Уездный город С*** (СИ) - Кузнецова Дарья Андреевна - Страница 57

А вот Акулину Матвеевну прислуга не любила, называя женщину вздорной, привередливой и заносчивой. У неё был такой заботливый муж, она ни в чём не имела нужды, но вечно была чем-то недовольна. Все три уверенно заявляли, что полюбовник у хозяйки имелся, и даже не один, потому что женщина часто и подолгу отлучалась, хотя куда именно она уходила, каковы из себя были эти возможные любовники и как их звать — служанки не представляли. Только один раз кухарка якобы видела её с каким-то чернявым, рослым, громогласным типом, с которым Акулина весьма нежно любезничала. Показания эти были сомнительными, приметы — смутными, однако выбирать не приходилось, и Титов аккуратно всё записал.

Увы, ответить, когда именно хозяйка покинула дом, никто из них не сумел.

Горбач явно любила вышивать и была в этом весьма искусна, а еще зачитывалась «французскими» романами про любовь. В секретере у покойной нашлось огромное количество писем и иных бумаг — она исправно собирала все счета, старательно всё записывала и подкалывала. А еще женщина оказалась идеальной, с точки зрения полиции, жертвой: она вела дневник. И как бы ни было неприлично читать чужие личные записи, но поручик изъял и письма, и эту толстую книжицу с изящным золотым замочком, возлагая на них большие надежды.

Женщина действительно не знала недостатка в драгоценностях и нарядах, от которых гардеробная буквально ломилась. Однако среди шелков и бархата поручик обнаружил несколько весьма простых и скромных одеяний, одно даже со следами починки.

Больше ничего интересного во всём доме не нашлось. Обыску Горбач содействовал, хотя и не понимал, что за надобность обходить прочие помещения. Да поручик и не надеялся толком что-то найти, но порядок есть порядок. Это жильё первых двух жертв не имело смысла осматривать целиком, а тут Натан предпочёл проявить дотошность: всё же хозяин дома — вещевик из списка, и уже только поэтому находится под подозрением.

Мать Акулины жила в своём доме, неподалёку, и от Горбачей Титов направился сразу к ней. Дверь открыла крепкая, дородная, нелюдимая женщина с грубым круглым лицом, чёрной тугой косой и усиками на мясистой верхней губе. Судя по всему, служанка; во всяком случае, у поручика и мысли не возникло, что именно эта особа могла быть матерью Акулины — у них не было совершенно ничего общего. Женщина впустила полицейских молча, без вопросов, и проводила их в гостиную, не интересуясь целью визита и не обращая внимания на попытки поручика объясниться.

Хозяйка нашлась в гостиной. Скрючившаяся в кресле, закутанная в тёмную цветастую шаль, с жёлтой кожей и неряшливыми клочьями редких волос, она казалась древней старухой, что стало для Титова полной неожиданностью. Акулине же всего двадцать два, и она единственный ребёнок. Как же так получилось?

Или, может быть, это вообще не тот дом?

Впрочем, приглядевшись — не глазами, а чутьём живника, — Титов понял, что дело в болезни. Какой-то недуг, незнакомый поручику, пожирал женщину изнутри, и, кажется, ей оставалось совсем недолго. Болезненность хозяйки особенно бросалось в глаза в этой гостиной — нарядной, с кружевной скатертью на столе, персиковыми обоями и тёплой ореховой мебелью. И первый вопрос, почему она сама не пыталась искать дочь, отпал естественным образом: было непонятно, как она вообще сумела дойти даже до соседнего дома. Не иначе как при помощи сиделки.

Натан почувствовал горечь. Сейчас ему предстояло самое трудное в службе дело: глядя в глаза умирающей женщине, сообщить, что она, несмотря на недуг, пережила собственную дочь.

— Здравствуйте, Наталия Николаевна, — мягко обратился поручик к хозяйке, которая молча смотрела в окно и не удостоила гостей взглядом. — Я…

— Всё же не обмануло материнское сердце, — тяжко вздохнула женщина и словно бы с трудом повернула голову. Светлые, полузакрытые бельмами глаза уставились на Титова, но тот не мог бы поручиться, что она хоть что-то видит. — Умерла Кулечка моя… Теперь и мне жить незачем, скоро у бога с девочкой моей встретимся. Да вы не мнитесь на пороге. Садитесь. Может, тело это уже являет собой говорящий труп, да только голова у меня пока ясная, — она слегка кивнула.

Натан, помявшись, направился к кушетке, и Брамс поспешно втиснулась рядом с ним. Хотя вдвоём сидеть было тесно, но возле этой старухи вещевичке было по-настоящему жутко, и она совершенно не желала оказаться далеко от надёжного поручика и его твёрдого плеча.

Объяснить, почему обычная, пусть и умирающая, женщина столь пугающе на неё действует, Аэлита бы не сумела, даже если бы попыталась это сделать. Это было нечто глубинное, подсознательное — страх перед болезнью и уродством вот такой медленной, гадкой смерти.

— Скажите, она не мучилась? — негромко спросила хозяйка дома. — Как она умерла?

— Нет, — уверенно ответил Титов, качнув головой. Он сомневался, стоит ли отвечать на второй вопрос, но всё же не сумел отказать матери в праве знать о последних моментах жизни ребёнка. — Её внезапно ударили по голове, и она ничего не успела почувствовать.

— Спасибо, — тихо и немного успокоенно вздохнула женщина. — Слава Богу, что она хотя бы не страдала…

— Мы стараемся найти убийцу, — осторожно продолжил поручик. — Вы сможете ответить на несколько вопросов?

— Я должна это сделать, — кивнула она. — Говорите.

— Какие отношения были у Акулины с супругом? Они плохо ладили?

— Они совершенно не понимали друг друга, — медленно качнула головой Наталия Николаевна. — И, верно, не желали понять… Когда женятся в горячке страсти, та вскорости остывает, и остаётся только зола да два чужих человека.

— Но почему они не разошлись? И в чём причина размолвки?

— Кулечку я вырастила так, что для неё в человеке главным был человек. А для Сергея Михайловича важнее наружность. Ей муж нужен был, а он всё камнями и тряпками отдаривался…

— Как вы думаете, у Акулины мог быть другой мужчина? Насколько она была в отчаянии от такого вот непонимания?

— Она не стала бы меня беспокоить подобными новостями, — хозяйка вновь покачала головой. — Она была хорошей, честной, чистой девочкой…

Голос женщины дрогнул, и Титов постарался аккуратно увести разговор немного в сторону. Ясно, что отвлечь безутешную мать от её горя не получится, но можно хотя бы не бить прямо по больному. Он выспросил всё про подруг, про планы на вчерашний день, про обычные наряды для выхода и какие-то, может быть, новые тревоги и беспокойства женщины, про подруг и увлечения. И получил некоторую пищу для размышлений.

На выход Акулина, если верить матери, одевалась скромно и аккуратно, а в последнее время — не дни, скорее недели, — была как-то особенно задумчива и делалась мрачной, особенно когда дело доходило о вопросов о муже. Своё настроение она никак не объясняла, лишь отшучивалась, но Наталия Николаевна предположила, что дочь намеревалась прекратить затянувшуюся агонию печального брака. Невзирая на неминуемое неодобрение и даже порицание окружающих, особенно старшего поколения, Акулина, кажется, была уже готова к этому шагу. Ρазводы не поощрялись ни церковью, ни обществом, однако с учётом отсутствия детей Горбачи могли расторгнуть брак без особого труда.

А вот двух других покойниц, портреты которых поручик на всякий случай показал Наталии Николаевне, та предсказуемо не опознала и среди круга общения дочери таких не видела.

Титов записал показания женщины, возлагая, впрочем, куда больше надежд на дневник и подруг Акулины. Любящая дочь наверняка не стала бы расстраивать больную мать неприятными вестями, а вот поделиться с подругами или, лучше, с немой книжицей — совсем иное.

— Наталия Николаевна, как вы себя чувствуете? — наконец ровно спросил поручик, когда все прочие детали оказались выяснены. — У меня есть еще один, последний, вопрос, но он может быть весьма тяжёлым и болезненным.

— Спрашивайте, господин полицейский, — тонкие бледные губы тронула слабая улыбка, или даже тень её. — Мне остались считаные дни или даже часы, и если вы сократите этот срок — я буду счастлива.