По течению (СИ) - "Сумеречный Эльф" - Страница 88

Доктор задыхался, терял сознание, обмякая. Казалось, вот и все — врата вечности открылись, уже не страшно. Как он и представлял. Стоило только руку протянуть, дотронуться до манящей галлюцинации, открыть засов и войти, забыв о всех печалях. Но Салли… Где-то там еще жили его женщины. Может, ради них он оставался на этой дикой земле? Или просто ему дозволялось немного подышать, а бессознательное тело снова окатывали водой, чтобы привести в чувства и снова пытать.

То ли в бреду, то ли наяву маячило гадкое лицо Вааса, но слова не воспринимались. Он что-то говорил: твердил не то о безумии, не то о предательстве, но доктор не слышал ни слова. И от этой маленькой победы делалось в какой-то мере смешно: главарь мог хоть до треска каменных стен сотрясать пещеру бессмыслицей слов и ругательств, а доктор его не слушал. Когда во второй раз на голову нацепили мокрый мешок и заливали водой, когда второй раз Бен почти потерял сознание, задохнувшись, он находился уже чрезвычайно далеко. Там, куда Ваас не мог пробиться своей болтовней. Впрочем, за грань сознания он вползал хаосом, образами змей, черным туманом, доводя до тошноты. И Бена выворачивало желчью и белесой пеной-слюной. Но все казалось незначительным. Вот она — бесконечная боль. Но вряд ли у главаря было много времени, чтобы как-то изощренно убивать такую мелкую сошку, как доктор.

Главное, что не заставляли смотреть на издевательства над Норой. Может, у Вааса не хватало на это извращенности и садизма? Хоть бы так. Хоть бы что-то в нем осталось от человека — убил бы. Да и все. Изможденное сознание просило странных вещей. И неизменно надеялось. Странное в человеке есть свойство — даже в безвыходной ситуации он смеет надеяться, верить в чудо. Когда надежды на спасение не остается, то принимается изобретать что-то еще. После третьего утопления, Бен верил в своего злейшего врага, мысленно прося его просто уничтожить их с Норой как неудачные образцы.

Потом вдруг все прекратилось, Бен только долго откашливался, дергая руками и ногами, точно бился в конвульсиях. На некоторое время его оставили, но вскоре обостренные ощущения донесли до помутненного сознания проникновение иглы в вену руки. Что же мог еще придумать этот проклятый главарь?

Не трогали. Удалось отдышаться. Но вскоре накрыла волна, хуже, чем в пыльном мешке — словно вместо крови потекла раскаленная лава. Бен подскочил, выгибаясь дугой, но его сдержала веревка, словно цепного пса. Из груди вырвался нечеловеческий рык, пленник извивался, точно уж на сковороде. Сознание и воля осыпались прошлогодним снегом, далеким, забытым, смытым тропическими дождями. Съежившийся сумрак нависал тишиной, лианы опутывали, давили, вились змеями.

— Вставай! — приказал голос. Вокруг плясали демоны; вместо лиц — красные языки пламени. Вместо рук — когти.

Шатало, однако Бенджамин поднялся, не удивляясь, что больше не привязан, и двинулся вперед, озираясь. Но замутненное сознание не выдавало ни единой здравой идеи, погруженное в тяжелый бред, подавляющий волю.

Только видения и образы — Ваас! Доктор повсюду видел Вааса. Это ненавистное существо!

Наркотик высвобождал самую глубинную неприязнь. Бенджамин размахивал руками, не ведая, кого пытается ударить, но его толкнули. И измученное тело, поддерживаемое только неизвестным составом испытываемого психотропного вещества, полетело вперед, опрокидываясь на четвереньки, ударяясь коленями и ладонями о камни. Но боли не ощущалось, все тонуло, голова раскалывалась, вместо забытья только все более рьяно пытался доктор ударить каждого из «Ваасов», которые чудились в каждом пирате.

Если какая-то часть сознания еще догадывалась, что это действие наркотика, то она осталась далеко за всяким пределом разумности, которую заменил мрак, болото иррациональных страхов и домыслов. Повсюду чудился враг — единственный, ненавистный, гадкий, обрывающий птицам крылья. И Бену казалось, что у него есть власть и силы отомстить: за себя, за Салли, за Нору. Он поднимался снова на ноги, не осознавая, как назывались предметы вокруг. Вновь его тащили куда-то, приказывали, а он исполнял повеления! Пред ним маячили некие люди, все с лицом Вааса, каждый криво ухмылялся на разные лады. Бен не помнил, как в его руке оказался мачете. В лицо ударил свет прожектора, на миг выхватывая из марева камеру, да, кажется, так назывался этот жужжащий агрегат. Кто? Откуда? Где? О чем? Все поглощали ничто! Вещи утрачивали свои имена, безымянный мир застыл на зазубренном лезвии.

— Убей! Убей! Убей! — смеялся каждый из Ваасов, только голос шел откуда-то сзади, но доктора на тот момент ничто не удивляло. Он подчинялся, он так давно желал вспороть брюхо своему врагу, разрезать горло, вырвать сердце, обрубить уши, стереть навсегда с самодовольной морды эту ухмылку.

И Бен кинулся на первого Вааса, несколько раз с невиданной силой полоснув неумело сжатым мачете по горлу, а затем с размаху треснув по голове, раскраивая череп. Гипу казалось, что настал тот миг — он убил главаря! Но тело повалилось и оказалось незнакомым мужчиной, а главарь смеялся в полуметре от него, извивался, точно лягушка над огнем. Здравая оценка не возвращалась, и доктор, смутно понимая факт своего первого убийства, кинулся на второго «Вааса», на этот раз уже стремительнее, с ожесточением паникующего Раскольникова размахивая мачете, как топором. Дыхание покидало легкие, но упоение моментом заставляло все яростнее вгрызаться в неподатливую плоть, раскраивая голову врага.

В каждом спит чудовище — пираты нашли способ, как высвободить внутреннего демона Бенджамина, которым оказался, как ни странно, этот тихий и нерешительный блоггер, существо, что равнодушно повествовало высокопарным слогом о страданиях людей вокруг. Лишь слегка разрушили контроль — и оно сорвало фальшивую маску пай-мальчишка, обнажая уродливые клыки. Беспощадное, циничное создание, оно разочарованно рычало, когда к ногам его и во второй раз упал случайный мужчина, вместо Вааса. Монстр, входя в раж, вознамерился уничтожить всех «Ваасов», каждого, одного за другим, какой-то из них оказался бы настоящим.

А за спиной все гудела, перегреваясь, камера. С ножа капала кровь, но ее вид уж точно никогда не смущал хирурга. Впрочем, ныне из человека, что спасает жизни, он превратился в того, кто жаждет их отнимать.

Гип-чудовище, клацая зубами и хрипло дыша, кинулся на третьего «Вааса», который вновь не отскочил, не оказал сопротивления, что в любом нормальном состоянии показалось бы странным, но неизвестный наркотик бушевал в организме, отравляя разум, заставляя выполнять каждый приказ.

И каждый возглас: «Убей!» — вскоре казался подсказкой собственного внутреннего голоса, «блоггера». Может, так быстро случилось подчинение воли из-за того, что доктор и раньше покуривал «косячки», а остров достаточно расшатал его психическое здоровье, не говоря уже о недавних пытках. Ничто не проходит без следа, не каждая воля способна сопротивляться губительным химическим элементам.

Нож сверкал и резал, однообразно, четко, вскрывая, как кокосовый орех, черепные коробки. Третий «Ваас» тоже оказался фальшивкой. Но Бен не намеревался останавливаться, а вокруг него все плясали демоны, но до них добраться почему-то не удавалось. Почему? Где он находился на самом деле? Так спрашивал загнанный на самые дальние задворки пошатнувшейся разумности свободный человек, наделенный способностью выбирать и ценностными ориентирами. Но какие тут ценности и идеалы, когда всюду мерещились главари, когда в четвертый раз оказался не Ваас, а Бен с особой жестокостью потрошил это проклятое создание, уверовав, что на этот раз точно не ошибся, так как существо даже попыталось уклониться. Тщетно! Против чудовища бессильны все! Но нет — снова не тот!

Гип, все еще ненормально клацая зубами и капая слюной, ринулся вперед, но неведомая сила дернула его в противоположную сторону, где снова представал Ваас. А рядом — еще один. Только с другой стороны, и его словно отделяла преграда из огня. Один из них оставался неизменным, а другой мерцал, словно сбитый кадр, дезориентируя рассудок, который помнил странный образ в дредах, но уже заносил нож. Какой же настоящий? Чудовище и Бен терялись в догадках. А тот главарь, что за стеной из полос огня, отчего-то смеялся: