Там, где нас не ждут - Москаленко Юрий "Мюн" - Страница 57

— Что теперь?

— Дом снился! Мама!

У меня сжалось сердце. Как я тоже хотел к своим… но — не вспоминать! С ума сойду… и так утро скомкано.

— Не продолжай, понятно. Крепись; могу тебе обещать, что, как только освоимся в обществе, первым делом посетим твоих родственников. Клянусь!

Хэрн вдруг поднялся, встал в какую-то нелепо-гордую стойку, потом, ощутив комичность своего вида для меня, просто выпрямился. Прижал правую руку к груди:

— Спасибо, хозяин! — поклонился он и снова уселся на ковер, опять принявшись палкой шерудить костер.

Хм! А давно он меня хозяином не называл… Но настроение явно пошло у него в гору, чего нельзя сказать о моем… Вздохнул, прикрыл глаза — не вспоминать!

Посидели, помолчали. Я не узнавал Хэрна: обычно тарахтит как пулемет обо всем на свете, а тут прямо «блэдная овэчка». Надоело уже это безмолвие, как-то привык я к постоянному разговорному фону.

— А сейчас что случилось?

Он ухмыльнулся (хороший знак), потом улыбнулся (представляете его улыбку, с такой-то физиономией? Но я уже привык).

— Помнишь, войска возвращались? — спросил Хэрн.

— Возвращались? Да они бежали, и было их… ну очень мало! — засмеялся я.

— Вот и я о том же. Но подумай о другом: что заставило их все бросить и мчаться оттуда с распахнутыми от страха глазами? И заметь, небольшие группы воинов продолжают возвращаться до сих пор.

— А что там думать: дал им новый герцог по зубам, притом очень хорошо дал. А вот чем дал?.. Мыслю, без магов не обошлось, притом темных магов, и ты думаешь, что скоро тут будут гости. Я прав?

— Я тоже думаю, что герцог нас посетит, а вот насчет жены его не уверен. — Я как-то рассказывал Хэрну о подарке герцогини, от которого он меня откачивал. — Но в том, что скоро здесь будет суета и толчея, — уверен. Но и не это меня волнует: если перекроют дороги, то и караванов не будет, а без них нам зимой выжить будет нелегко.

— И что ты предлагаешь? Выйти в свет? А куда направим копыта наших коней?

— Ну, коней у нас пока нет, и кое-кто не умеет на них ездить. А куда идти, я не знаю, а то бы еще месяц назад ушли. Но и это волнует меня в меньшей степени.

— А что же тогда?

— Очередной ошейник рабства, который каждому из нас могут навесить, как только мы предстанем пред честным народом. А мне очень хотелось бы этого избежать.

— Знаешь что, давай подумаем об этом позже, а пока займемся, чем планировали, дел много, а занятий еще больше.

Все это время изъяснялись на общем. Хэрн почти перестал откликаться на мысленную речь, тренируя меня в языках.

Его слова о рабстве легли на подготовленную почву: я сам часто задумывался после рассказов Хэрна о системе рабства и о магической составляющей этой дикости в здешнем мире. Шансов отвертеться от таких «подарков» ни у кого нет, если пленника не выкупают — он становится рабом. Жестокий мир, жестокое время, жестокие нравы. А у нас, выйди мы отсюда без поддержки, очень велик шанс оказаться с шейными украшениями, а возможность прожить оставшуюся жизнь скотом меня категорически не устраивает. Поэтому такую вероятность нужно по возможности свести к нулю. И я вижу два варианта, как это сделать. Первый и основной, это заиметь защитника, пока не вырасту. Подумывал о герцоге, но это не вариант. У любых руководителей целесообразность на первом месте, будет ему выгодно — продаст за милую душу. Нужен такой, чтобы был обязан мне лично, а еще лучше стать ему другом или братом. Такой человек точно не предаст и в беде не бросит. Да где ж его взять?

Ну и второй вариант — разобраться с ошейником. Жизненно необходимо научиться нейтрализовывать его действие.

Как я понял из рассказов Хэрна, ошейник отключает у индивидуума желание мыслить, превращая в рабочую скотину. Такому человеку не к чему стремиться, он живет одним днем: поел, поспал, поработал… И мне кажется, проблема в том, что у жертвы отсутствуют жизненные ориентиры. А чтобы этого избежать — надо заякориться, поставить нестираемую метку, точку возврата, имея которую, трудно себя потерять.

Все это я обдумывал, занимаясь грамматикой на уроках по освоению языков, стреляя из арбалета, весь обед и послеобеденный отдых (иногда мы меняем немного распорядок занятий, ставя сразу работу с шестом после еды: как говорит Хэрн, чтобы обед утрясти). После обеда, отбивая яростные атаки Хэрна, что остервенело вертел шестом у меня под носом, я продолжал думать о проблеме ошейника. Я уворачивался, отводил удары, иногда их блокировал и сам атаковал, взвинчивая темп и скорость. Приемы, движения, работа рук и ног благодаря постоянным тренировкам въелись в тело так, что уже почти не требовалось думать об этом. Даже удалось один раз достать Хэрна (шест — единственная дисциплина, кроме арбалета, где мне изредка удавалось огрызаться).

— Я не понял, малыш: ты сейчас где был?

— Что ты имеешь в виду под этим «где я был»? — переспросил я Хэрна.

— Да очень уверенно ты бился, нетипично для тебя, и удар влепил жесткий.

Я помолчал, обдумывая, как ответить, ведь Хэрн — такой… может и обидеться, что я не уделял ему должного внимания.

— Я просто задумался. Извини!

Вот тут пришло время Хэрну застыть на месте, разинув рот.

— И пока мы с тобой столько времени «танцевали» — ты отвлекся. Так?

Я кивнул в ответ, сделав виноватое лицо и разведя руками.

— Да ты просто молодец — дойти до этого так быстро!

— Дойти до чего? — не понял я.

Хэрн вдруг радостно рассмеялся, приобняв меня одной рукой.

— Бестолочь ты моя! Ты смог самостоятельно впасть в транс, освободить свое сознание — и тело делало то, что хорошо умеет, в то время как твоя суть искала пути решения какой-то проблемы. Ведь ты думал о рабстве и об ошейнике?

— Ну, честно сказать, да! Меня очень беспокоит эта гадость. Коль у нас наметился перерыв в занятиях и ты не злишься на меня, то вот до чего я додумался… — И я коротко пересказал ему свои измышления по данному вопросу.

Хэрн оперся о шест и внимательно слушал меня, иногда удивленно вскрикивая и пытаясь вклинить в мое повествование свои мысли.

Объяснив суть моей идеи, я предложил, не откладывая в долгий ящик, на сегодняшних занятиях магией провести эксперимент, который заключался в следующем: я хотел надеть на себя ошейник и попытаться при этом остаться самим собой; узнать, какие чувства охватывают разумного при его применении, и постараться приостановить, а в идеале — отключить его действие. Хэрн был не просто удивлен, он был поражен абсурдностью моего решения, и принялся яростно меня отговаривать:

— Малыш, пойми — это очень опасно! Ты можешь просто не вернуться в реальность. Что я потом буду делать? Погибнешь ты — погибну и я, а мне очень хочется жить, очень.

— Если хочешь жить, а не существовать на подачки проходящего народа, то в первую очередь надо решить именно эту проблему, иначе рано или поздно ты снова станешь рабом, и весьма вероятно — в самой извращенной форме.

— Так-то так, но и рисковать собой тоже весьма глупо.

— Не бойся, есть у меня отправная точка, которую ошейнику вряд ли под силу уничтожить. А если ты так обо мне беспокоишься, не хочешь ли сам побыть в качестве подопытного?

— Нет, ни за что! Я его просто боюсь до жути! С меня хватит и этих ста лет. Больше не хочу!

— Хватит болтать, ты мне лучше вот что скажи: любой может надеть и, главное, снять ошейник?

Хэрн задумался, почесал лапой загривок и выдал:

— Точно не знаю, но мне кажется, только хозяин или с разрешения хозяина. Ведь когда с меня снимали ошейник, хозяина рядом не было. Так?

— Тогда слушай меня внимательно: я прямо сейчас надену на себя ошейник, ты выждешь сутки, и если я не смогу самостоятельно его снять, то завтра перед обедом снимешь его. Это приказ, ты понял? Повтори.

Хэрн слово в слово повторил мой безумный приказ, его взгляд был просто отчаянным, так он разволновался.

— Я запрещаю тебе покидать это место, весь эксперимент должен происходить в комнате, мы не должны ее покидать, что бы ни случилось. Помни: только одни сутки. А теперь давай сюда ошейник.