Голод Рехи (СИ) - "Сумеречный Эльф" - Страница 118

На Рехи чистым взглядом смотрела его копия, как будто он сам из прошлого, из тех времен, когда он еще не проливал кровь. Хотя нет, его в детстве никто не прижимал с такой любовью к груди, как Лойэ малыша. Их малыша.

Рехи сразу признал в нем своего сына. Он был крошечный и без клыков, но с красными глазами и белым пушком на голове. Малыш что-то пролепетал и махнул рукой, тут же засунув кулачок в рот. На вид ему исполнилось около четырех месяцев. Сколько же времени прошло… Уже больше года! Больше года Рехи скитался где-то, торчал в деревне полукровок, потом брел через горы, томился у жрецов в Бастионе. А она, его Лойэ, тоже шла, но своим путем. Совсем одна, без защиты со стороны отца своего ребенка.

«Лойэ! Прости меня!» — хотел сказать Рехи, но слова по-прежнему запекались на губах. Он вытянул руку, но дотронулся до сына только одним указательным пальцем, едва проведя по изодранному ветхому одеяльцу.

Неужели не сон? Не морок черных линий, не видения белых? Нет, никакой магии и мистики. Ничего более земного и вечного. Ничего более волшебного и удивительного Рехи не видел. Чудеса и предназначения Стражей — все пустое, какие-то хитрые эксперименты, заговоры, игры в цену спасения. А спасать стоило то, что совсем близко, тех, кто рядом. Теперь Рехи всецело осознавал это. Но утраченный год не вернули бы сожаления, Лойэ тоже понимала это, потому, казалось, ни в чем не обвиняла. И это шокировало куда больше ее привычной ярости. Эта нежная улыбка, которой она встретила своего пропащего пустынного эльфа, эти светящиеся радостью алые глаза в обрамлении белых ресниц. Как же она была прекрасна! Сердце разрывалось от восторга и упоения.

— Это ведь — наш? — едва слышно прошептал Рехи. Голова кружилась. Он боялся, что любое неосторожное слово или движение разрушит чудесную картину, небывалую, невозможную в этом все отнимающем мире.

Но Лойэ с ребенком не исчезла, не растворилась, она лишь молча кивнула.

Рехи подошел к ним вплотную и склонился над сыном. Малыш бойко вытянул ручку и схватил опешившего отца за свисающие белые пряди, ощутимо дернув.

— Он узнает тебя! — радостно воскликнула Лойэ.

— Да он же меня не знает, — заметил Рехи виновато. Не знает… Никогда не видел своего отца. Отца — само это слово звучало поразительно и пока чуждо, как будто все происходило вовсе не с ним, не с этим одиноким странником, который привык только терять. А теперь обрел.

— Но чужим он не улыбается! — сказала Лойэ и провела тыльной стороной ладони по щеке Рехи.

Лойэ. Его Лойэ. Обретенная. Рехи очень хотел в это поверить, но от радости едва держался на ногах. Радость оказалась зверем более голодным, чем горе. Она поедала, переполняя сердце невыносимым томлением. Рехи хотел возносить хвалу неведомым высшим силам, но он ни в кого не верил, ведь Стражи Вселенной рассказали ему, что Двенадцатый — ненастоящий бог. Пожалуй, хотелось поблагодарить настоящего, если Он где-то существовал. Впервые за всю жизнь Рехи испытывал такое ликование.

— Лойэ, это все взаправду? Вы мне не снитесь? Правда, Лойэ? Да? — шептал сбивчиво он, проводя кончиками пальцев по ее лицу, обнимая за плечи и заглядывая в глаза.

— Нет.

Лойэ улыбалась. И в тот момент ее клыки не выглядели зловещими или опасными. Это была кроткая улыбка любящей матери, познавшей тайну самой жизни. Рехи застыл, казалось, тоже впервые осознавший нечто, не поддающееся описанию словами. Возможно, сам смысл творения, возобновления и вечности. Как легко. Как просто. Без Двенадцатых, Тринадцатых и тайн множества миров. Да разве так уж отличались эти миры, если в них так же светились лица сотен матерей и сотни отцов удивленно внимали этим улыбкам великой безмятежности и одновременно — безмерной тревоги?

Ничем не отличались. И, возможно, ради этого стоило их спасать. Не ради культов и правителей, не ради подвигов, которые бы увековечили в балладах — мелочи, пепел, глупость все. Рехи узрел подлинную радость и полноту бытия на грани утраты себя в череде интриг жрецов. Теперь они отступили, рассеялись. Остались только они, Рехи и Лойэ. Два обернутых болью тела в пустоте безлунной вселенной. Две летящих по ветру песни, напитавшихся мукой вещей. Расставания и разлуки осыпались золою дней, но ветра приносили тревоги новых бурь. Холод подземелья стегнул по лопаткам, напоминая о том, что творится вокруг.

— А я… я видел его во сне! Когда меня притащили в Бастион и я метался в бреду, я видел его во сне. Видел… нашего сына.

Голос сбивался и горло перехватывало. Перед страшной битвой в ущелье Рехи почти не робел, а перед Лойэ ныне содрогался. Но если раньше он боялся ее как равного противника, то теперь ощущал свое бессилие рядом с ней. Он управлял линиями мира, ворочал камни и сминал врагов черными веревками. Но эта сила не имела значения, не теперь и не здесь.

— Хочешь взять его на руки? Он не испугается, я знаю, — предложила Лойэ. — Он ведь твое продолжение.

— Я не умею… — замялся Рехи. Его ладони привыкли сжимать рукоять меча, кулаки умели крушить челюсти, пальцы ловко сворачивали шеи. Но эти же руки когда-то гладили лицо и плечи Лойэ, пылко и нежно обнимали ее в пещере. В тот последний раз перед ее побегом. Он напомнил себе, что способен не только разрушать, и потянулся к младенцу, взяв его бережно, едва ощутимо.

Ребенок оказался легким, почти невесомым, казалось, легче костяного клинка. И это пугало. «Да он худой какой! И Лойэ исхудала! — заметил Рехи и задумался: — Что же это… Бастион обещал изобилие, еду, безопасность. Что происходит? Почему они прячутся в этих казематах? Что творит Саат?!»

Возможно, Рехи неуверенно вздрогнул, сильно сжал пальцы или просто ребенок переборол первый шок знакомства с чужим. Так или иначе, маленькие личико капризно скривилось, пухлые губы задрожали, а по щекам в три ручья потекли слезы. Рехи совсем растерялся:

— Я… Я… я же говорил, что не умею.

— Ничего, ничего. — Лойэ забрала сына. Сначала она ласково похлопала малыша по спинке, а потом дотронулась и до плеча неловко застывшего Рехи. Кажется, они с сыном здорово напугали друг друга.

— Ничего, он привыкнет, ты научишься. Главное, нам остаться теперь всем вместе. Втроем. Как ты и хотел.

— Как я и хотел.

— Я все вспоминаю твои слова в пещере.

Рехи закусил губы и закрыл лицо руками. Никогда еще так не выжигал нутро всепоглощающий стыд. Он превратился не в надоедливые камушки в ботинках, а в тяжелый булыжник, придавивший грудь.

— Лойэ… Лойэ, прости! Пожалуйста, прости! — проговорил Рехи, покачнувшись.

— За что? Это ведь я от тебя сбежала, — пожала плечами она и усадила его на каменный выступ стены, рядом с которым примостилась корзина из шкур и жил. Обычная колыбель маленького эльфа, в таких начинали жизнь все обитатели пустоши. Но даже эта вещь подернулась в перевернутом восприятии чем-то таинственным. Все выглядело великим и загадочным, особенно, в воцарившейся тишине. Возможно, в подземелье еще кто-то находился, переговаривались смутные тени незнакомцев. Но Рехи внимал лишь потрескиванию факела и тихому грудному голосу Лойэ, склонившейся над плачущим младенцем.

— Лойэ… ты поешь?

Она кивнула, укладывая ребенка в корзину. Он успокоился и вновь уставился на Рехи крупными алыми глазами, а потом улыбнулся и зашевелился, забавно перекатившись со спины на живот.

— Смотри, какие мы уже большие! — радостно воскликнула Лойэ. — Он уже умеет переворачиваться сам и пытается ползать! Санара говорит, что это прекрасно для его возраста.

— А откуда она знает? — брякнул, не подумав, Рехи. Санара, которая все это время стояла совсем рядом, внезапно порывисто отвернулась. Ее голос вернул к реальности из сказочного сна:

— У меня… был опыт. Общения с маленькими детьми.

Рехи насторожился, сжав кулаки. Он ничего не знал о ней, но не хотел обидеть светлую вестницу, которая привела его к Лойэ и сыну. Только, вероятно, уже обидел, задев старые раны. Ведь они находились все в том же жестоком мире бесконечных потерь.