой, то мы не разговаривали бы, и ты бы никогда не узнал, что тебе нравится со мной разговаривать. О чём это тебе говорит?

Он вздохнул.

— Это говорит мне о том, что мне нужен перерыв.

Несколько мгновений Гвен лежала, прислушиваясь к булькающему дыханию Люси. Девушка была жива, и Гвен не была уверена, хорошо это или нет. Часть её хотела вскочить, взять пистолет и выпустить пару пуль в голову этой сучки, просто за то, что она пыталась увести у Гвен парня, но тут во всём был виноват адреналин.