Узорный покров - Моэм Уильям Сомерсет - Страница 42

• Предыдущая
• 42/46
• Следующая

Не понять было, случайно так выходит или нет, но Китти ни на минуту не оставалась одна с Чарли. Он держался неизменно дружески, приветливо, любезно. Никто бы не догадался, что когда-то они были не просто знакомы. Но однажды днем, когда она читала, лежа на кушетке, он появился на веранде и подошел к ней.

– Что это вы читаете?

– Книжку.

И посмотрела на него насмешливо. Он улыбнулся.

– Дороти уехала на прием в губернаторском саду.

– Я знаю. А вы почему не поехали?

– Я отвез ее туда, а потом решил: нет, хватит, вернусь-ка я лучше домой. Машина ждет, не хотите ли прокатиться по острову?

– Нет, благодарю.

Он сел в ногах кушетки.

– Нам с самого вашего приезда не удалось поговорить по душам.

Она подняла на него высокомерный взгляд.

– А вы думаете, нам есть что сказать друг другу?

– А как же иначе.

Она отодвинула ноги в сторону, чтобы не касаться его.

– Вы все еще на меня сердитесь? – спросил он, и тень улыбки, тронувшей было его глаза и губы, растаяла.

– Нисколько, – рассмеялась она.

– Что-то не верится, а то бы не смеялись.

– Ошибаетесь. Как я могу на вас сердиться, когда я вас так презираю?

Он принял это спокойно.

– Вы, мне кажется, ко мне несправедливы. Ну хоть теперь-то, задним числом, признайтесь, что я был прав.

– С вашей точки зрения – да.

– Теперь, когда вы поближе узнали Дороти, согласитесь, что она милая женщина.

– Еще бы. Я век буду ей благодарна за ее доброту.

– Она удивительный человек. Я бы никогда себе не простил, если б мы тогда сбежали. Это было бы подло по отношению к ней. Да и о детях надо было подумать. Это основательно испортило бы им жизнь.

С минуту она задумчиво смотрела на него. Она чувствовала себя полной хозяйкой положения.

– Я очень внимательно за вами наблюдаю с тех пор, как живу здесь, и пришла к выводу, что вы действительно любите Дороти. Я не думала, что вы на это способны.

– Я же вам говорил, что люблю ее. Мне было бы совестно доставить ей хоть малейшее огорчение. Такой жены днем с огнем не сыщешь.

– А вам не приходило в голову, что вы должны бы быть ей верны?

– Чего глаз не видит, о том сердце не болит, – улыбнулся он.

Она пожала плечами.

– Какой же вы дрянной человек.

– Не дрянной, а самый обыкновенный. Вас послушать, так я мерзавец потому, что по уши в вас влюбился. Это, знаете ли, было непреднамеренно.

Сердце ее горестно дрогнуло от этих слов.

– Я оказалась легкой добычей, – отозвалась она горько.

– Я, конечно, не мог предвидеть, что мы так грандиозно влипнем.

– И во всяком случае, знали наперед, что если кто и пострадает, то не вы.

– Ну, знаете, это уже слишком. Теперь, когда все это позади, вы должны согласиться, что я поступил, как было лучше для нас обоих. Вы тогда потеряли голову, так скажите спасибо, что я не растерялся. Вы думаете, если б я исполнил ваше желание, что-нибудь хорошее из этого вышло бы? Нам и так пришлось несладко, а уж тогда и вовсе попали бы из огня да в полымя. И с вами ничего худого не случилось. Так, может, забудем прошлое и помиримся?

Она чуть не рассмеялась.

– Вы думаете, я могу забыть, что вы без зазрения совести послали меня почти на верную смерть?

– Ну что за вздор! Я же вам говорил, что никакого риска нет, если соблюдать осторожность. Думаете, я бы вас отпустил туда, если б не был в этом убежден?

– Были убеждены, потому что вам этого хотелось. Вы из породы тех трусов, которые убеждены только в том, что им выгодно.

– Тогда судите по результатам. Вы вернулись целехоньки и даже, да простятся мне столь предосудительные речи, еще похорошели.

– А Уолтер?

Он не мог удержаться от улыбки, от шутки, которая сама просилась на язык.

– Вам ни один цвет не идет так, как черный.

Она не нашлась что ответить. Глаза наполнились слезами. Прелестное лицо исказилось от горя. Она и не старалась его скрыть, лежала на спине и плакала.

– Ради Бога, не плачьте. Я не хотел вас обидеть, я просто пошутил. Вы же знаете, как я вам сочувствую.

– Ох, придержите вы свой глупый язык.

– Я бы отдал что угодно, чтобы вернуть Уолтера к жизни.

– Он умер из-за нас с вами.

Он взял ее за руку, но она отдернула руку и разрыдалась.

– Об одном прошу, уйдите от меня. Я вас ненавижу, презираю. Уолтер был в сто раз лучше вас, только я, идиотка, не понимала этого. Уйдите, уйдите.

Увидев, что он опять готов заговорить, она вскочила с кушетки и ушла к себе в комнату. Он последовал за ней и, войдя, машинально задернул шторы, так что они очутились в почти полной темноте.

– Не могу я тебя оставить, – сказал он, обнимая ее. – Я ведь не со зла это сказал.

– Не касайся меня. Ради Бога, уйди.

Она попыталась вырваться, он не отпускал. Теперь она рыдала безудержно.

– Дорогая моя, неужели ты не знаешь, что я всегда тебя любил? – сказал он своим глубоким, чарующим голосом. – И теперь люблю больше прежнего.

– Лжешь! Пусти меня сейчас же. Пусти, черт тебя побери!

– Не гневайся на меня, Китти. Ну да, я поступил с тобой по-свински. Прости меня!

Содрогаясь и плача, она отбивалась от него, но прикосновение его крепких рук было неизъяснимо отрадно. Она так истосковалась по его объятиям, так мечтала еще хоть раз испытать это счастье, и теперь вся дрожала, слабела. Словно все тело ее растаяло и скорбь по Уолтеру переплавилась в жалость к самой себе.

– О, как ты мог поступить со мной так жестоко! – рыдала она. – Ведь я тебя любила больше жизни. Никто никогда тебя так не любил.

– Родная.

Он стал ее целовать.

– Нет, нет, – молила она.

Он пригнулся к ее лицу; она отвернулась; он искал ее губы. Что это он говорит? Горячие, несвязные слова любви. А руки держат ее крепко, как ребенка, который заблудился и вот наконец дома, в безопасности. Она тихо застонала. Глаза ее были закрыты, лицо мокро от слез. А потом он нашел ее губы, и божественный огонь разлился по жилам. Это было блаженство, она сгорала дотла и вновь разгоралась, преображенная. В своих одиноких снах, вот когда она бывала так счастлива. Что он с ней делает? Все равно. Она уже не женщина, не человек, она – одно желание. Он взял ее на руки, подхватил легко, как перышко, и понес, а она в упоении прижималась к нему. Голова ее упала на подушку, и не осталось ничего, кроме его поцелуев.

Она сидела на краю постели, закрыв лицо руками.

– Воды хочешь?

Она помотала головой.

Он подошел к умывальнику, налил в стакан воды и принес ей.

– На-ка выпей, тебе станет лучше.

Он поднес стакан к ее губам, она отпила немного, а потом в ужасе воззрилась на него. Он стоял, глядя на нее сверху, и в глазах его поблескивал самодовольный огонек.

– Ну что, ты все еще считаешь меня негодяем?

Она опустила глаза.

– Да, но я знаю, что и сама не лучше. Мне так стыдно.

– По-моему, ты очень неблагодарна.

– Теперь ты уйдешь?

– По правде говоря, пора. Надо привести себя в порядок, пока Дороти не вернулась.

И вышел из комнаты пружинистой походкой.

Китти еще посидела на краю постели, вся сжавшись, как побитый щенок. В голове было пусто. Ее пробрал озноб. Она с трудом встала на ноги и рухнула в кресло перед туалетным столом. Погляделась в зеркало. Глаза опухли от слез; лицо в красных пятнах. Оно внушало ужас. Но это было ее лицо. Она не могла бы сказать, какое клеймо позора ожидала на нем увидеть.

– Свинья, – бросила она своему отражению. – Свинья.

И горько заплакала, склонившись головой на вытянутые руки. Стыдно, так стыдно! Что это было, что на нее нашло? Ужас. Она ненавидела его, ненавидела себя. Но какое это было блаженство. Она никогда больше не решится посмотреть ему в лицо. Он во всем оказался прав. Правильно сделал, что не женился на ней, она ничтожество, не лучше шлюхи. Нет, хуже, ведь эти несчастные отдаются за кусок хлеба. Да еще в этом доме, куда Дороти привезла ее, одинокую, убитую горем! Плечи ее затряслись от рыданий. Теперь все пропало. Она думала, что изменилась, что она теперь сильнее, что вернулась в Гонконг обновленной; новые мысли порхали в душе, как желтые бабочки на солнце, она так надеялась, что стала лучше; свобода, как светоч, манила ее за собой, и мир расстилался перед ней широкой равниной, по которой она могла идти легким шагом, с высоко поднятой головой. Она думала, что избавилась от похоти и низменных страстей, что может впредь жить чистой, здоровой духовной жизнью. Она сравнивала себя с белыми цаплями, что в сумерки не спеша пролетают над рисовыми полями, подобно высоким мыслям, переставшим враждовать друг с другом. А оказалась рабой. Слабой, безвольной. Впереди безнадежность, напрасны старания, она – падшая женщина.

• Предыдущая
• 42/46
• Следующая