Уездный город С*** (СИ) - Кузнецова Дарья Андреевна - Страница 48

Как и ожидалось, утреннее задание Элеонора выполнила, хотя никакой пользы следствию это не принесло: последним его хозяином был одинокий старик, учитель истории Богданов, который умер больше десяти лет назад, и после его похорон дом стоял покинутым. Почему до сих пор не ушёл с молотка — загадка, место-то хорошее. Но, видать, попросту забыли, такое тоже порой случалось и не казалось удивительным.

— Натан Ильич, а вы теперь домой? — негромко поинтересовалась Брамс, когда они с поручиком шли к выходу.

— Думаю, да. Для визитов уже поздновато, а завтра нам с вами предстоят сложные разговоры. Сначала с Чирковым, потом с Охранкой, потом на «Взлёт» поедем. Я…

— Натан Ильич, а можно… можно я у вас переночую? — совсем уж тихо и жалобно попросила она, оборвав мужчину на полуслове.

— То есть как? — настолько опешил он, что даже забыл возмутиться.

— Я не хочу возвращаться домой, — вздохнула Аэлита печально.

— Что стряслось? — нахмурился Натан.

— Ничего не стряслось. Не хочу, и всё, — упрямо отмахнулась она.

Титов искоса глянул на грустную, потерянную вещевичку, и все правильные, нужные слова — о том, насколько неприлично и неподобающе для молодой незамужней девушки подобное поведение, — встали поперёк горла. Он совершенно отчётливо сознавал, что в ответ на нечто подобное Брамс покивает, наморщив нос, и, может, даже пообещает отправиться домой, но на деле — никуда не поедет. И хорошо, если просто останется в Департаменте, где она, по крайней мере, будет в безопасности. А скорее вещевичка навлечёт на себя беду этим упрямством и обидой, и хорошо, если жива останется.

Оставить девушку в таком состоянии Титов, конечно, не мог.

— Пойдёмте, — кивнул он. — Чаю выпьем, отдохнём и решим, что делать.

До дома дошли в молчании. Аэлита хмурилась, думая о чём-то своём, а Титов поглядывал на неё и пытался понять, что же могло произойти за те полчаса, в которые Брамс отправилась переменить одежду. Случилось дома, тут и гадать не о чем. Неужели мать проболталась о семейном заговоре? Да нет, навряд ли: тогда бы вещевичка поделилась бы негодованием с Титовым, а не замкнулась вот так в себе. Но чутьё и жизненный опыт подсказывали, что направление верное, оставалось только разговорить понурую Брамс, поскольку на догадках решения проблемы не найдёшь, а разобраться в неприятностях Аэлиты он намеревался твёрдо. И потому, что чувствовал себя в изрядной степени ответственным за девушку, и потому, что ему не хотелось никаких неприятностей для такого необыкновенного создания, а ещё потому, что было непривычно и горько видеть энергичную вещевичку столь унылой и потерянной.

Марфа Ивановна появление гостьи встретила изумлением, но ничего не сказала, а потом Титов вкратце обрисовал обстоятельства — мол, беда какая-то у девушки дома приключилась, вызнать надо, что за напасть, и помочь, — и вдова прониклась пониманием и сочувствием.

Брамс усадили к столу, вручили большую кружку кипрея с мёдом. Хозяйка неторопливо рассказывала обо всём подряд. Натан, отнёсший фуражку, китель и портупею с прочим имуществом в комнату, поддержал женщину, тоже припомнил несколько забавных историй — частью из детства, частью из кадетских будней. Аэлита в этой тёплой, домашней обстановке потихоньку оттаяла, даже заулыбалась, что-то спрашивала… а потом вдруг разревелась — горько, отчаянно, навзрыд, уткнувшись в плечо сидящему рядом поручику.

Тот обменялся с Прокловой растерянными взглядами, оба не ожидали столь бурного проявления чувств, но призывать девушку к порядку, конечно, не стали. Титов чуть повернулся, осторожно обнял Аэлиту, молча гладя по рыжим кудряшкам, и та с готовностью, как-то очень уютно и почти привычно вцепилась обеими руками в рубашку мужчины. Марфа Ивановна бесшумной тенью вышла из горницы в заднюю комнату, где жила сама, и принесла чистый носовой платок.

В уютных, крепких объятьях поручика Аэлите стало очень хорошо и покойно, отступило недавнее мучительное чувство, будто в мире или даже внутри у самой вещевички что-то невозвратно изменилось, переломилось, пришло в негодность, так что безутешные рыдания смолкли достаточно быстро.

— Спасибо. — Шмыгнув носом, Брамс приняла у мужчины платок, не спеша притом отстраняться и соблюдать какие-то приличия — о последнем сейчас совершенно не думалось.

— Аэлита, может быть, вы раскроете причину вашей печали? — тихо спросил Титов, опустив неуместное в подобных обстоятельствах отчество и тоже не торопясь размыкать объятья.

Брамс нахмурилась, утирая глаза и нос, а после решительно кивнула и, сбиваясь, захлёбываясь словами, принялась рассказывать о событиях в доме. О запрете матери, о её непонятных и неожиданных угрозах, о том, насколько странным всё это показалось девушке, привыкшей к постоянной поддержке и одобрению собственных начинаний. Договорилась даже до того, что мать её подменили или вообще бес попутал.

Вещевичка, молодой гениальный учёный — о бесах заговорила!

А потом, высказавшись, с детской доверчивостью опять прижалась к мужчине, крепко обняв обеими руками и уткнувшись носом ему в шею.

Титов шумно вздохнул, вновь погладил кудрявую голову и беспомощно глянул на сидящую через стол хозяйку.

— Да, дела-а, — протянула та, покачав головой. — Горе луковое. Нешто ты думала, что материнское сердце такое покойно встретит? Шутка ли, дочь едва не убилась…

— Она не волновалась, она ругалась, — упрямо пробурчала Брамс поручику в ключицу.

— И напрасно! — задумчиво покивала Проклова. — Хворостину бы лучше взяла да выдрала от души, может, дойдёт…

— Ну, знаете ли! — возмущённо ахнула Аэлита, резко отстранилась от мужчины и попыталась встать.

— Не сердитесь, Аэлита, — мягко попросил Натан и бросил укоряющий взгляд на хозяйку, не пуская девушку. — Марфа Ивановна просто таким образом хотела сказать, что понимает негодование вашей матери. Родительское беспокойство порой принимает подобные формы, увы.

— Но она же Чиркова хотела просить, чтобы тот мне от места отказал! — возмутилась Брамс.

— Тут, видите ли, какая штука, — осторожно подбирая слова, заговорил Титов. — Это всё от страха, что с вами беда может случиться. Прежде, пока вас к следственной работе не привлекали, это и негодования такого не вызывало, а тут ваша матушка перепугалась не на шутку, вот и наговорила в пылу всякого.

— А почему же она Коленьке ничего такого никогда не говорит?!

— Только не сердитесь, но это всё объясняется тем, что вы девушка. Всё же в глазах матери счастье дочери — в большой дружной семье. Я думаю, она любит вас и желает добра, но принять ваше стремление рисковать собой ей довольно трудно, — сказал Натан, мысленно посылая ругательства Людмиле Викторовне Брамс. Она свою дочь понять не желает, поговорить с ней не может толком, плетёт за спиной интриги, а он еще её выгораживать должен!

А если хотела, чтобы дочь скромно дома сидела, так надо было её сызмала воспитывать соответственно, а не взрослой уже девице выговаривать. И за хворостину хвататься.

— Но я не хочу уходить из сыска! — нахмурила брови Аэлита. — А если она и впрямь к Чиркову пойдёт? А если он её послушает?!

— Никуда она не пойдёт, — вздохнул Натан. — Потому что, кроме полицейского Департамента и Чиркова, который родственник и может за вами присмотреть, есть ещё Охранка. Туда вас с вашими талантами примут с распростёртыми объятьями, и на него никакие встревоженные матери никоим образом повлиять не способны. Она сгоряча это сказала, со страху.

— Но она же и вас ругала! А вдруг она на вас нажалуется?!

— Всё будет хорошо, не волнуйтесь, — увещевательно проговорил Титов. — Она успокоится, я в этом совершенно уверен. Может, не сейчас, а завтра, но нужно хотя бы дать весточку, что у вас всё в порядке, чтобы она не беспокоилась.

— Я не хочу с ней разговаривать! — упёрлась Брамс. — Она ещё больше ругаться будет, если узнает, что я к вам пришла.

— Ну, тут её можно понять, — со смешком кивнул Натан. — Давайте сделаем так. Вы останетесь здесь, а я в Департаменте переночую, там и тахта есть. А поговорить… Может быть, сообщить вашему отцу? Против этого вы не возражаете?