Пепел Вавилона (ЛП) - Кори Джеймс - Страница 28

— Что? — спросила Наоми.

— Ничего, — ответил Холден и добавил мгновение спустя: — Было время, когда я считал, что мир устроен просто. По крайней мере, кое-что в мире.

— Он не имел в виду меня. Правда. Потому что я для него — человек, а доходяги и астеры... они не люди. У меня были друзья на «Пелле». Настоящие друзья. Люди, вместе с которыми я выросла. Люди, которые мне небезразличны. Люди, которых я любила. Они в точности такие же. Они убивали не людей, они убивали землян. Марсиан. Пыльников. Обрубков.

— Обрубков?

— Ага.

— Не слышал такого.

Наоми взяла его за руку и придвинулась ближе, прижавшись подбородком к его груди.

— Это считается грубым словом.

Холден прижался к ней, насколько позволяла слабая гравитация. Он почувствовал тепло ее тела. Почувствовал, как она дышит.

— Мы не люди, — сказал он. — Мы просто истории, которые о нас рассказывают. Астеры — безумные террористы. Земляне — ленивые обжоры. Марсиане — винтики в большой машине.

— Мужчины — бойцы, — откликнулась Наоми и мрачно добавила: — Женщины — матери, они милые и сидят дома с детьми. Так было всегда. Мы всегда судим людей по историям о них, а не по тому, какие они на самом деле.

— И посмотри, куда нас это завело.

Когда все изменилось, больше всего его поразило, как мало все изменилось. Между завершающейся реконструкцией и поднимающейся волной научных проектов Пракс порой днями и неделями не заглядывал в новости. Обо всем, что происходит с человечеством, он узнавал из чужих разговоров. Услышав, что управляющий совет объявляет о нейтралитете, он решил, что речь об ограничениях поставок газа. Он даже не знал, что идет война, пока ему не сказала Карвонидес.

Ганимед уже слишком много знал о том, что значит быть полем битвы. Слишком свежи были воспоминания в коллективной памяти, шрамы еще не зажили. После последней вспышки насилия раскопали еще не все забитые льдом коридоры — еще до врат, до открытия тринадцати сотен новых миров. Никто не хотел повторения. И поэтому Ганимед объявил, что не имеет значения, кто правит, до тех пор, пока можно продолжать исследования, ухаживать за людьми в больницах, жить своей жизнью. Всеобщее «Мы заняты, вы там сами как-нибудь решите, что делать со вселенной».

А потом... ничего. Никто не претендовал на них, не угрожал. Никто не сбрасывал на них ядерные бомбы, либо те просто не достигли цели и не попали в новости. Поскольку Ганимед обеспечивал себя продовольствием, никто не переживал по поводу голода. Пракс беспокоился о финансировании исследований, но прекратил попытки говорить об этом после того, как от него несколько раз отмахнулись. Все ждали. Не высовывались, делали то, что и всегда, и надеялись, что никто не заметит.

И потому ежедневный маршрут Пракса между его норой, школой Мэй и работой остался до странности неизменным. С тележки на станции всё так же продавали жареную кукурузу и горький чай. По понедельникам всё так же проходили встречи проектных команд. Поколения растений, грибов, дрожжей и бактерий жили и умирали, и их анализировали так же, как всегда, будто никто не калечил Землю. Или не убивал ее.

Когда на углах стали появляться люди в комбинезонах Вольного флота, никто ничего не сказал. Когда корабли Инароса стали требовать пополнения запасов, их чеки добавили в список одобренных валют и подписали контракты. Когда лоялисты, кричавшие о поддержке Земли, замолчали, никто не говорил об этом. Все всё понимали. Нейтралитет Ганимеда будет продолжаться, пока это устраивает Вольный флот. Может, Марко Инарос — о котором Пракс никогда не слышал до падения метеоритов — и не контролировал базу, но усердно отсекал тех, кто контролировал, пока структура управления не приняла нужную ему форму. Плати дань Вольному флоту и живи на свое усмотрение. Взбунтуйся — и умрешь.

Так что все шло по-прежнему, и в то же время иначе. Напряжение ощущалось везде. В каждом разговоре, даже самом будничном. И порой оно прорывалось странным образом. Например, при просмотре результатов испытаний.

— Хрен с этими испытаниями на животных, — сердито сказала Карвонидес. — Забудьте о них. Всё готово к производству.

Хана скрестил руки, зло уставившись на нее. Смущенный Пракс мог лишь углубиться в отчет. Штамм 18, последовательность 10 дрожжевых грибов показывал очень хорошие результаты. Показатели сахара и белка даже чуть выше ожидаемого. Жиры в пределах погрешности. Это успех. Но...

Кабинет Пракса был тесным и скудно обставленным. Первый кабинет во время его работы на комитет по реконструкции, тот самый, что он занял, когда привез Мэй с Луны. Другие уже переехали в просторные помещения с бамбуковыми панелями и освещением расширенного спектра, но Праксу здесь нравилось. Знакомое всегда успокаивало. Если бы Хана и Карвонидес работали в другой секции, сидели бы сейчас на диване или в мягких креслах. Лабораторные стулья в кабинете Пракса не поменялись с первого дня после его возвращения.

— Я... — начал Пракс и закашлялся, опустив взгляд. — Я не вижу причин нарушать протокол. Это представляется мне... э-э-э...

— Абсолютно безответственным? — перебил Хана. — Ты ведь это хотел сказать?

— Безответственно сидеть на этих результатах, — вспыхнула Карвонидес. — Два дополнения к геному, пятьдесят поколений — то есть менее трех дней — и у нас будут образцы, превосходящие хлоропласты по части производства сахара на свету. Плюс белки и микроэлементы. Если использовать их как защиту реактора, можно отключать переработчик.

— Это преувеличение, — заявил Хана. — И это протомолекулярная технология. Если ты думаешь...

— Нет! В 18-10 нет буквально ничего от инопланетного образца. Мы посмотрели на протомолекулу и придумали, как обойтись собственными силами. Здешняя ДНК. Здешние катализаторы. Ничто, имеющее хоть какое-то отношение к Фебе или кольцам, или Илосу, Ро или Нью-Лондону даже не прикасалось к ним.

— Это... э-э-э, — протянул Пракс, — тем не менее, это не означает, что они безопасны. Протокол испытаний на животных...

— Безопасны? — накинулась на него Карвонидес. — На Земле люди умирают от голода. Насколько они в безопасности?

Ого, подумал Пракс. Так это не гнев. Это горе. Горе Пракс понимал хорошо.

Хана подался вперед, сжав кулаки. Но прежде, чем он успел что-то сказать, Пракс поднял руку. В конце концов, он тут главный. Время от времени можно и воспользоваться своими полномочиями.

— Мы продолжим испытания на животных. Это более научно.

— Мы можем спасти жизни, — голос Карвонидес стал мягче: — Одно сообщение. У меня есть подруга в комплексе Гуандун. Она сможет их воссоздать.

— Я не буду это обсуждать, — Хана так резко захлопнул за собой дверь, что защелка не выдержала, и дверь снова распахнулась, будто кто-то невидимый вошел, чтобы занять его место.

Карвонидес сидела, положив руки на стол Пракса.

— Доктор Менг, прежде чем вы скажете «нет», вам стоит пойти со мной. Вечером будет встреча, всего несколько человек. Выслушайте нас. И если вы не захотите помочь, я больше не стану говорить об этом. Клянусь.

В ее темных глазах отсутствовала граница между радужкой и зрачком. Пракс вернулся к отчету. Вероятно, она по-своему права. Гибрид 18-10 — не первые дрожжи, модифицированные радиопла́стами, а многомесячные испытания на животных гибрида 18-08 и большей часть гибрида 17 не выявили значимых побочных эффектов. Учитывая ситуацию на Земле, риск, что 18-10 имеют нежелательные свойства, совершенно точно ниже опасности голода. У Пракса засосало под ложечкой. Он хотел уйти.

— Они запатентованы, — он слышал в собственном голосе виноватые нотки. — Даже если с этической стороны мы могли бы отдать их, юридические последствия, не только для нас, для всей лаборатории, будут...

— Просто приходите нас послушать, — сказала Карвонидес. — Вам ничего не нужно будет говорить. Можете вообще молчать.