Солнце Ирия (СИ) - Егер Ольга Александровна - Страница 37

— Чего ревешь? Заблудился? Зачем же сам в лес пошел? — расспрашивала Нинка. — Ты вроде не из наших. Из Грибовихи, что ль? Хочешь отведу домой?

Малыш закивал, и ухватил девушку за руку, изъявляя полное согласие двигаться в сторону родного дома и мамки.

— Ты, что-то совсем не по погоде одет. Вон и руки ледяные. На вот мой кожух. — Она быстро укутала ребенка, и ласково ему улыбнулась…

Вместе они пошли по тропинке через поляну первоцветов. И Нинка улыбалась, увидев их, как дурочка…И это была ее последняя улыбка, которая сменится гримасой ужаса, застывшей навсегда.

В круглой чаше из меди с позолотой отражался другой мир — мир людей, где все не так сладко и красочно. Там слишком много боли… И ее всю, без остатка, давали испить бескрылой девочке. Пелагея видела, как Элишка каждый вечер плачет в подушку, жалуется Оре на свою судьбу, латая платье, разорванное «по чистой случайности» вредными поломойками, кухарками, и прочими слугами, которые считали своим святым долгом пнуть, толкнуть девушку, наступить на подол ее платья. И не важно, что Элишка уже укоротила его на ладонь, не позволительно открыв щиколотки! А сколько щипков приходится вытерпеть этому ребенку от каждого мужчины, что живет и работает в поместье! Как часто девочку колят иголками или булавками, «невзначай» ошпаривают кипятком из чайника, «совершенно случайно» опрокидывают на нее помои…

Нянюшка быстрыми шагами забралась по витой лестнице, удержав в узде желание громко стукнуть кулаком в дверь комнаты владаря, деликатно постучалась. Прошла, встретив его удивленный взгляд и, присела напротив за стол. Квад отложил бумаги, камни, и внимательно посмотрел на женщину.

— Что заставило тебя подняться сюда? — спросил он у той, которая практически никогда не покидала хранилища.

— Квад, — обратилась она, проигнорировав титул и прочие любезности, положенные повелителю птиц. — Я люблю тебя и почитаю, не только, как мудрого правителя, отца народа и хранителя душ… Я отношусь к тебе, как к дитяте… — Ласково ворковала она, и глаза ее горели материнской любовью. — К дитяте глупому, и не разумному…

Владарь было раскрыл рот, но ему просто не позволили слова молвить.

— Исключительно по собственной глупости ты потерял бесценный подарок Аглаи. Да-да! Подарок! Ибо самой Аглае никогда не было здесь места. Она это прекрасно понимала, потому и сбежала. Потому и подарила тебе бесценное — часть себя, и ту, что станет частью тебя…

— Я сейчас очень плохо понимаю о чем ты, нянюшка! — стиснув зубы, проронил Квад. Но одно только упоминание о двух запретных женщинах мигом испортило ему настроение.

— Я говорю о том, — сердито вскрикнула Пелагея. — Что ты может и мудрый, сильный правитель, существо высшее… и все такое. Но в делах любви глуп до безобразия. Вот за что ты девчонку к людям сослал? А? А я тебе скажу! — не дождалась ответа женщина. — Из чистой ревности! Уж не знаю, чего тебе в твою коронованную голову пернатую взбрело, а идиотская то выходка была.

— Вы пришли оспорить мое решение? — нахмурился владарь и за окном полыхнула молния, на мгновение утихомирив разгневанную женщину.

— Поспоришь тут с тобой! — вклинился в разговор Борис Васильевич, сев на подоконник и струсив капли с перьев на стены и пол. — Самодур ты наш!

— Что? — вскочил владарь. — Вы сегодня сговорились, что ли? Я отправил ее туда, потому что она человек. Как и ее мать! И должна находиться там, среди таких, как она…

— И потому, что ты боялся, что она предаст тебя, также, как ее мать… — подытожил Бориска, и несмотря на молчание повелителя, дождь красноречиво забарабанил по подоконнику, выдавая секреты мужчины.

— Все люди стремятся к своим. — Спокойно говорил Квад. — Аннутка прожила с нами достаточно долго. Сколько раз она возвращалась?

Бориска и Пелагея не нашлись с ответом. Аннутка, по их мнению, была еще глупее Квада и Элишки вместе взятых.

— К тому же, Она получила то, что хотела. — Сказал владарь, опустив голову, чтобы никто не заметил ярости в его глазах.

— Она — это Элишка? — уточнила нянюшка. — И чего же она хотела? Чтобы над ней каждый день издевались, ноги об нее вытерали?

Пелагея была готова расплакаться, броситься повелителю в ноги и молить, вернуть девушку домой, в Ирий. Впрочем, она не стала игнорировать собственные порывы.

— Верни девочку! — плакала на коленях Пелагея. — Здесь ее лилеяли, своей считали, а там — ненавидят, унижают, боль причиняют.

— Не могу. — Отвечал владарь, поднимая женщину. — Ее место там!

— Да с чего ты взял??? — придя к выводу, что слезы не имеют никакого воздействия, женщина вновь вернулась к крикам. Рассердилась, хлопнула дверью так, что вся башня и затонувший замок дрогнули от ее ярости. Ушла, решив более с повелителем не говорить! Бориска, чтобы не нарываться на гнев правителя тоже быстренько исчез.

Элишка вернулась на кухню. К счастью девушки, мужчны уже покинули теплое помещене и отправились выполнять свою работу. Так что у столов да печи в основном крутились женщины.

— Мне бы ужин для… — подала голос Элишка, но кухарки были так заняты, что не услышали ее. Пришлось повторить, да еще и голос повысить. — Ужин для Настасьи Алексеевны!

— Ща, будет ей ужин! — отвлеклась баба Варя, махнув на нее тряпкой, и суетливо переставила одну кастрюльку, потом вторую.

— Подай, картошку. Вон она, в миске! — попросила ее другая кухарка. Элишка ступила ближе к столу. Подхватила большую миску, наполненную нарезанной картошкой, и передала тетке Алёне. Но тут же последовала следующая просьба: «Нож. Большой. На полке». А потом: «Доска!», «Ведро с очистками подвинь!», «Тушку придержи!»… И вот она оказалась в водовороте работы, которую и выполнять-то не должна была. Но делала все, что ни просили. Делала быстро, не задумываясь… Так что, когда баба Варя сказала «Держи!» — протянула руки вперед. В ладонях оказался казанок… Только что снятый с огня.

Раскаленное железо впилось в нежную кожу, как змея молниеносно впивается в тело жертвы, оставляя раны.

Вскрикнув, Элишка обронила казанок, вывернув все содержимое на пол. Горячая каша с мясом растеклась по полу. Женщины, вскрикнув, бросились в стороны.

— Растяпа! — припечатала девушку по голове Алёна. И стало в два раза обиднее — красные полосы на ладонях немилосердно горели, вздувались страшными волдырями. Горьке слезы полились по щекам.

— Чего уставилась? Вон ужин для Настасьи Алексеевны. Неси. А то пришла сюда. Прохлождается… — ворчала баба Варя, попутно поднимая казанок. А тетка Алена, не обращая внимания на ожоги девушки, вложила в раненные руки поднос. Да подгонять стала. Поломойки быстро принялись за дело, убирая горячую кашу из-под ног поварих, да ворчали, мол, нельзя пускать на кухню всяких безруких идиоток.

— Неси, живее! — подтолкнула в спину Элишку тетка Алена.

Не скрывая слез, девушка вновь поднялась по лестнице, бледнея с каждым шагом. Поднос так и дрожал в раненых руках. Движения давались с огромным трудом… Но она открыла дверь на втором этаже, и вошла в покои заточенной здесь госпожи. Дрожа, словно осиновый лист на ветру, дошла до постели больной, поставив на стол ношу. И очень быстро ушла, не дожидаясь, когда еще и здесь на нее набросятся. Заперлась в своей комнатке, села на кровать, долго плакала и дула на раненые руки, дрожа от несуществующего холода. Ора закричал рядом, соскочил с подставки, прошелся по постели, заглядывая в ладошки девушки, но помочь ничем не мог. Потому только возмущенно кричал и размахивал крыльями. Его участие и забота не приносили облегчения. Только сон помог забыться. Сон внезапный и болезненный…

Ее знобило. Лоб покрылся испариной. Кошмары терзали душу. И как любой ребенок (не важно сколько лет ему исполнилось) она звала во сне единственного, кто мог подарить тепло и защиту — маму. Но вовсе не мама принесла ей успокоение — другой дух. Темный. Он опустился на колени у ее постели, взял тонкие израненные руки и накрыл своей большой ладонью. Жар медленно исчез, пропала боль и даже волдыри исчезли. Остались только красные полосы, как напоминание о недавних ожогах.