Голод Рехи (СИ) - "Сумеречный Эльф" - Страница 77

— К трехногим тебя, Рехи, только не в Последний Бастион. Я туда не вернусь. Меня там убьют! Они уже пытались как-то раз разрушить деревню. Говорят, мол, мы — уроды, мол, мы порождения черных линий мира. И тут ты говоришь как-то, что видишь линии. Что мне думать-то?

Пленник попытался скинуть с себя груз и устремиться дальше в неизвестность. Но Рехи отвесил ему пару тумаков, спокойно и непоколебимо отвечая:

— Вижу. И они черные и скользкие. Мерзость, короче.

При воспоминании о черных линиях всем существом овладевало ощущение гадливости, будто заставили наесться разлагающейся мертвечины с червями. Во время голода полукровки и такой пищей уже не брезговали, еще и тухлую кровь из нее приходилось пить. Примерно такая же здоровая брезгливость возникла при каждом соприкосновении с пресловутыми линиями мира. Не верилось, что везде они такие. Наверное, еще одна «шуточка» Двенадцатого.

— И мы их порождения? — спрашивал Ларт, выкручивая голову и с отчаянием смотря глаза в глаза. Рехи смутился:

— Ну… До Падения вас таких не было. Как и нас таких.

— Откуда тебе знать?

— Видел.

— Как?

— Во сне.

— Мало ли что тебе снится, — небрежно вздохнул Ларт, утыкаясь лбом в песок.

— Если и были полукровки, то они не были похожи на вас.

— И что с того? Чем мы хуже?

— Ничем, только людоеды от рождения. А, впрочем, мы тоже. Все равно мы все обречены, — вздохнул Рехи. И на него навалилась бессмысленность всей этой удалой беготни по пустошам. Сумеречный вроде бы давал какой-то выбор, но Митрий намекнул четко, что ждет Стража разрушенного мира. Может, где-то случалось иначе, в других неведомых мирах Стражи кого-то спасали, кому-то помогали и сами оставались живыми.

— Так зачем мы куда-то движемся вообще? — заразился унынием Ларт. Рехи больше толком не держал его, но пленник не сопротивлялся. Он устал от погони, устал от бега в пустоту.

— К Разрушенной Цитадели, — ответил Рехи. — Если тебе так тошно, до Бастиона я потом сам потом дойду, чтобы найти Лойэ.

Такой вариант как будто устраивал всех, ведь Цитадели Ларту не стоило бояться, там его не ждала злая судьба. Наверное. Хотя реально ли хоть кому-то пережить встречу с Двенадцатым, если и его создатель, и равный ему по силе с трудом прорывались через лес темных линий? Вряд ли. И этого руки и ноги пронзал мертвенный хлад, проникавший под корку сознания.

— Когда потом? И что будет со мной? — не унимался Ларт. — Что ты придумал, изверг? Я сразу понял, что в тебе живет жестокий палач, а способность к пыткам лишь подтвердила…

Страж разрушенного Мира — его палач. А приказы ему отдавал Двенадцатый. Потому и следовала по пятам насмешливая смерть. «Не послать бы все это к ящерам?» — Рехи задумался, о чем он в самом деле твердит. То он с полным пониманием собственной обреченности собирался двигаться навстречу долгу. То снова возникали призрачные видения счастливой жизни с Лойэ. Потерянной Лойэ, утраченной, убежавшей. Впрочем, источник всех бед оставался неизменным. Хотелось хоть взглянуть ему в глаза. Даже если от одного воспоминания о сне, в котором явился разрушитель мира, кидало в дрожь.

— Когда дам в морду Двенадцатому Проклятому, — хрипло ответил Рехи.

— Ты сумасшедший, — безнадежно выдохнул Ларт, вновь попытавшись извернуться. Крепкий тумак между лопаток быстро усмирил его.

Губы Рехи нервно дернулись в ухмылке, в груди теснился тяжкий смех. Только безумцы бросают такой дерзкий вызов настолько могущественным созданиям. Но только эта цель по-прежнему вела через пустыню. Возможно, в ней терялся и разум, и инстинкт самосохранения. Но у него хотя бы оставался голод пути, голод цели, Ларт же не сумел ничего противопоставить. Его мир разрушился до основания.

— Да, наверное. Сумасшедший, — признал Рехи. — Но какая разница? Должен же кто-то попробовать. За эльфов, за людей. За всех нас. И за вас. За всех.

Ларт выдохнул и уперся лбом в песок. Ему словно бы хотелось сжаться в комок, подобрав ноги к животу. Но придавливавший сверху Рехи не позволял.

— Вставай.

— Опять будешь пить меня? — вздрогнул Ларт, когда цепкие пальцы отпустили его. Рехи даже помог подняться, потянув мягко за локти, однако сурово ответил:

— Я же сказал «вставай», а не «наклони голову».

Он даже соскучился по собственному командному голосу. Все-таки он некоторое время считал себя вожаком стаи эльфов. Да, не отряда, а именно стаи, голодной и беспощадной. Тогда почему губительное сострадание подтачивало уверенность в собственной правоте? Он вроде бы сполна отыгрывался за плен, но при этом не испытывал никакой радости или хотя бы мрачного удовлетворения. Затравленный взгляд Ларта вызывал только неуверенность, смущение.

Когда они вновь поплестись в сторону красного огня, Рехи даже несколько раз ловил себя на мысли, что хочет перерезать путы на запястьях опального короля, растереть его онемевшие руки, кожу на которых уродливо исполосовал кожаный ремень, да продолжить путь вновь как двое равных. Но Ларт не разделял таких порывов, возведя вокруг себя каменную стену отчужденности и ожесточения.

— Если бы я тебя сейчас убил, то мне хватило бы мяса на много дней пути, — бросал он угрюмые слова, но покорно топал впереди, вновь подгоняемый мечом. И зарождавшиеся сомнения в душе Рехи сменялись омерзением, от которого захотелось ударить пленника, приложить темечком о ближайший камень или поставить фингал под глаз. Но он лишь задумчиво осадил:

— И что дальше? Куда бы ты пошел?

— Я… Я… — Ларт замялся и подавился воздухом. Он застыл на месте, не замечая, что кончик меча упирается ему в спину. Во всем его облике ощущалось предельное напряжение, борьба с собой. Какая-то часть все еще не смирилась с утратой и власти, и подданных. Она, именно она, отравляла его, разлагаясь гниющей плотью в необработанной ране.

— Мне ведь некуда идти… Больше совсем некуда, — наконец признал Ларт, низко-низко опуская голову. Рехи только криво ухмыльнулся, не испытывая никакой радости. Он слишком хорошо понимал опального короля, слишком отчетливо помнил, как рушатся миры. Не этот, большой и неведомый, который еще материком называли или как-то так. А другие, настоящие миры их маленьких жизней.

И они, двое против пустоши, оставались последним выжившими из своих миров, а за ними по пятам шла прожорливая смерть. Рехи вспомнил, что все места, куда он попадал волей рока, настигала погибель. Ларта же, очевидно, преследовал недобрый жребий попадать в плен. И постепенно опальный король в полной мере понимал, что он вновь связан и подчинен чужой воле. С каждым шагом все больше и больше…

— За что мне это, — только стенал он временами. Но вскоре пустыню сковывала тишь.

Песок взрыхлялся подошвами разодранных сапог, натирал между пальцев ног, набивался в штаны и под туники, скрипел на зубах — все вновь вернулось в привычное русло. Больше не существовало пещеры с глубоким колодцем, больше никто не заставлял омываться после битв и не кусал за шею.

Рехи в какой-то мере ощущал себя в своей коже, а вот Ларт изменялся, переставая походить на самого себя. Свалявшиеся волосы обвисли замызганной паклей, бледная кожа обветрилась, кое-где на месте ожогов взбухли язвы, одежда изодралась в клочья. От его связанных запястий исходил неприятный запах гноя, с них сочилась буроватая жидкость пополам с кровью. Рехи со смутным сожалением понимал, что это совершил именно он. Он связал его. Он причинял новые страдания Ларту, когда кусал пленника за шею раз в три смены красных сумерек, всегда в одно и то же место. Кажется, вскоре оно потеряло всякую чувствительность, превратившись в незаживающий синяк. А ведь полукровки исцелялись быстрее людей и эльфов.

Вскоре Ларт начал терять темп, особенно, когда в округе перестали попадаться даже мелкие ящерицы. Да и сам воздух вновь сильно отдавал запахом серы, но приглушенным, далеким.

— Мы не туда зашли. Не туда! — причитал временами опальный король. Заунывный голос сливался с ветром и гулом отдаленным обвалов.