Восковые фигуры - Сосновский Геннадий Георгиевич - Страница 14

Пискунов слушал этот вздор, и вдруг сквозь пьяный туман его обожгла догадка: Алексей Гаврилович ведет с ним двойную игру, он прекрасно обо всем осведомлен, а изгаляется и дурака валяет, чтобы притупить бдительность. Для чего? Мысль эта, впрочем, пролетела стороной и забылась за разговором.

Выпили за людей творческой профессии. Пискунов начал было развивать теорию о специфике творчества вообще — дескать, процесс это спонтанный, самому человеку даже не подвластный, осно-венный на интуитивном ощущении жизни, пропущенной, так сказать, сквозь призму субъективного видения… Алексей Гаврилович вроде и в самом деле ничего не понимал — таращил глаза, морщил узенький лобик, опять начал любопытничать, откуда оно берется и зачем.

Афанасий Петрович больше помалкивал, лицо его разгладилось, подобрело, хихикал, мерцал голубым глазом, не забывал в рюмки подливать. Складывалось впечатление, что каким-то образом он от Алексея Гавриловича зависит, в подчинении что ли находится, и вот тогда-то Миша подвел итог и предыдущим своим наблюдениям, впрочем, чисто умозрительно. Существенно нового пока не узнал, кроме того, что его партнер шахматами с детства занимался, ему действительно прочили будущее, а потом… Потом причалил совсем не к тому берегу, на который курс держал. Словом, от разговора ускользал. Пискунов же, человек по натуре скрытный, выпив, разоткровенничался до неприличия. Поручили написать детектив, а его другое привлекает. Предложил — не взяли, не соответствует задаче дня. Кто-то больше знает, что соответствует.

— И что же ты такое написал, мой изумрудный? — спросил Афанасий Петрович, ласково мерцая голубым глазом, в то время как стеклянный смотрел пронзительно, вроде бы от чего-то предостерегал. Толстая ладошка ласково легла Пискунову на руку, сжала.

И Миша, будучи уже крепко на взводе, обрадовался возможности поговорить о любимом предмете.

— Сюжет в общем довольно простой, даже банальный, по жанру это фантастика. Двое прилетают из будущего. Он и она. Что-то там у них застопорилось, не ладится, неразрешимые проблемы. А где искать причину? В прошлом, конечно, поскольку связь времен неразрывна. Сделали научные изыскания и точно определили время, откуда покатилась черная волна…

— Черная волна — это как понимать? — полюбопытствовал Алексей Гаврилович, прищурив глаз: мелькнул во взгляде его интерес подозрительный. Пискунова, однако, повело.

— А то значит, — бросил он с вызовом, — что люди из жизни уходят, а стереотипы сознания укоренились в клетках мозга, как болезнетворный вирус, и передаются от поколения к поколению, все дальше, дальше… Короче, прилетают, а здесь точно недостатков невпроворот, сам черт ногу сломит.

Алексей Гаврилович многозначительно переглянулся с Афанасием Петровичем, и тот еще раз до боли сжал под столом Пискунову руку. Но Михаил вошел в раж, не обратил даже внимания.

— А что, молчать что ли? — бросил грубо, надвигаясь на Алексея Гавриловича. — Сказанное слово — порох, а несказанное — динамит! — Но тут же переключился на другое, повеселев: — Слушайте анекдот. В семье родился ребенок. Проходит год за годом, а он молчит, не разговаривает, что только ни делали, всякую надежду потеряли. Вдруг однажды за столом отодвигает миску и произносит: «А каша-то у вас несоленая!» Все обрадовались до слез: «Что же ты, милый, раныне-то молчал?» — «А раньше все в порядке было!» Вот и подумаешь иной раз, сколько же это надо расти, чтобы понять наконец: а каша-то несоленая! Итак, место действия — наш родной Бреховск. Она — сама воплощенная женственность и доброта. И требует обойтись без крови, без жертв, поскольку ее точка зрения — что любое насилие недопустимо, и то, что он задумал, — безнравственно и преступно. А у него на этот счет свои идеи, противоположные, вопреки закону, а Уйти от возмездия, от правосудия — для него совсем не проблема…

— Так-так-так… Значит, по-вашему, преступник не должен быть наказан? — Алексей Гаврилович скосил глаза и опустил их в рюмку.

— Наказанье наказанью рознь. И речь идет не о частностях, а о принципах… — Миша вдруг утратил интерес к разговору и жалел, что начал его. Но как-то не мог остановиться, пустился рассказывать дальше, довольно сбивчиво, что вопреки разногласиям, он и она горячо и нежно любят друг друга и во имя этой любви пытаются примирить свои точки зрения, разрешить неразрешимое противоречие, на чем, собственно, и основан конфликт…

Пискунова все больше раздражал Алексей Гаврилович — выглядывал из-за бокала, целился глазом, и рожа его настырная то разваливалась, то опять собиралась в комочек.

— И кто же у них одержал верх? Это мне очень даже любопытно, к чему вы своих героев выводите.

— А не все ли равно теперь? — сказал Пискунов и мрачно взъерошил волосы. — На всем этом поставлен крест.

— Нет-нет, уж пожалуйста! Настоятельно прошу!

Трудно сказать, что тут сыграло роль. Возможно, какие-то нотки в голосе, не совсем те, только Пискунов вдруг взорвался, входя в пьяную ярость, так что даже задохнулся.

— Что ты у меня все выпытываешь, да вынюхиваешь! Что ты прицепился, как репей к… одному месту! Мразь! — Уже не владея собой, вскочил, потный, растрепанный, схватил со стола графин. Афанасий Петрович удержал его руку, Миша обмяк, заскрипел зубами, проговорил с кривым смешком: — Я только хотел выяснить, что расколется — графин или его голова.

Графин расколется! — сказал Афанасий Петрович.

— Графин, графин, — подтвердил Алексей Гаврилович, и оба засмеялись добродушно, незлопамятно.

Пискунов испытал укол мучительного стыда. Сорвался! Все кружилось, переворачивалось вверх дном. Он встал и вышел не прощаясь.

Среди пестрого хаоса сновидений в нашей памяти остается порой нечто такое, что заставляет запомнить, задуматься. Это сны вещие, пророческие. Когда разум спит и присущая ему способность все упорядочить, загнать в тесные рамки слов и понятий растворяется без остатка, наше подсознание — это хранилище прожитой жизни, опыта множества поколений — являет свои сокровища. О чем говорят смутные образы снов, фантастические картины и лица, которых мы никогда не видели? Что означают полеты во сне, сладостные видения любви? И почему порой назойливо повторяется одно и то же? В суматохе повседневности человек мало задумывается над тем, о чем беззвучными губами шепчут ему сновидения. Просыпаясь, мы спешим поскорее окунуться в мир привычный, реальный.

Пискунов, напротив, любил подолгу, если была возможность, вдумываться и всматриваться в увиденное во сне: многие идеи являлись ему по ночам, в полудреме, удивляя своим совершенством и законченностью. Он был человек мирный по натуре, однако сны, что ему снились, имели привкус чаще всего агрессивный. Он все время с кем-то сражался, от кого-то прятался, стрелял и убивал, кричал, что отомстит негодяям, дай только срок, и упивался во сне жестокими, сладостными картинами этой мести. Кому, за что? Дальше была пустота.

Он не помнил, как, пьяный, покинул ресторан, как добрался до дому. Словно перепрыгнул через время и сразу с головой погрузился в стихию кошмара, черную и липкую, как деготь.

Утомительно продолжалась игра. Шахматные фигуры, устрашающе огромные, безликие, теснились, складывались в комбинации, двигались предначертанными путями, и Пискунов, задыхаясь от тесноты своей клетки на доске, с ужасом сознавал, что пощады ему не будет, что он всего лишь пешка и обречен быть съеденным, если таким будет замысел игрока. И вот он сам съел двинувшуюся навстречу пешку противника, а вслед за тем по вертикальной дорожке на него стремительно обрушилась ладья… И тогда он крикнул, раздирая горло от нечеловеческих усилий: «Нет-нет!» Но рука с равнодушным спокойствием, не слыша, взяла его и поставила за пределами доски рядом с другими, съеденными…

Черный король сказал голосом Алексея Гавриловича:

— Что значит «нет-нет»? Вы шахматная фигура и обязаны соблюдать правила игры! Не хочется быть пешкой? Готовы посодействовать. Но вы обещайте… так сказать, встречно! — И он крутанулся вокруг своей оси, то ли просто так, то ли намекая, что догадка насчет Алексея Гавриловича не лишена оснований.