Фритьоф Нансен (Его жизнь и необыкновенные приключения) - Кублицкий Георгий Иванович - Страница 31

Нансен улыбается, вспоминая, как преследуемая зверем тройка мчалась к «Фраму». А медведя он, спустившись на лед, уложил тогда с первой пули.

В другой раз дело кончилось не так благополучно. Когда это было? Вот, совсем недавно, в среду, 13 декабря.

Ночью многие слышали какой-то шум на палубе и ожесточенный лай собак. Псы брехали и возились довольно часто, так что в ночном шуме не было ничего необычного. Однако Педер Хенриксен, позже поднявшийся на палубу с фонарем, чтобы накормить собак, не досчитался троих из них. Чертыхаясь, он спустился на лед для разведки. Тут-то на него в темноте и напал зверь. Ошеломленный Педер почувствовал сквозь одежду острые зубы и, защищаясь, со всей силой хватил медведя фонарем по башке. Зазвенели стекла, медведь остолбенел, а Педер помчался прочь со скоростью, какой трудно ожидать от человека в зимней одежде и тяжелых сапогах.

Конечно, медведь догнал бы Педера, но зверя отвлекли собаки. Надо было видеть, как задыхающийся Педер влетел на «Фрам» с криком: «Ружье! Ружье! Он цапнул меня за бок!» Уложил зверя Иохансен.

Медведь, оказывается, утащил с палубы трех псов. Собак привязывали на ночь к железным крюкам, и они не могли спастись. Истерзанные трупы валялись на льду. Погиб пес, которого Бентсен окрестил «другом Иохансена». Эта собака почему-то возненавидела лейтенанта и никогда не упускала случая злобно облаять его.

Гибель псов опечалила команду. Но как раз в этот день собака Квик, взятая еще из Норвегии, принесла тринадцать щенят. Опять тринадцать! И 13 декабря. Лишний повод для пустословия о «роковом» числе.

Должно быть, под конец старый год изрядно одряхлел и обессилел и потому унес «Фрам» не так далеко на север, как следовало бы. На карте линия их дрейфа ужасно зигзагообразна. «Фрам» то несло в одну сторону, то тянуло в другую. Временами казалось, что корабль попал в заколдованное место, где лед бестолково движется взад и вперед.

Вот она, запись от 8 ноября:

«Мой план рухнул. Построенный из теорий дворец, который я гордо и самоуверенно воздвигал, свысока относясь ко всем вздорным возражениям, при первом же дуновении ветра рассыпался, словно карточный домик. Можно строить самые остроумные гипотезы — будьте уверены, действительность над ними посмеется… И все же… Нет, нет. Нельзя отбросить такие, например, доказательства, как сибирский плавник. Но если мы все-таки на ложном пути, что тогда? Чьи-то надежды будут обмануты — вот и всё. Если мы даже погибнем — что значит наша гибель в бесконечном круговороте вечности?»

Эта строки не назовешь бодрыми. Но ведь в тот день «Фрам» находился на 77°43′ северной широты. Это после того, как в самом начале дрейфа ему удалось было пересечь 79-ю параллель! Поневоле напишешь о рухнувшем плане, когда через полтора месяца их в конце концов унесло не к северу, а к югу.

Потом дела немного поправились, и несколько дней назад, в прошлое воскресенье, «Фрам» снова был севернее 79-й параллели. Да, старый год мог бы потрудиться и получше. Пусть теперь их продвижением к полюсу займется со свежими силами новый.

Уже восемь часов. Пора на прогулку. Нансен натягивает серую куртку с капюшоном, толкает дверь и оказывается в кают-компании. Вкусно пахнет тестом. Должно быть, затеяна грандиозная стряпня.

На трапе скрипит смерзшийся снег. В полнеба пылает северное сияние. Цветные полосы дрожат, переливаются, меняя оттенки. На другой половине небосклона теплятся звезды. Тихо и морозно. Сейчас, в середине полярной ночи, ледяная пустыня окутана серой мглой даже в полдень.

Нансен идет по дорожке, протоптанной к снежной хижине. Там — приборы для научных исследований. Сзади плетутся псы. На их хвостах — сосульки. Когда собака виляет хвостом, они гремят. Над каждым псом — облачко выдыхаемого пара.

«Фрам» тоже дышит: влажный воздух из вентилятора тянется по ветру белесым дымком. Корабль придавлен снегом. На нем ни одного огонька, только разноцветные блики сияния перебегают по белым шапкам на реях, по заиндевевшим мачтам.

На палубе появилась темная фигура, закачался тонкий лучик света. Это Иохансен вышел с фонариком к своим термометрам. Наверное, как всегда, налегке: он уверяет, что нечувствителен к морозу.

Нансен возвращается к «Фраму». Из люка тянет теплом. В кают-компании над столом уже натянута гирлянда норвежских флажков и вывешено разрисованное меню праздничного ужина.

К вечеру стол сервируют эмалированными железными тарелками и такими же чашками. Зажигают во всех уголках кают-компании свечи — больше света, тьма так надоела!

Все собираются задолго до полуночи. Смотрите-ка, Скотт-Хансен надел офицерский мундир, накрахмаленную сорочку. Ну и франт этот Скотт-Хансен! Нарядился, словно на прием во дворец, только вот беда: из белых манжет торчат красные, обмороженные руки. Остальные тоже принарядились в чистые фуфайки, выскоблили щеки, расчесали бороды и благоухают туалетным мылом.

Торжество начинается с чтения «Фрамсии» — так называется выходящая на корабле газета. Ее редактор — доктор Блессинг. У доктора стремление к возвышенному, и потому в газете много стихов. Доктор читает обращение к Новому году, которое заканчивается так:

Иохансен открывает праздничный концерт. Он здорово играет на гармони. Его коронный номер — песня «Переход Наполеона через Альпы в открытой лодке».

— Браво! Браво! А теперь — на руках!

Иохансен не заставляет долго просить себя. Он встает на руки и идет вокруг стола, забавно болтая ногами в воздухе. Легко отталкивается от пола, пружинно разгибается — и даже лицо не покраснело от натуги. Иохансен ведь один из лучших гимнастов Норвегии. Недаром он получил в Париже золотую медаль.

Потом Нурдал садится за фисгармонию, а Мугста берет свою старую скрипку. Доктор, волнуясь, пробует спеть популярную арию. Это ему плохо удается, но снисходительные слушатели аплодируют так бурно, что со стены срывается картина, изображающая трех купающихся принцесс, которых врасплох застали три превращенных в медведей принца. У нее тяжелая рама, и тем, кто сидит на диване, достается по затылку. Принцессам в связи с этим приходится выслушать несколько энергичных выражений.

Близится полночь. Скотт-Хансен торжественно вносит пунш.

— Друзья! — Нансен встает, и все тоже встают. — Минувший год принес нам, в сущности, одно хорошее.

Спасибо всем вам за доставленные друг другу радости и удовольствия, за дружную, товарищескую жизнь. Пусть и в новом году будет не хуже.

Стрелки часов сходятся, и каждый прижимает свою чашку к сердцу. А потом все кричат «ура» и затягивают песню, сложенную в Норвегии перед уходом «Фрама»:

Тост за тостом, песня за песней. Кто это там притих в углу стола? Скотт-Хансен? Вспомнил свою невесту… Выше голову, дружище! У каждого из нас осталась там, в Норвегии, частица сердца. Но мы ведь вернемся туда.

Вернемся ли?..

Коварен океан, лют мороз, всесокрушающи льды. Что «Фрам» с его тринадцатью обитателями перед лицом необузданных титанических стихий? Даже сейчас, сию минуту, может начаться небывалой силы сжатие — и треснет, как скорлупка, корабль.

Но пока в кают-компании тепло, стол заставлен яствами. В чашках осталось по хорошему глотку пунша. И не спето еще много чудесных песен о верности, мужестве и долге.