Золотой огонь Югры (Повесть) - Бутин Эрнст Венедиктович - Страница 50

Еремей хотел уже вернуться в дом, чтобы разыскать Люсю и попытаться упросить: может, разрешит встать в строй?.. Но тут вышла она сама. И Еремей, увидев сестру, не осмелился заговорить с ней.

Люся была неузнаваемая: сосредоточенная, серьезная. С красным, плавно переливающимся флагом в руках. За ней появились рыжий Пашка с блестящей золотистой дудкой и крепкий плечистый парнишка по имени Васька с русским бубном — широкой обшарпанной трубой, с двух сторон обтянутой потертой кожей. Вышли на крыльцо и начальница, и Фершал, и толстый от какой-то болезни повар, и оба мальчишки, оставленные на кухне.

— Напра-а-во! — приказала Люся.

Колонна враз, одним движением, повернулась боком к крыльцу. Только Антошка в середине третьего ряда замешкался — чуть не упал, толкнув товарищей. Но никто не засмеялся.

А Люся уже стояла впереди отряда, и алое полотнище флага мягко стекало ей на плечи, перекликаясь цветом с косынкой.

Тоненько и чисто запела дудка Пашки, рассыпался громкий уверенный рокот сдвоенного бубна Васьки. Колонна качнулась — слаженно забухали ноги — и двинулась меж стенами деревьев к выходу из парка; даже Антошка попал в шаг, не сбился, не поломал ряды.

Над начавшими уже желтеть тополями взвились с перепугу галки и воронье, загалдели истошно, заметались черными лохмотьями в светлом небе.

Колонна удалялась, растворяясь в ослепительном сиянии солнца, залившего аллею, — красным костерком трепетал флаг, покачивались прямоугольники щитов с лозунгами.

На крыльце зашевелились и, посматривая в дальний конец аллеи, нехотя потянулись в дом.

Еще с порога кухни увидел Еремей на длинном столе у окна штабелек серых буханок, а рядом — внушительную кучу коричневых сухарей. Сдерживая улыбку, пошел к этой встопорщившейся горке хлеба для голодных детей русики, чтобы потрогать ломтики, но повар удержал за рукав. Подвел к ящику, в котором лежали какие-то округлые, похожие на серые камни, клубни, показал на табурет. Когда Еремей сел, мальчишка-дежурный поставил ему между ног ведро, а чуть в сторонке — большую кастрюлю. Повар с трудом нагнулся к ящику, взял клубенек покрупней и быстро ободрал его ножом до чистой белизны, да так ловко, что получилась единая ровненькая и тоненькая стружечка-спираль. Стремглав выковырнул кончиком ножа черные точечки и подал нож Еремею.

— Вот так чистят картошку! Главное — бережливость. Ясно?

Еремей кивнул. Выбрал картофелину побольше и смело врезался в нее — отвалился толстый шматок. Мальчишки, искоса наблюдавшие за новеньким, хихикнули, а повар ахнул:

— Да ты нас разоришь с такой работой! Всех ребятишек голодными оставишь!.. Не-е-ет, так дело не пойдет!

— Не сердитесь, — вмешался Алексей, сочувственно поглядывая на съежившегося Еремея. — Для него это внове. Дайте ему что-нибудь полегче.

— А что полегче? — огрызнулся повар. И хрипло, одышливо засмеялся. — Яичные белки для суфле взбивать? Фаршировать пулярок? Изюм промывать? Так ведь нет ни яиц, ни кур, ни изюма… Хотя… А ну пошли, — похлопал Еремея по плечу, предлагая подняться. Подвел к ближнему от двери на улицу краю стола показал на большой таз со свежей рыбой: — Вот, рабочие с крупорушки прислали на ушицу. Сможешь почистить?

Еремей с невозмутимым видом выхватил из таза небольшого язя. Небрежно швырнул его на широкую дощечку, в несколько точных взмахов ножа соскоблил чешую, перебросил тушку на другой бок. Еще несколько взмахов и… очищенная, выпотрошенная рыбина плюхнулась в кастрюлю с водой. Повар восхищенно крякнул.

— Вижу мастера, — заметил уважительно. — Работай, виртуоз, не буду мешать, — и отошел к другому краю стола делить хлеб, нарезать его и для обеда детдомовцам, и на сухари…

В тазу остались только два подлещика и щуренок, когда мимо окна промелькнула какая-то тень. И хотя Еремей был занят делом, скользнувшую по стеклам тень заметил и догадался, что это Егорка: предчувствовал, что тот появится, все утро ждал его. Однако то, что внук Никифора-ики, такой тихий, задумчивый и на пароходе, и в городе, бежал, насторожило. Еремей осторожно посмотрел за спину: Алексей отложил нож, которым чистил картошку, и, нагнувшись, схватился за ручку бака с водой, чтобы помочь повару поставить на плиту.

Егорушка, проскочив мимо окна, тоже заметил Еремей. И обрадовался, что не надо разыскивать его по всему детдому. Затормозил, сунул взлохмаченную голову в дверь черного хода кухни.

— Еремейка! — окликнул быстрым шепотом. — Айда-ка, скажу чегой-то!

А Еремей уже шел к нему. Встревожился еще больше: Егорка был босой, без верхней одежки; оглянулся — Алексей и повар, хакнув, взметнули на плиту бак.

— Смотри ты, быстро же Сатаров сдружился с вашими, — удивленно-радостно заметил Алексей, сдвигая на конфорку бак и искоса наблюдая за подопечным.

— С этим, что ль, сдружился? — Парнишка, засовывавший дрова в топку, показал поленом в сторону двери. — А он и не наш вовсе. Домашний.

И растерянно смолк — новый воспитатель кинулся к выходу, но дверь уже захлопнулась, брякнул с той стороны засов.

Алексей с маху ударился в дверь плечом. Отскочил, шибанул ее ступней.

— Чего вы, дяденька? — второй парнишка, мывший морковь, удивленно уставился на воспитателя. — Они ж друзья. Еремей с этим… Вместе на пароходе приплыли.

— A-а, дьявольщина! — взвыл Алексей. — Еще не лучше! Затеяли что-то!

Бросился к внутренней двери. Проскочил коридор, напугав дневального, вылетел на крыльцо. Стрельнув глазами влево-вправо, ссыпался по ступенькам; стремительно обежал дом — никого! Вскинул, сбрасывая со скобы-крюка, толстую железную поперечину, распахнул дверь.

— Где живет этот домашний? — выкрикнул с порога.

— Н-не знаю, — парнишка с полными пригоршнями мелкой моркови растерянно замигал. — Его Анна Никитична вчерась к родным увела…

Алексей не дослушал. Кинулся через кухню в коридор. Вбежал в кабинет заведующей, бросился к висевшему на стене телефонному аппарату. Яростно крутанул ручку, сдернул трубку, прижал ее к уху.

— Где Анна Никитична? — спросил у медленно приподнимавшейся из-за стола заведующей. Нажал пальцем на рычаг, еще раз крутнул ручку.

— Она, как и всегда в базарные дни, ушла на рынок, — торопливо ответила заведующая. — Я ей разрешила. А что, не надо было? — испугалась, увидев, что чекиста даже передернуло от отчаяния. — Не мучайтесь с аппаратом. Он неисправен, у него гальваноэлементы иссякли или как там…

— Елки-палки, одно к одному! — ахнул Алексей, судорожно пытаясь нацепить трубку на рычажок. — Куда отвела вчера Анна Никитична русского мальчика с парохода?

— Извините, — заведующая смущенно и виновато развела руками, — не знаю. Недосуг было. Я оформляла Сатарова и Сардакова, а потом…

— Эх вы! — Алексей вылетел за дверь.

А Егорушка и Еремей тропкой, по которой вчера Анна Никитична вела Егорушку к тетке, уже почти проскочили парк. Егорушка, бежавший впереди, беспрестанно оглядывался на Еремея — тот, почти наступая ему на пятки, взмахивал ножом, которым чистил рыбу, подгонял взглядом: быстрей, быстрей!

Он, ускользнув от Алексея, захлопнув дверь, набросив засов, схватил Егорушку за руку и метнулся в парк. Когда детский дом скрылся за липами и тополями, взглянул вопросительно на внука Никифора-ики. Тот, жадно глотая воздух, выпалил: «Люсю и Антошку увезли. Силком». — «Куда увезли, видел?» — «Не видел, — признался Егорушка, — но куда, знаю…»

Он, как только рванулась коляска с Люсей и Антошкой, бросился за ней. И чуть не упал. Кто-то цапнул его. Егорушка оглянулся возмущенно и осел на подогнувшихся ногах; на него, больно стиснув локоть, смотрела злоехидно бабка. «Ну, сколь наторговал, милок? — Она заулыбалась, но тут же всплеснула морщинистыми руками. — Господи, а иде же бидончик-то?!» Егорушка ни объяснять, ни дожидаться, пока покачнувшаяся от горя бабка придет в себя, не стал. Отпрыгнул в сторону, шмыгнул в толпу, запетлял, завилял меж людьми. «Охти мне, — заголосила за спиной бабка. — Ох, аспид, ох, изверг… Держите его, люди добрые, держите!» Люди добрые и рады были бы задержать — заметались, заколготились, — но кого ловить, кого хватать? А со всех сторон уже загалдели панически: «Ой, кошелек стащили!» — «Ай, деньги вырезали!» — «Кого зарезали?» — «Старуху какую-то зарезали!», уже вскипели то тут то там завихрения барахолки, взрываясь воплями: «Вот он, вот он!» — «Бей его, воровайку, в кровь, христиане!» — «Кровь? Где кровь? Неуж облава?» — «Облава!» — «Караул, облава!»