Вторая и последующие жизни (сборник) (СИ) - Перемолотов Владимир Васильевич - Страница 5

Уже знакомое ощущение накатило и схлынуло.

…Пить хочется. Мягко и тепло… Жарко даже… Темнота. Где это я? Неужели в пустыне? А где тогда звезды?

Глаза открылись. А вот почему темно! Над головой кремовый потолок, вдалеке светильник, занавешенное окно. Это, пожалуй, не комната, а апартаменты. Богато тут живут. Так… А со временем у нас что? Окно хоть и занавешено, но чувствуется уже утро…Стол с вазой, полной цветов. Белые розы. Какая на фиг, пустыня? У стола, прислоненная к креслу, полулежит гитара. Хорошая гитара. Это даже отсюда видно… А чего еще отсюда видно? Вторую гитару видно… Больше я рассмотреть не успеваю. Рядом с ухом раздался тихий свистящий звук. Кто-то вздохнул. Я поворачиваю голову и вижу перед собой черноволосую головку. Носик, губки, ушки… Сережки. Девчонка. Она сонно хлопает глазами, улыбается и снова засыпает. Я пытаюсь вспомнить, как её зовут. Жюли? Или Катрин? Нет не помню… Чувствую какую-то несообразность. Ну, конечно! Девчонка накрылась с головой, и сопение должно бы прекратиться, но не тут-то было. Поворачиваюсь на другой бок. Так и есть. С этого бока обнаруживаю блондинку! Всклоченные короткие волосы, белая полоска незагорелого тела, там, где проходили завязки купальника. Разумеется, тело есть, а купальника нет. Несколько секунд верчу головой туда-сюда. От брюнетки к блондинке. От звездочки к звездочке… Вот вам и пустыня! А неплохо я устроился!

Не вылезая из-под одеяла, провожу по себе рукой. Конечно ничего, кроме самого себя. А чего я еще хотел при таком раскладе? Не скажу, что все это неприятно, но хотелось бы разобраться. Расставить, так сказать, точки, над «где нужно». Может быть где-то тут, рядом старшие братья и дядья прячутся с матримониальными намерениями. Брюнеты или блондины. Хотя это все равно.

Осторожно, чтоб не потревожить неизвестных подружек, выбираюсь наружу. И тут мне становится совершенно ясно, чем мы тут занимались и почему мне так хочется пить. На полу то тут, то там лежат, стоят, валяются с дюжину бутылок из-под шампанского, какие-то фрукты… Это я, наверное, не все еще увидел.

Очищая босую ногу от мякоти раздавленного банана, оглядываюсь, ища, чем прикрыться.

Не мудрено, что своих подружек я отыскал не сразу. Кровать оказывается такая огромная, что в этом нет ничего удивительного. Там, кажется даже лежит кто-то третий, но я разбираться не стал, только одобрительно покивал. Вряд ли где-то рядом с этими бутылками могут быть братья. Не сочетались братья с дядьями и шампанское… Если б виски или коньяк, то еще можно бы допустить, а шампанское — нет.

Ага. Вот он, халат…

Третья гитара мне попалась в коридоре. Завернувшись в халат, я пошел на кухню, прихватив её.

В кухне, огромный, словно фантастический монстр, меня ждал холодильник. Только это был добрый фантастический монстр. Я понял, что хочу есть. Напевая, я начал доставать из холодного инопланетного нутра яйца, бекон, масло… Конечно фрукты и шампанское на определенном этапе это здорово, но только на определенном этапе. Для повседневной жизни этого маловато. Чтоб пережить одни радости жизни и насладиться другими нужна добрая яичница из, как минимум, полудюжины яиц.

Улыбаясь той радости, с которой я сейчас расправлюсь со своим многоглазым произведением искусства я потихоньку начал напевать:

— Яичница… О моя яичница… Как же я хочу яичницу…

Мелодия показалась мне незнакомой. Незнакомой, но приятной. Я напевал, напевал, а в промежутках между музыкальными фразами бросал на сковородку масло, разбивал яйца… Но уже через минуту я понял, что не сковородку держу в руке, а гитарный гриф и медленно перебираю струны. Фантастика! Мелодия лезла из меня, словно бабочка из кокона. Пока еще не обработанная, не отшлифованная, но, безусловно, прекрасная!

Мне уже чудились за гитарным перезвоном вздохи скрипок, рокот валторн и женский квартет на подпевке… Мелодия оформлялась. Пришедшая неизвестно откуда, она становилась частью этого мира, и мои руки стали той дверью, через которые она просачивалась в наш несовершенный мир для того, чтоб сделать нас всех лучше… Словно Господь ткнул пальцем в темечко и вогнал в мой мозг это совершенство…

Вспышка и снова я в кресле.

— «Вчера». Маккартни и Леннон. А на самом деле просто Маккартни… — хрипло сказал я. Ощущение почти невыносимого счастья еще жило во мне, но таяло, таяло… — Интересно же вы представляете жизнь рок-кумиров…

Я собрался желчно посмеяться, но передумал. Я все еще помнил, что это я только что написал бессмертную мелодию. Я! Я!!!! А не кто-то другой. Захотелось еще раз ощутить себя… Ну хотя бы равным небожителям.

— А что еще у вас есть в этом роде?

Она посмотрел на стеллаж. Там было не густо.

— Бах, Моцарт…

Я покачал головой. Это конечно гении и таланты, но где уж мне оценить классику. Сколько в свое время прослушано классической музыки и книг прочитано, чтоб стать интеллигентно образованным, но… С книгами вот получилось, а с музыкой — не так чтоб очень. Не рояль наше поколение воспитывал, а радиоприемник.

— Тогда «Nights in White Satin».

— Это кто или что?

Она мечтательно вздохнула.

— Песня группы «The Moody Blues». Не слышали?

Ощущение принадлежности к людям, способным услышать, понять и принять в себя нездешнее совершенство еще жило во мне. Казалось, что теперь я могу больше, чем до этого пробника. Я задавил готовое вырваться изо рта «да». Не хватало еще подсесть на это.

— Ну, как-нибудь в другой раз. Именно в ней играют на арфе?

— Нет. Там играют на свирели…

Мечтательность ушла из её глаз. Кажется, я её разочаровал.

— Вы определились? Или у вас есть еще вопросы?

— А почувствовать себя Богом вы мне не поможете?

— Богом — это все-таки слишком. Но я, кажется, знаю, что вам нужно сейчас!

Она улыбнулась, посмотрела на столик рядом со мной. Там, похоже, остался пробник от предыдущего покупателя.

— А вам хотелось бы быть Главным и во всем белом? — неожиданно вкрадчиво спросила она. — Мир спасти… С плохими парнями разобраться…

— Ну, вообще-то не самая скверная перспектива… — признался я. Все-таки, сколько бы лет тебе жизнь не отсчитала, все равно внутри где-то прячется маленький мальчик. И я считаю, что нет в этом ничего неприличного, если время от времени выпускать этого мальчика пошалить…

— Вы историю любите?

— Люблю…

— Ну, вот это вам наверняка будет интересно. Один из наших сотрудников как раз для такого случая и написал… Головку опустите…

…День. Яркий день. Голубизна неба и оранжевая желтизна песка. Их разделяет белоснежная пенная полоса прибоя. Я уже по привычке смотрю на свои руки. Не узнаю. Вместо рук — рукава одежды… Скафандра! Черт! Я же космонавт! Советский космонавт! И не просто так я тут сижу, а вынужденно. Вынужденная посадка у меня. Девятнадцать витков вокруг Земли и тут сбой. Посадка в ручном режиме и вот я где-то тут. Жду помощи. Одно хорошо — земля под ногами и местные жители обнаружились…Один даже английский знает. Целых три десятка слов. Повезло мне. Правда, на рыбной диете сижу уже четвертый день. Но могло бы быть и хуже. А так — руки-ноги целы, язык ворочается. Общаюсь вот, актив выделяю.

— Полетишь с нами Бобо? В страну Советских людей?

Туземец осторожно гладит скафандр. Еще бы! Блестит! И железный к тому же. То есть стальной. Он-то сталь только в виде рыболовного крючка в своей жизни видел.

— Большое колдовство Белого человека!

В голосе — одна только почтительность. «Темнота, деревенская», думаю я без высокомерия, а даже с лаской. «Ну, ничего… Растрясем тут у вас мрак невежества… Дай только срок. Будет тут Тихоокеанская Советская социалистическая республика!..»

— Это не колдовство, Бобо… Это наука…

— Наука — это колдовство Белого человека?

— Наука — это наука… Её можно понять, изучить…

— Не понимаю…

Взгляд восторженный, но туповатый. Я для него, похоже, огромный, говорящий рыболовный крючок. Но ведь другого собеседника-то вовсе нет — никто тут никаких полезных языков не знает!