Великие голодранцы (Повесть) - Наседкин Филипп Иванович - Страница 56

Покачивая бедрами, она сошла по ступенькам и крупно зашагала по стежке, покрытой еще гладким, но уже потемневшим ледком. А я смотрел ей вслед и не испытывал обиды. Да на нее и грешно было обижаться. Как могла, она боролась за свое место в жизни. И не ее вина, что в этой борьбе ей приходилось пользоваться недозволенными приемами.

Когда Домка скрылась за углом, я вернулся в сельсовет. Лобачев, словно успокаиваясь, прохаживался по комнате. И у него был какой-то неуверенный, даже смущенный вид, точно он провинился в чем-то.

— Вот что, — сказал он, едва я опустился на стул. — Мы поговорили тут. Поговорили начистоту. Думаю: кое-что поняла. А кое-что поймет потом. Не все сразу. Что касается хлеба, придется помочь ей. Нам она не чужая и не чуждая. Теперь самое время оторвать ее от врагов… — И, взяв со стола бумагу, положил передо мной. — Ее заявление. Пока что на три пуда. А там посмотрим… — И снова прошелся по комнате, подумал, точно припоминая что-то. — И условимся так. Отныне будем вместе разбирать просьбы на хлеб. Так будет лучше для тебя и для просителей…

В клубе было зябко и сыро, но зато весело и вольно. Мы поставили стол перед окном, через которое пригревало солнце, и дышали паром.

Я пересказывал письмо Маши, которое получил накануне. Она работала на заводе ученицей и была довольна. А пересказывал я потому, что не мог прочитать. В письме были такие места, которые трудно объяснить. Ведь ребята до сих пор не знали всего. И потому-то я сказал, что забыл письмо дома, хотя оно лежало в кармане.

Ребята слушали с жадностью. Они уважали Машу и радовались за нее. Но не скрывали и огорчения. Нелегко было расставаться с единственной комсомолкой. К тому же расставание получилось странным. Маша уехала внезапно. Это похоже было на бегство. Но от кого или от чего бежала Маша?

— Все ж таки удивительно, — сказал Андрюшка Лисицин. — Ну, уехала к тетке. Так может быть. Допустим. Но почему же не предупредила и не простилась? А так не бывает. И это недопустимо.

— По уставу мы можем даже исключить ее, — заметил Гришка Орчиков. — Три месяца пропадала. И небось взносы не платила.

— Платила, — сказал я. — Стала там на учет и платила. Об этом написано в письме. Я забыл сказать.

— Но почему же она уехала? — спросил Сережка Клоков. — Мы тут беспокоились. Что только не передумали! Ведь она ж нам не чужая.

— Не будем гадать, — предложил Володя Бардин. — Значит, была причина. Сейчас давайте ответим ей. Обо всем отчитаемся…

Предложение Володи понравилось всем.

— Ты записывай, — сказал мне Сережа. — А мы будем диктовать. Вначале напиши, что, конечно, рады. А потом и про дела. Хвалиться нам нечем. Но все же работа не стояла. За зиму приняли четверых. Ребята хорошие. Пропиши фамилии. Она ж их знает. Еще троих готовим.

— Обидно только, что не идут девчата, — пожаловался Гришка Орчиков. — Об этом тоже упомяни. Прямо ничем их не заманишь. Живут по старинке. А без девчат даже в комсомоле скучно.

— О суде над Лапониным не забудь, — подсказал Митя Ганичев. — Пятерку отвалили кулаку. За самогонокурение. А вот Дема и Миня так и отвертелись. Сухими из воды вышли. А это несправедливо. Не один же старик занимался поганым делом.

— От себя про Дему и Миню дописываю, — сказал я. — Сейчас отвертелись. Но мы их все же не оставим в покое. И добьемся своего. Они ответят за все. И ответят по всей строгости. Ничто не поможет им избежать кары.

— Про ликбез сообщи, — посоветовал Володька Бардин. — Работа идет полным ходом. Даже некоторые старики учатся. К примеру, мои родители. Грамотных на селе, считай, уже намного прибавилось.

— Но скоро с учебой кончать придется, — добавил Гришка. — Весна наступает. В поле выедут не только единоличники, а и ТОЗы. Их пока что три на все село. К тому же они малочисленные и маломощные. Но все же это коммунистические зачатки.

— В артели вступили и комсомольцы, — дополнил Володька. — Некоторые с родителями, а некоторые — без них. Обещаем показать трудовой пример.

Неожиданно в клуб вошла Ленка Светогорова, наша карловская девчонка. Она осмотрела нас и осторожно приблизилась к столу.

— Тут, что ли, в комсомол принимают?

Несколько мгновений мы молча смотрели на Ленку. Потом разом вскочили и наперебой стали упрашивать ее садиться. Она загадочно усмехнулась, присела на скамью и отбросила назад толстую, цвета спелой ржи косу.

— Вот пришла, — сказала она, хлопая длинными ресницами. — С просьбой к вам. Примите, пожалуйста, в комсомол…

Я спросил ее:

— А зачем тебе комсомол?

Ленка подумала и певуче ответила:

— Чтобы учиться. И чтобы передовой быть…

— А родители как? — спросил Володька Бардин. — Позволили?

— Позволили, — ответила Ленка. — А если бы не позволили, не пришла бы.

— Ты знаешь, — заметил Андрюшка Лисицин, — что комсомольцы не верят в бога?

— Знаю, — пропела Ленка. — И тоже не буду верить.

— А сейчас веришь? — спросил Семка Судариков.

— Сейчас верю, — призналась она. — А почему ж не верить, коль не комсомолка?..

Я слушал Ленку и испытывал необычайное волнение. Она была тоже хуторянка. Отец ее недавно записался в ТОЗ. Это был первый середняк в нашей артели. А теперь вот дочь пришла в комсомол. Одна из самых лучших девушек. Что поет, что пляшет. И на работе равных нет.

Ребята расспрашивали Ленку и смотрели на нее, улыбаясь. Не скрывали радости, будто она становилась сестрой. Мне вспомнилась Маша Чумакова, которой мы только что сочиняли ответ. Вот и явилась ей замена. И в ячейке не будет унылого одиночества. Ведь за Ленкой придут и другие девчата. Теперь в это верилось.

Сережка предложил сейчас же принять Ленку. Но Володька Бардин возразил:

— Нет, нет! Так нельзя. Пусть подает заявление. Соберем ячейку. Чтобы все как положено…

Мы согласились с Володькой. Всем хотелось, чтобы прием прошел торжественно. И чтобы важность события почувствовала не только Ленка, а и мы сами. Сережке не терпелось, потому что Ленка была его подружкой. Но он все же не настаивал на своем. И даже пообещал помочь Ленке подготовиться.

— Устав проштудируем, — сказал он, глядя на Ленку во все свои голубые глаза. — И о задачах потолкуем…

Когда Ленка собралась уходить, мы все, как по команде, встали. Она усмехнулась и, потупившись, спросила:

— Только скажите, косу в комсомоле обязательно отрезать?

— Нет, — сказал я. — Совсем не обязательно.

— Ну что я тебе говорил? — упрекнул Сережка. — А ты все не верила. И боялась. — Он вдруг смутился, точно решив, что выдал себя. — Носи на здоровье.

— Такая чудесная коса! — сказал Володька. — И так идет тебе. Мы не только не заставим отрезать, а не примем, если отрежешь…

Ленка счастливо зарделась.

— Ну, тогда спасибо. И до свидания! — проговорила она, скользнув по нашим лицам веселым взглядом. — Пойду готовиться…

Неторопливой походкой она вышла. А мы еще некоторое время смотрели на дверь, за которой скрылась будущая комсомолка. А потом Гришка Орчиков сказал:

— Знаете что! Давайте объявим Сережке благодарность. Это же он ее сагитировал.

Оттопыренные уши Сережки порозовели.

— Какая там благодарность! — простодушно отмахнулся он. — Я ж ничего не добился. Маялся, маялся, а все без толку. Никак не поддавалась. Плюнул и бросил. Как хочешь, так и делай. А она вон явилась. Явилась сама по себе, без моей агитации.

— Слушайте, ребята, — сказал Митька Ганичев. — А у меня есть предложение. Давайте решим так. Каждый должен вовлечь свою девушку в комсомол.

— А если ее нет, девушки? — спросил Яшка Поляков. — Тогда как?

— Тогда надо заиметь, — посоветовал Семка Судариков. — В самое ближайшее время. И сразу в комсомол вовлечь.

— А ежели она не вовлечется? — спросил Гришка Орчиков. — Ежели у нее трудный характер?

— Если так, — сказал Митька, — тогда побоку ее. И другую завести.

— А любовь? — встревожился Гришка. — Как с этим?

— Любви не может быть с такой, какая не в ногу с нами, — разъяснил Митька. — Сперва пускай сознание свое поднимет. А потом уж и в комсомольца влюбляется…