Страшные сказки для дочерей кимерийца (СИ) - Тулина Светлана - Страница 15

— Ну, как сказать… Есть Толстячок. Он пони. — Улыбка ее была кривой. — Он очень хороший, но старенький, понимаете? Одышка, бабки пухнут, аллюра не держит…

Бестия отпустила на миг изжеванный закарисовсвский рукав, издевательски фыркнула и помотала головой. Похоже, даже она не собиралась признавать ходячее недоразумение с подобными характеристиками за настоящую лошадь. Девчонка резко развернулась, глаза ее сузились.

— Он — хороший… — повторила она с угрозой, глядя Бестии прямо в глаза. И Бестия, панически сверкнув выкаченными белками, шарахнулась назад с такой скоростью, что выдрала изрядный кусок кожи из многострадального военноначальнического одеяния — разжать челюстей она попросту не успела. И это — Бестия, которой не раз случалось загрызать наглых двуногих шакалов, пытавшихся пощипать караванные пути?!

Закарис посмотрел на девчонку по-новому. С интересом посмотрел. Решился.

— Послушай, если ты уж так любишь лошадей… Там дальше есть обычная конюшня. Там их много. Разных. А сюда больше не ходи. Опасно тут, понимаешь?

— А! — презрительно махнула она рукой. — Разве там лошади? Одни клячи да молодняк. Вот это — настоящие лошади…

И Бестия поддержала ее высказывание издевательским ржанием — но, на всякий случай, из самой глубины стойла.

Склонив голову набок, Закарис смотрел на младшую королевскую дочь. Думал. Вроде бы сестры — а такие разные. Вроде бы тоже еще одна маленькая женщина, а от женщин всегда одни неприятности. Вроде бы. Да.

Спросил неожиданно для самого себя:

— Послушай, а как тебя зовут?..

***

— Давай, Врам, давай! Жми! Бей, Колон! Врам, не сдавай! Колон, жми! Ногой его, ногой! Зубами!!! Колон! Врам! Пни! Жми! Дави! Бей!..

Два полуголых борца топтались на окруженном вопящими зрителями пятачке, стискивая потные тела друг друга огромными мускулистыми руками в некоем подобии братских объятий. Состязания давно уже перешли в ту стадию, когда наблюдатели и болельщики распаляются не меньше самих участников, подогретые обильными закусками и молодым вином. Таким разгоряченным людям все труднее оставаться простыми зрителями, и вот уже вспыхивают на вытоптанном пятачке посреди двора короткие поединки, совершенно не предусмотренные первоначальным списком состязаний.

Хорошо еще, что сейчас время для схваток борцовских, без использования благородной стали, а большинство местных аристократов считают этот вид соревнований «черным», неподходящим для знати, что несколько охлаждает их пыл. А то, пока шли бои мечников, двое восторженных юнцов успели-таки отличиться, с воплями прорвавшись в круг и бросив вызов двум разным победителям. Первый в результате получил рукоятью меча по затылку от одного из Драконов, второму же повезло меньше. Меч громилы из свиты мелкого местного короля, имени которого Конан не запомнил (и почему это так всегда бывает — чем меньше у короля королевство — тем больше и пышнее его свита?!) не вовремя соскользнул, и теперь опытный местный лекарь где-то внутри замка зашивал то, что осталось у несчастного юноши от левой ладони.

Подремать, как он грозился, Конану не удалось. И вовсе не потому, что прямо над ухом постоянно орали, а меньше чем в десятке шагов надсадно хэкали поединщики и гремело друг о дружку разнообразное оружие. Когда хотел, Конан мог довольно крепко заснуть и не в такой обстановке. Например — на «Тигрице» во время нехилого шторма, он храпел так, что порой перекрывал раскаты грома и грохот горообразных волн о скалы. Ну, во всяком случае, так ему потом говорили соратники…

Просто у местных паланкинов были жутко неудобные очень низкие кресла.

Во внутренний двор — три высоких лестничных пролета и длинный коридор гостевого крыла — Конана, конечно же, доставили именно в нем. В паланкине, то есть. И это уже почти что и не вызвало у него раздражения — то ли привыкать потихоньку начал, то ли общая тревожность не позволяла более отвлекаться на подобные мелочи.

Хуже было другое — во дворе покинуть неудобное кресло Конану так и не позволили. Он надеялся, что по прибытии к ристалищу пыхтящие и обливающиеся потом под непомерным весом носильщики перегрузят его персону в другое кресло. Более удобное. Или хотя бы на скамеечку с ненавистной подушечкой, как уже было в пиршественном зале. Скамейка та, по крайней мере, была вполне нормальной высоты и позволяла выпрямить ноги, в паланкиновском же креслице Конан буквально скреб коленями уши и имел полное основание желать как можно скорее оное креслице покинуть.

Но не тут-то было!

Потные слуги проволокли носилки — вместе с жутким креслицем и трясущимся в нем Конаном — по всему двору и водрузили на расположенную в месте лучшего обзора специальную подставку. После чего быстренько отогнули передние занавески, закрепив их на решетчатой крыше и превратив до этого закрытую со всех сторон коробочку паланкина в некое подобие ложи. Ноги Конану заботливо укутали теплым шерстяным пледом, после чего он окончательно и затосковал, поняв, что выпрямить их ему сегодня вечером, похоже, так и не удастся. От Конана явно ожидали, что смотреть увлекательнейшее действо он будет не двигаясь с места.

Что ж, неудобное кресло — далеко не самое страшное испытание, выпавшее Конану на протяжении его длинной и бурной жизни. Как-нибудь и это перетерпится.

Тем более что место было хотя и неудобным, но весьма почетным — справа от конановского паланкина разместился сам его асгалунское величество Зиллах со свитой и охранниками. Охранников было шестеро. Четверо — вполне обычные люди, сопят, с ноги на ногу переминаются, один вон даже со служанкой перемигнуться успел и теперь сияет, как свеженадраенная бляшка его же собственных доспехов — его казарменная постель этой ночью, похоже, будет не такой уж неуютной и холодной. А вот двое…

Конан пригляделся к этим двоим странным охранникам повнимательнее — не в упор, конечно, пригляделся, краем глаза, стараясь даже головы в их сторону лишний раз не поворачивать.

Конечно, если бы не слова Квентия, сам Конан вряд ли заподозрил бы в этих стражниках цыгу — ни тебе ритуальных черно-желтых многослойных одежд, ни клановой раскраски на лицах, ни даже традиционно выставляемых напоказ длинных косичек с вплетенными в них свинцовыми шариками или даже острыми как бритва обсидиановыми лезвиями. Обычная форма обычных стражников. Косы, даже если они и есть, убраны под кожаные шлемы. Слишком, пожалуй, маленький рост для стражников, да морды явно рассветные, с желтоватой кожей и узким разрезом глаз, а так — ничего необычного.

Впрочем, нет, Даже не будь слов Квентия, Конан все равно обратил бы на них внимание. Слишком уж отличалось их поведение от поведения остальных стражников.

Они стояли совершенно неподвижно, словно две невысокие скульптуры, поставленные зачем-то чуть сзади и по бокам тронного кресла Зиллаха. У них не двигались даже глаза, устремленные, казалось, в какую-то немыслимую даль. Слухи утверждали, что именно такая каменная неподвижность и отсутствие конкретного объекта сосредоточения для глаза позволяет цыгу видеть не что-то одно, а сразу все вокруг — даже то, что происходит у них за спиной. Конан не был уверен, что слухи не преувеличивают, но знал, что по той или иной причине пока еще никому не удавалось застать цыгу врасплох, подкравшись к ним с тыла. Своих драконов, стоящих позади паланкина, Конан видеть не мог, и ему оставалось только надеяться, что они выглядят хотя бы вполовину так же безупречно, как личные охранники Зиллаха. Впрочем, Квентий — стражник опытный и человек умный, должен был позаботиться…

— Ваше величество, я бы советовал тебе проснуться и склонить сюда свое королевское ухо. Иначе завтра, может статься, тебе уже нечего будет склонять.

Легок на помине!

Квентий протиснулся откуда-то сзади и теперь присел на каменную ступеньку чуть ниже паланкина. Лицо его выражало презрительную скуку. Ни дать ни взять — утомившийся стоять придворный решил слегка отдохнуть поблизости от своего короля. Наверняка близкий к трону придворный, может быть, даже и фаворит — не зря же расселся так уверенно, знает, что король его не прогонит. А, может, старый король просто спит и не замечает, что на ступеньках его трона прочно обосновались разные выскочки… Сквозь слегка прижмуренные веки Конан заметил несколько оценивающих взглядов в их сторону, но понять, о чем именно думали смотрящие, не смог — слишком далеко.