Московская Нана (Роман в трех частях) - Емельянов-Коханский Александр Николаевич - Страница 21

— Нет, зачем же! — устало проговорила Клавдия. — В общей палате будет веселей.

— А вы не боитесь видеть всегда перед глазами «безобразные проявления» болезни? Смотрите, я вас предупреждаю!

— Бояться было бы глупо, когда сама, может быть, будешь хуже.

— Ну, уж это неправда. Мы вас до этого не допустим. Болезнь вы захватили вовремя.

На другой день Клавдия, взяв с собой кое-что из белья и заложив все свои драгоценности за полторы тысячи рублей, так как денег у нее почти никогда не было, — она была страшная транжирка и жила не по средствам, — отправилась, не сказавшись никому, на свою новую квартиру.

Хорошо еще, что у Клавдии были драгоценности. Без них ей пришлось бы туго. Полушкин из рассказов прислуги понял, по приезде своем из месячного «отпуска», чем заболела Клавдия, и тотчас же реализировал ее богатую обстановку на квартире в Москве и на даче, которые были сняты на его имя. Выручив от самовольной продажи чужого имущества «кругленькую» сумму, он отдал ее папа на дела благотворения. Только картину Смельского «Вакханка» он пощадил и повесил у себя в кабинете, хотя, может быть, эта пощада для «красоты» была хуже лютой казни: быть перед глазами получеловека, полупоросенка!

Окрашенное в зеленоватую краску здание только что недавно выстроенной «кожной» клиники уже блистало электрическими огнями, когда Клавдия с закутанным лицом подъехала к нему.

Профессор все «устроил», и Льговскую очень ласково приняли… Ее удивительная красота, хотя и обезображенная пустулами, всех подкупала.

Клиника славилась своими образцовыми порядками и идеальной чистотой… Клавдию первоначально повели в ванную комнату. Пожилая нянька аккуратно, не тревожа болячек, раздела ее и усадила в большую мраморную ванну. Белье Льговской дали «больничное», грубое, но она попросила принести из чемодана свое… Желание ее охотно исполнили. И, надев поверх нижнего белья «казенный» халат, Клавдия пошла на второй этаж, в палату.

В огромной, просторной, с высокими потолками комнате стояло двенадцать кроватей, но заняты пока были только четыре. У двух больных, молодых девушек, была такая же, с маленькими разновидностями, форма болезни; рядом с ними лежала женщина средних лет, у которой болезнь внезапно бросилась на глаза, и она умоляла профессора, по ее мнению — волшебника и чародея, — положить ее в клинику и спасти. Самая тяжелая и неприятная больная была девочка лет 15-ти, почти ребенок… У ней был сифилис мозга… Она металась от страшных болей на кровати, плакала. Лицо ее было совершенно чисто, но хрупкое тельце было в пролежнях, еще более усиливавших ее тяжелое, невыносимое страдание. Из истории ее болезни было видно, что ее заразил какой-то студент, снимавший у ее бедной матери комнату… Весной девочка сошлась с ним, а в начале июня «донжуан» уехал, оставив по себе очень хорошую память.

В общем, палата не произвела на Клавдию того грустного впечатления, о котором говорил профессор. Напротив, вид чужих, еще более упорных мук облегчил ее собственное, сравнительно ничтожное горе.

— У нас в палате, слава Богу, ничего! — сказала Клавдии соседка по кровати, молодая девушка, — а вот в следующей просто ужас, какие страшные больные! Особенно страшна какая-то сельская учительница. Она прямо-таки заживо, в два месяца после заражения, разложилась. Доктора день на день ждут ее смерти и смягчают ее страдания морфием. Без него она не может спать. Нос, глаза, губы у ней провалились. Немногим лучше ее и другие больные.

Клавдии, как и ее соседкам, имеющим почти такую же форму болезни, прописали одинаковое лечение: усиленное впрыскивание ртутных препаратов. Клавдия очень тяжело переносила эти уколы, а одна больная прямо-таки от них кричала, не будучи в состоянии после ни сесть, ни лечь.

Но что делать! Приходилось терпеть! Этот способ лечения был единственно радикальный, так как втирания производить было немыслимо: пустулами было покрыто все тело; другого же способа лечения, более легкого, наука еще не придумала.

В палату часто заходили студенты-кураторы, утешали больных, шутили с ними; часто и сами больные демонстрировались профессором на лекциях, и будущие эскулапы учились на «живых» язвах…

Лечение Клавдии шло очень успешно. Пустулы постепенно засыхали, и лицо «вакханки» очищалось и становилось таким же красивым, каким было некогда. Только «предательская» бледность и легкие метинки от нарывов говорили всем о страшной болезни.

За Клавдией с некоторых пор стал ухаживать один студент… Внимание это очень трогало Льговскую… Студент, оказывается, кое- что слышал о ней.

— Только как же это он не боится меня? — думала «Нана». — Что-то очень странно.

Но странность эта очень скоро разъяснилась: студент, незадолго до выписки Клавдии из клиники, откровенно при-знался ей, что он тоже болен и лечится…

— Пожалуйста, — говорил он ей, — не забудьте моего адреса… Я живу в номерах… Ко мне всегда можно…

Выброшенная болезнью за борт роскошной жизни, Клавдия, выписавшись из клиники, поселилась в грязных, дешевых меблированных комнатах, где жил ее новый знакомый — студент. Льговская сняла себе довольно большой номер. По-прежнему такая же привлекательная и такая же чувственная, Клавдия была очень рада, что у нее есть хоть «платонический» но все же покровитель.

Вечером пришел к ней студент и оставался в ее номере до утра следующего дня…

Как всякая женщина, Клавдия не могла не посвятить будущего доктора в тайны своей прошлой жизни.

Студент очень внимательно выслушал ее исповедь, ее рассказы о прошлом величии и утешил ее, что «былое» вновь может вернуться.

— Нет, не говорите вздора, — дельно замечала ему Клавдия… — Меня слишком все хорошо знали!.. Моя болезнь теперь известна… Нет, я не желаю никого из прежних знакомых встречать! Так, право, спокойней и лучше. Может быть, кто-нибудь из моих былых поклонников тоже был болен; только я не знала, и он ловко сумел скрыть это…

— Охота вам тосковать по этим гадам, — грустно возражал ей студент… — Мы пока друг друга любим и, надеюсь, долго не забудем.

— Вы думаете! — недоверчиво воскликнула Льговская. — Стало быть, вы меня не знаете… Я не могу жить, как я уже говорила вам, без разврата… Семейная жизнь создана не для меня. Не будет богатых поклонников, я заведу «посредственных» или пойду… Да будет заглядывать в будущее… Вы, я знаю, не любите этих разговоров.

Студент действительно хмурился. Он был здоровый по мыслям и чувствам, несмотря на болезнь, юноша. Он не понимал Клавдии и страшно ее ревновал. Она ему очень нравилась и как человек, и как женщина. Молодой «ученый» надеялся исправить и своей любовью исцелить больную душу Клавдии.

Безумная мечта!

Пока в их совместную жизнь еще никто не врывался. Студент никого не «видел» около Клавдии. Она вели себя вполне «нравственно», проживая оставшийся от закладки драгоценностей капитал.

По вечерам у них собиралась молодежь— товарищи студента, заходили и курсистки. Они нередко играли в карты, читали что-нибудь вместе и, вообще, проводили время не скучно.

Клавдия совершенно преобразилась и стала мало-помалу отдалять от себя «блестящее» прошлое. Как довольно поверхностная натура, она ни о чем долго не сожалела и ни к чему горячо не привязывалась. Казалось, всякая, только не трудовая, праздная, чувственная жизнь могла удовлетворить ее… Одно только теперь смущало «Нану»: денег оставалось у ней очень мало!

«Неужели, если я напишу Полушкину, — думала Клавдия, — чтоб он отдал мне мою обстановку на даче и в Москве, он мне не возвратит ее? Положим, от этих Полушкиных всего можно ожидать: опека покойной Нади — яркая иллюстрация! Однако, я все-таки напишу».

Напрасно ждала Клавдия ответа от Полушкина, миллионер и не думал подавать ей о себе весточку.

Льговская передала о своих соображениях студенту.