По течению (СИ) - "Сумеречный Эльф" - Страница 40

Много что еще творил и кое-что даже нравилось ее телу. Редко. Пожалуй, она не ощущала отвращения. Впрочем, она не ощущала ничего.

Только этот равнодушный взгляд в потолок. Только нежелание понимать, что и зачем происходит. Не испытывала омерзения и при свете дня, точно все ее чувства изошли в этот глухой гниющий потолок там… И даже не корила себя за то, что боится и одновременно ждет каждый раз появления, возвращения своего мучителя. Но хотелось, чтобы это происходило как можно реже, хотя ее никто не спрашивал. Она ждала его, потому что если не он бы прибыл, то известия о его гибели, а это страшнее. Не хватало еще терзать себя беспочвенными обвинениями со стороны какой-то там совести, хватало и физической боли, к которой приходилось привыкать, потому что редко ничего не болело.

Джунгли создавали удобные условия, чтобы любая инфекция развивалась и оставалась в организме. С появлением Бена стало немного легче, он лечил, доставал антибиотики. Салли себя только всегда утешала, что если где-то что-то болит или даже кровоточит — это не страшно, совсем не страшно. Хуже, если вдруг что-то загноится, потому что от кровотечения всегда можно умереть довольно скоро, а вот от заражения намного мучительнее.

Жить все равно хотелось, ведь легко сказать, что вместо такого существования легче выбрать смерть, но гибнуть не легче, во много раз страшнее.

Она видела смерти пиратов, казни ракьят, она видела болезни и мерзость заражения паразитами. Она успела перебрать все варианты самоубийства еще в трюме корабля. И каждый скалился жуткими клыками бездны. Нет, достаточно перетерпеть очередной визит мучителя, а потом несколько дней можно приходить в себя, снова смотреть на солнце, вдыхать воздух. И не каждый его приезд являлся чистым издевательством, порой он ласкал ее, позволял… Только не вспоминалось, когда в последний раз. Кажется, в тот день, когда велел следить за появлением корабля. Да, тогда она была согласна на все лишь за то, что не страдала. Удачно совпали условия, когда зажила большая часть отметин на ее теле с его предыдущего “визита” и когда в голове главаря не возникло очередной садисткой идеи. Или так он и планировал, чтобы его марионетка оказалась послушна приказу, наряду с пиратами выслеживая “гостей”. И ее глаза оказались более зоркими… Или просто Ваас своей царственной волей отдал ей ненужное женское тряпье из чемодана. Но какая разница? Она не обвиняла себя за это подчинение.

Да и за что корить? Злость на себя возникает только там, где изменяют своим идеалам. Ее идеалы втоптал в грязь родной отец, впрочем, она никогда не видела в нем чего-то идеального. Главарь на его фоне значительно выигрывал. Эта почти демоническая власть, мощь… Он имел право на свою жестокость, а это жалкое создание по имени ее отец не имел, и все же позволял себе постоянно бить ее. Мать он, наверное, тоже бил когда-то, но Салли этого не помнила, как будто мать умерла еще до ее рождения, если бы такое возможно.

Может, мать тоже являлась просто тупеющей алкоголичкой? В это так не хотелось верить! Потому что созданный образ умершей матери всегда был для девочки чем-то вроде маячка, светлой надежды, что в мире есть добрые люди. И разрушение этой робкой веры означало полное погружение в безумие.

Вот Ваас уже не верил ни во что. Прежде всего, не верил, что есть кто-то надежный, кто-то, кто не оттолкнет и не предаст. В каждом он мог углядеть циника, но, что хуже, слишком часто оказывался прав, отчего и образ путеводной звезды в душе Салли понемногу разрушался. Нет, не жило в этом мире добрых, не в ее мире точно, может там, за стеклянным потоком благополучия. Как эта Нора, которая даже в таком тяжком положении смотрела свысока, обращалась снисходительно, точно приманивая дикого лисенка… А с главарем они обретались на одном уровне. И он хотя бы не унижал своей жалостью, на которую не был уже способен.

Да, однозначно, она ждала его. Его. По имени Ваас. Иногда. Редко. Всегда. Никогда.

Наверное, сознание ее так берегло себя от сумасшествия, по крайней мере, встречи с ним уже не приносили психике невыносимых страданий ужаса и паники. Разве только тело инстинктивно боялось пыток. Вот чего она действительно ужасалась. Иногда — и довольно часто — главарем завладевал всецело дух садиста, и тогда начинал травить паучьим и змеиным ядом, удары током, вывихивание пальцев… И прочее, что еще он мог придумать.

Правда, против яда он всегда потом давал противоядие, а ток никогда не доводил до смертельного напряжения. Не давал умереть ей, а она ему тоже смерти не желала. Ведь в случае его погибели ее не-жизнь стала бы еще страшней. Только иногда, когда становилось совсем невыносимо, она просила себя тихонько: “Только перетерпеть это, только перетерпеть”. В безвыходных ситуациях, когда сопротивление бесполезно, другого и сказать нельзя. Смерти своей она тогда не очень страшилась. Хотела только, чтобы все закончилось. Любой ценой. Но в какой-то момент ее оставляли в покое. Отдавали иногда доку подлечить.

Порой главарь и сам признавал, что перестарался, правда, никогда не говорил об этом. В случае ее смерти он не стал бы и минуты печалиться, он бы забыл о ней моментально, вспоминая равнодушно, как сломанную вещь, но все же неплохую и вполне годную вещь, которую не хочется нелепо и совершенно бесцельно уничтожать.

Порой он даже говорил со своей марионеткой. Достаточно длинные монологи часто прерывались вспышками безудержного гнева, он отвешивал ни за что оплеухи, мог сломать мебель. А взмах его руки по силе мало чем уступал атаке лапищи медведя. Но все-таки он говорил с ней. Вот только говорил он почти со всеми, в особенности, с пленникам, даже когда убивал их. По одному. Привозили их, ставили на помост в форте, потом сгребали трупы в яму. А он иногда лично методично расстреливал, разгуливая перед ними с пистолетом. И говорил. Сам с собой говорил. Потом как будто замечал подчиненных, обращался к ним уже другим тоном. Но рассуждал он все больше перед теми, кто не мог его слышать нормально. С пиратами обычно отпускал скабрезные шуточки, материл весь свет и отдавал достаточно сухие и верные приказания. Как будто знал, что пираты-то уж точно не услышат. Они и не пытались слушать… А Салли приходилось.

Иногда, особенно после удачной охоты на животных или на людей, он приходил и не мучил ее. Даже напротив. Вот как в ту ночь, когда обрезал ее волосы. Потом гладил по голове, плавно переходя к плечам, талии, спине, целовал, покусывая, шею… А она оборачивалась и смотрела на него преданными глазами, точно верная собака. И понимала, что она ничем не лучше собаки своей податливостью и послушностью. Понимала, что, наверное, это неправильно. Но правила здесь не действовали. И роль собаки, вернее, куклы, со временем почти понравилась ей. Хотела смотреть преданно и смотрела, и не истязала себя моральными помехами и принципами, бессмысленной борьбой.

Она желала ненавидеть Вааса, но для ненависти, как и для любви, необходима отвага, а Салли слишком боялась. Она задумывалась, что в Бедтауне девушки же как-то приспособились. Со временем Салли тоже научилась отключать голову, пытаясь даже соблазнять хозяина, потому что тогда становилось менее больно. Но преодолеть ужас перед пытками она так и не сумела. Только с детства из-за припадков ярости со стороны игрока-отца уяснила: сопротивление бесполезно. Да и куда ей, тощей, измотанной, не знающей ни единого боевого приема, вести борьбу? Сила врага намного превосходила, оставалось только смириться, принять все, как есть, запрятать гнев на самое дно сознания, где постепенно распускались кровавые крылья черного фрегата, альбатроса, который не смел являть себя при главаре, оставляя беззащитную девушку на растерзание монстру. Подсознательные чудовища никогда не спасут в реальности, поэтому Салли даже не просила изменения — слишком опасно.

Вот Нора вела с доком рискованную игру, упрямилась, правда, Бен от нее ничего и не требовал, он тоже еще вел игру своих старых норм и ценностей, старых, привезенных с большой земли. Так и таскали они каждый точно по большому чемодану. А, может, в этом огромном тяжелом чемодане содержалась их человечность? Человеком-то оставаться всегда нелегко.