По течению (СИ) - "Сумеречный Эльф" - Страница 34

И сила в нем вдруг обнаружилась! А она не сбежала, некуда было. И если с ним чуть не произошло, то с ней случилось все, что могло случиться. Но все же Ваас — не Хьюз… Только в чем разница? Он тоже пытал, только вдобавок не крепкого парня, а хрупкую девочку. Восприятие снова постепенно возвращалось на свои места. Однако Ваас субъективно теперь казался все равно лучше некоторых монстров с острова. И Салли смеялась своим невеселым смехом:

— Только не брейся налысо. У тебя красивые кудри. А если даже побреешься, все равно Бак будет приставать при встрече. Но вряд ли она будет. Он ведь выполняет поручения для Хойта, Ваасу не подчиняется. А Хьюз… Его бы воля, он бы ко всем мужикам… Вообще, все решает сила, а не внешний вид. Но ты теперь не удивляйся, если эта гнида нажалуется Хойту, он ему напрямую подчиняется. Короче, Бен, не удивляйся, если тебя убьют.

- “Утешила”, спасибо…

Девушка отошла, все так же хромая на обе ноги, ковыляя куда-то нетвердо, точно предрассветный фантом, а Бену становилось еще хуже от ее простых слов. Он отложил скальпель, проследил за Салли: она, оказывается, легла обратно на ту раскладушку, которую ей на какое-то время предоставили в форте. Доктор относительно успокоился, занялся привычным делом, сменив ее бинты, от которых в нос ударил запах несвежей крови, напомнивший слишком недавнее событие, однозначно пошатнувшее психику молодого человека. Закончив с перевязкой, он решил, что обязан побыть какое-то время наедине с собой, поэтому спросил разрешение выйти из форта у сторожей. Его, как ни странно, выпустили. Видимо, покинуть остров без лодки не удалось бы: пролив представал достаточно широкий, а у Бена никогда не было разряда по плаванию.

***

Вечерело. Солнечный свет расслаивался на оттенки, окрашивая небо в оранжевые и багряные тона, спускаясь к зеленоватым волнам.

Остров с фортом являлся небольшим гористым отломком от остальной суши, но на нем произрастало немало деревьев, среди которых прогуливались дикие свиньи. Последние нередко попадали на обед пиратам, но то ли быстро размножались, то ли не так резко истреблялись.

Они тихо ворчали, копаясь у корней тропических великанов, застывших в облачении из коры, в фате сочных лиан. Деревья словно охраняли остров, оберегали от вторжения цивилизации, сминая, оставляя только жалкие обрубки, пригибая к земле, чтоб человек не сумел здесь возвыситься над природой.

Бен долго бродил по этим зарослям, ощущая, что ему почти удается отвлечься от всего. Хотелось слиться с этой природой, никогда не рождаясь в этой оболочке из мяса и костей. Но вот снова он ловил себя на мысли, что проникается почти осязаемой ненавистью к себе.

За что? За то, что хитростью помог себе сбежать? От одной мысли о пережитом Гип, не выдержав, согнулся, схватившись за обожженный стрессом желудок, и выплюнул на траву пустую желчь, потому что не ел ничего с самого утра, просто забыв о такой потребности.

Нет, общество молчаливых зеленых старцев его не спасало. И ему вскоре начало казаться, что ничто уже не спасет. Он шел дальше, к краю острова, который находился в метрах ста от стены форта, к которой примыкал загадочный ангар, где обитал Ваас. Там остров, плоский и приветливый для лодок с одной стороны, резко уходил вверх, заканчиваясь обрывом, что приглашал в морскую пучину. Вскоре Бен стоял на краю обрыва и думал, а не утопиться ли…

Почему о самоубийстве он не думал все это время? Ведь это самый верный исход, чтобы никого не предать, не испытать боль. Да, но и никого не спасти. Впрочем, кого он успел спасти? Чтобы завершать свой путь самоубийством, можно было и не рождаться…

Но его экзистенциальные размышления прервала группа пиратов. Топая, как стадо мамонтов, они — во главе с самим Ваасом — пробежали воодушевленно к краю и, кто “ласточкой”, кто “рыбкой”, попрыгали в соленую воду. Явно, что инициатором был главный, который первым нырнул с восторженным кличем молодого бабуина по весне.

“Да чтоб вы все потонули! Да чтоб вас акулы поели!” — раздраженно подумал Бен, с любопытством глядя вниз.

Но все, как назло, всплыли, да еще с очень довольными рожами. Еще говорят, что “нельзя плавать в состоянии алкогольного опьянения”!

Повылезали на песок, кто-то фыркал, кто-то открыто клял главаря, но с такими приступами истерического смеха, что все ему вторили.

Ваас веселился, явно приняв новую дозу, а иначе не умел уже. Бен видел те моменты, когда главарь испытывал “последствия”, срываясь буквально на каждом, нервно дергаясь при каждом движении, как от ударов током, словно насекомое, проткнутое булавкой натуралиста; постоянно оглядываясь, будто видел каких-то призраков. Зрелище не самое приятное, настораживающее даже издалека. И все повторялось и повторялось: веселье, ломка, снова веселье, снова ломка. Но все состояния являлись опасными для обычных людей, уж тем более для пленников.

“Он тоже хочет что-то забыть! Вот живет себе, пока живется. И знает, что до седины в ирокезе не дотянет. Ну и на*** это надо здесь?” — вдруг совершенно четко понял Гип. Да, он осознал, что хочет еще раз закурить, чтобы тоже по-дурацки радоваться творящейся вокруг жестокой белиберде.

Вечером ему представилась такая возможность, потому что пираты, пользуясь перерывом между почти полной победой и финальным ударом по силам племени, решили, что можно снова напиться подавляющей массой до полусмерти. А гигантский костер они, кажется, жгли так, от москитов.

И тут уже Бен не стал строить из себя нежного интеллигента. Видел он, какими бывают люди, которые как бы читают Пушкина. Поэтому, все еще пребывая не совсем в адекватном состоянии, не помня, как и с кем, напился до среднего общего состояния всех пиратов. В какой-то момент он будто сорвался с воображаемого тормоза, ужас отпустил, размытый алкоголем, снова захлестнул беспричинный восторг по любому поводу. А к концу вечера он вообще сделался главным аттракционом, потому что заметили, как изменилось его поведение, когда всегда отстраненный и пугливый хирург начал лезть ко всем с бессмысленной болтовней и вопросами. Ведь есть прирожденные философы, есть академические, зато каждый становится “мыслителем”, когда выпьет лишнего, и уж “научную новизну” разглагольствований оценивает обычно такая же нетрезвая компания.

Бена просто накрыло волной болтовни, хуже, чем Вааса, когда он произносил свои монологи. Но в словах Гипа смысла содержалось мало, особенно когда уже в полуобморочном состоянии он взгромоздился на сцену, забыв, что только накануне она являлась орудием пытки для Салли.

Доктор начал ритмично дергаться под дабстеп, а потом и вовсе принялся вещать нетвердым голосом, как радио с помехами:

— Слушай, Ваас… А, Ваас! — он воскликнул громче, обращаясь к главарю, который обретался тут же, недалеко, в не более адекватном состоянии. — Ваас, я тут говорю о Вас!

— У… Как докторишку развезло! ***, до чего потешный. Ваас, ты только глянь! — пересмеивались пираты, показывая на него пальцем, но все ж одобряя.

— Я не… Я не потешный! — заминался Бенджамин, размахивая правой рукой с поднятым указательным пальцем, обращаясь к Ваасу, вдруг потеряв снова ненормальную веселость. — Я, может, о твоем здоровье вообще… пекусь! Ваас! А ты не боишься подхватить гепатит С или ВИЧ… ***! Спишь, с кем попало! Вот откуда тебе знать, что все рабы такие стерильные?

Главарь к тому времени тоже взобрался на сцену, которая для него являлась местом более привычным и положенным по статусу, чем для доктора, который заливал свое горе. Ваас развернул доктора, возомнившего себя оратором, лицом к себе, ощутимо хлестнув по щеке, чтобы отрезвить.

Главарь пристально глядел на собеседника, но делал вид, что смеется:

— Бен, Бенджи… Вот угадай, сколько мне лет?

— Сорок! — не вникая в происходящее, лепил, что первое в голову приходило, Гип.

— Вот именно, что двадцать семь, — хохотнул Ваас без улыбки. — Ширяться и бояться подхватить что-то от какой-нибудь ***… Забавная шутка, Бен. — Ваас вздрогнул, но снова губы его растянулись сомкнутой пастью варана. — Ты реально становишься смешным, если обкуришься!