По течению (СИ) - "Сумеречный Эльф" - Страница 60

Ваас курил на пороге аванпоста, пространно всматриваясь куда-то вдаль за залив. Мутные его глаза практически не фокусировались, он уже неплохо накачался то ли наркотиками, то ли алкоголем — вечно витавший вокруг него запах табака и перегара не позволял определить точно. Вот и ответ, почему не нервничал по случаю взятия аванпостов. Взяли и взяли, а ему все равно, а ему весело. Впрочем, радостным он тоже не выглядел, судя по беспокойному виду, вообще ломка начиналась, но медленно.

— Прибыл, м***ла, — протянул приветственно главарь. — Она там. Сломаться решила, кажется. И с *** ли? Пора бы к этому привыкнуть, хотя, ***, Ваас, к этому привыкнуть реально? Ты спросил об этом, ***?

Бен не слушал бормотание пирата, который, судя по всему, говорил сам с собой под предлогом того, что доктор собеседник. Кажется, он всегда только с собой и говорил, не требуя реального слушателя. Хватало и тех несчастных, что сидели в клетках.

Доктор был зол, он просто ощущал, как в нем поднимается это невероятное чувство негодования, отчего он бесстрашно подвинул главаря на своем пути, а последний не отреагировал. Бен бросился в штаб, его окутывал полумрак, слепил с яркого солнца, а руки дрожали от неизвестности. Он уже боялся увидеть хладный труп девушки. И тут же мелькали совершенно эгоистические мысли о том, что обвинят его, ведь вечно его винили в том, что он не волшебник.

Девушка лежала в штабе все на том же грязном матрасе, нагая, распластанная, словно раздавленная лягушка. Она тихо скулила, едва уловимо, так, чтобы Ваас не слышал, а он и не желал слушать, он ушел.

Бен никогда не испытывал жалости к раненым пиратам, ни разу не пытался сделать им менее больно, да и вообще воспринимал человеческую жизнь, конечно, как ценность, но зато тело не как то, чему надо причинять как можно меньше страданий, если они неизбежно возникали в процессе лечения. Но Салли… Казалось, что если притронуться к этой хрупкой оболочке, то из нее выскользнет прозрачной птицей душа. Доктор ощущал, как сводит пальцы, а в горле встает ком. Он боялся оказаться беспомощным перед новой садистской придумкой главаря.

Гип начал осмотр, не ведая с чего начать. На бледной коже спины пострадавшей красовались ожоги, мелкие полосы, точно следы раскаленного ножа. Девушка с трудом повернула голову, глаза ее засветились, будто ей не было больно, будто она не страдала. С невыразимой нежностью она смотрела на Бенджамина, отчего ему делалось вдвойне тяжко, отчего он отводил взгляд, глухо и буднично интересуясь:

— Салли… Что на этот раз он делал с тобой?

— «Клеймо» ставил, как он сказал, — осипшим сорванным голосом прохрипела еле слышно девушка. — Говорил: «Только моя!».

Судя по следам на коже, которые медленно покрывались волдырями, мучитель жег ее раскаленным железом, наверное, и правда ножом. К счастью, всего в паре мест, на спине, будто и правда клеймо выводил, вскоре даже удалось разобрать буквы, сложенные из поврежденных фрагментов кожи: «В.М.» — Ваас Монтенегро. Логично. Конечно, кто же еще! Кажется, этот Монтенегро вызвал доктора еще до того, как начал истязать свою жертву или же она лежала так уже несколько часов, хотя не было на то похоже. Значит, ехали не так долго, как показалось. Но время не имело значения.

Салли лепетала сбивчиво, пока доктор обрабатывал неглубокую ссадину у нее на лбу, потом приступал и к ожогам:

— Я… Я виновата. Я посмела спросить, что с тобой, где ты… Он… Как он ревновал! Сначала головой о стену, а потом еще это… Знаешь, Бен… Самое ужасное, не знать, какой Ваас к тебе на этот раз приедет.

— У него еще и раздвоение личности? — прошипел доктор, оглядываясь на всякий случай, но в штабе никого больше не было, дверь главарь притворил. Глаза привыкли к полумраку, а руки и без света по привычке умели накладывать повязки.

— Не больше, чем у нас с тобой, — вздохнула девушка, но дыхание ее срывалось.

«Ну да, что я спрашиваю. Психоз на фоне наркомании у него», — подумал зло Бен, услышав, как кто-то колотит в стену штаба, срываясь на подчиненных. Не иначе главарь, которого с опозданием перекосило то ли от злобы за сданные аванпосты, то ли от ломки. Мало кто подозревал, что за вспышками якобы неконтролируемого гнева и садизма, которые чередовались с совершенно сбивавшими с толку затишьями, могла скрываться отвратительная психологическая игра манипуляций. Из-за нее Салли оказывалась все больше прикована к нему как физическим пребыванием на острове, так и моральным подавлением собственной личности и индивидуальности, что для нее не являлось чем-то принципиально новым. Ведь она всю жизнь влачила существование тени кого-то более сильного и беспощадного.

Девушка продолжала рассказывать, вздрагивая, отчего становилось ясно: у нее поднялась температура, но Бен не верил, что только от ушиба головы и ожога. Значит, что-то до этого снова случилось. Но вот что… Он бы и сам хотел понять.

— Иногда он почти с ужасом рассматривает мои шрамы, будто обвиняет себя в том, что сотворил, не верит, что это вообще он был. А иногда смеется над этим и делает еще больнее. Бен… Я… Я его ненавижу! Хотя нет… Бен… Нет…

Долго пробыть с Салли доктору не позволил Ваас, слишком скоро появившийся в дверях штаба, буравя Бена подозрительным взглядом, точно в каждом движении видел возможное посягательство на «личную вещь».

— Ну? Убирайся! — мотнул требовательно головой пират. Скоро доктора вновь заставили лезть в джип, следовавший сначала вместе с небольшой колонной Вааса, а затем свернувший на боковую узкую дорогу. Увезли туда, где вновь шла перестрелка. Доктору казалось, что их с Салли разорвали пополам, отделив вот так друг от друга, а с Норой он даже поговорить не успел, видел только, что у нее на скуле синяк. Как оказалось потом, женщина пыталась не позволить Ваасу снова истязать Салли, за что и получила от него по касательной кулаком. А Бен даже не успел подбодрить ее, призвать не винить себя за бессилие. Но как призывать, если сам не верил? Если у самого сердце сжималось от ужаса за то, что он так и не успел выяснить, что послужило причиной подскока температуры.

Привезли на совершенно незнакомый аванпост, но доктор даже не видел, чем он отличался от двадцати с лишним таких же свалок. Те же сальные половые тряпки вместо флага, те же грубые морды недолюдей с автоматами. И ползущая с запада мгла.

Бен ночью плакал, просто свернулся клубком, зажевал край грязной майки, чтобы никто не услышал, и даже не пытался остановить потоки слез, которые хлынули из его глаз. Он знал, что врач не имеет права на такие эмоции, но речь шла не о том, что кто-то получил повреждения. Все оказывалось намного хуже: каждый раз он подлечивал несчастную девушку, чтобы через какое-то время снова наблюдать, как над ней издеваются. И, скованный страхом за них обоих, он не пытался даже прекратить ее мучения.

Но после бессильных слез он озлобленно поднял голову, потер припухшие веки, а на лице его застыл оскал. Посреди ночи он ввалился в штаб к караульному, грубо спрашивая:

— Рация есть?

— Есть, но тебе не положено, мне уже сказали, — небрежно ухмыльнулся пират, со слов приятелей зная о кротком нраве интеллигентного хирурга, не ведая, что тот озверел, с последней слезинкой выплеснул свою нерешительность, свое пугливое ничегонеделание. Все боялся, что станет хуже. Некуда! Вернее, наоборот, есть куда. И туда не хотелось. Бен скривился в ответ, гадко, неестественно, поигрывая бровями наподобие главаря:

— Слушай. Жить хочешь? Ну вот подстрелят тебя, ты жить потом хочешь на***?!

— Ну… Да, кто не хочет. А че ты такой, — растерялся сначала пират, пытаясь потом наехать, но доктор его перебил, наступая: — Вот если хочешь, давай сюда рацию и координаты одного человека.

— А с *** ли?

— Так ты хочешь жить, если что? Антибиотики, амиго, антисептики. Все это добро на южном острове. Ну? Будет рация? Или как? — требовательно боком подскочил мужчина, точно и правда научившись у главаря.

— Окей, окей, — бормотал сбитый с толку пират.