Рождение богини (СИ) - Сергеева Александра - Страница 1

Пролог

Ягатма злобно стиснул зубы и пополз вдоль холма, морщась от ледяной сырости в забитых снегом рукавах парки. Оно конечно, мех внутри не дает снегу проникнуть глубже. А все же будь при нем рукавицы, руки не стыли бы вовсе. Старик остановился, фыркнул, цапнув горсть снега и отерев раскрасневшееся от усилий лицо. Кабы так, кабы растак! Снова их выронил где-то, в кой уж раз. Бабы в селище украдкой потешаются над его небрежением к одежде и неряшливостью. Боятся павера до потрясухи, таятся, а зубы скалить не перестают дуры. Верят, что он, как павер, как хранитель веры предков, проводник воли духа-прародителя Рыси не станет позориться перед тем мелочной местью языкастым родичам. Ягатма и не станет — какой в том прок? Те же самые зубоскалки ему новые рукавицы и справят. И не попеняют, что седьмая пара за зиму похоронена.

Брюхо подстыло, хотя поверх парки он натянул распашной сокуй мехом наружу. Да и рубаха из тончайшей ровдуги на нем крепкая. Старик перекатился на спину, поднес к мокрому лицу правую руку. Парка на нем простая на каждый день, но и на ней края рукавов вывернуты мехом наружу, как на праздничной. Это прочие не ладят на будничной одежде отворотов — помехи в работе — а ему они всегда пригождались. Тыльной стороной запорошенного снегом отворота Ягатма попытался утереть лицо, будто кому, что доказывал. Вновь фыркнул, уразумев, что толку от того ни на волос. И замер, воздев глаза к небу. К теплому весеннему солнышку, едино способному подсушить щеки и бороду. Заплетенные в девять кос седые, но все еще густые волосы были скручены на затылке в пук и сунуты в наголовник парки — туда снег не добрался.

Весна уже аукнула, упреждая, что она уже на подходе. И скоро почтит земли Рода Рыси в междуречье Великой реки и двух впадающих в нее речонок. И благословенную травами равнину, и богатые лесами предгорья на три дня пути на закат. И громадные горы, за кои уходит каждый вечер солнце. А утром встает по ту сторону Великой реки на восходе. Ягатма, понятно, самолично того не знавал, но прежний павер заставил вызубрить своего выученя все до единого сказания о жизни Рода Рыси. Среди них главенствовало сказание о переселении Белого народа с закатных земель, полных смертельных опасностей. О кровожадных врагах, о том, что на эти земли за суровыми горами ступил только один из десяти охотников. Не только в Роду Рыси, но и в четырех других Родах Белого народа: у медведей, росомах, лис и у орлов. Судьба остальных пяти Родов навечно канула в неизвестность. Спаслись несколько сов…, кто-то еще… И трое волков: охотник с парой молодых баб. Такими силами Рода Волка не возродить, оттого и приняли эти трое покровительство Рыси-прародителя. Назвались его детьми, но… Сколько поколений сменилось, а волчья кровь, видать напомнила о себе в Тихане и ее отпрысках.

Лицо подсохло, а спина недовольно заныла, напитавшись холодом. Ягатма завозился, переворачиваясь на чуток прогревшийся живот. Решил проползти еще немножко туда, где уже просматривалась тропка от ближайшей березовой рощицы к селищу. Дале соваться не стоит — она его заметит, возвращаясь домой. Не стоит рассчитывать на удачу в таком деле, ибо духи лесов и полей всегда норовят напакостить человеку, ломая его задумки. Он — Ягатма, конечно, славится ловкостью, с какой укрывается от посторонних глаз и на ровном месте. А куда деваться? Ему приходится иной раз ускользать от докучливых людишек: особо прилипчивых жалобщиков или жадных просителей. Есть у них в селище такие занозы, коих неизменно тянет прибить…, пропади они начисто! А случалось ему выслеживать и таких, против кого душа криком исходила в предчувствии неладного, что вот-вот обрушится на Род. Или черного зла, намеренно лелеемого внутри какого-нибудь ненавистника — страшного дара владыки темных Навьих пределов.

Ягатма добрался до здоровенной вековечной березы-великана, пристроившейся у подножия холма в гордом одиночестве. У ее корней на радость задубевшему в мокреющих сугробах телу вылезла первая проталина. Старик разлегся промеж обнажившихся корней другого старика. Осторожно приподнялся на локтях, оглядывая натоптанную тропу вдоль темнеющего влажной наготой кустарника. Никого. Отчего-то отлегло на душе. И бесследно канул охотничий азарт, с коим он выслеживал свою особую добычу. Охота на нее для всех, кроме паверов пяти Родов, в ряду самых грозных запретов. Да и тем дозволялась лишь тогда, когда зло проявлялось самым очевидным и беспощадным образом. А ведь та, ради кого он затаился тут, злодейкой не была. И это угнетало Ягатму пуще всего прочего.

Простая женщина, почтенная вдова при трех сынах. Старшему Драговиту восемнадцать — уже вполне зрелый опытный охотник. Двое младших-полеток: Рагвит с Парвитом — шестнадцать и пятнадцать, оба прошли посвящение. Оба старшому под стать — глянешь на них пристальней, так чистые лешаки. Их мать Тихана могла бы вздохнуть спокойно, что подняла сынов, а в ее глазах одна маета и тревога. С чего бы? Все трое умелы, отважны, удачливы да к родительнице почтительны, а покоя у той на сердце нет, как нет. Или снизошел бы на нее покой, кабы не… Ягатма по сию пору все пытал самого себя: взаправду ли довелось увидать то, что так поразило его — умудренного павера? Или все сплошное наваждение? Отчаянно хотелось признать второе. Но жизнь, как назло, тыкала в нос все новые и новые приметы горькой истины: не пригрезилось! Все было, как было. И чем обернется для Рода…, жутко и представить.

ведь прошло-то… Полная метаний и тревожного непонимания весна. Осень с ее ужасом осознания сбывающегося на глазах, да зима с угнетающим чувством неизбежности. Всего один небесный круговорот. Одно полное лето с того дня, когда он вот также распластался на зеленеющем по-весеннему холмике, наблюдая мышиную возню. Жадные оголодавшие за зиму грызуны лезли из нор наружу — манило паразитов теплым весенним солнышком. Суетились на пустом месте, хлопотали, казалось, ни о чем-то, а удовольствия ради. Видать, несладко там под землей, коли от радости у них лапки ни мгновенья покоя не знали. Ягатма с детства любил присматриваться к повадкам любой живой твари, пусть даже бесполезной для хозяйства. И порой совершенно забывал и о времени, и о себе, пока что-нибудь не возвращало покинувший его дух обратно в тело. В тот день он пришел в себя от громкого распаленного женского хохота и выкриков на разные голоса. Женщины топали мимо него в селище, груженные корзинами с побегами первых весенних трав, по коим за зиму так истосковалось брюхо. Ничего необычного. И закончилось бы все, как всегда, не вздумай Тихана отстать и подняться на соседний с Ягатмой взгорок. И чего ее туда понесло?! Зачем отстала от подруг дура? Вечно у этих баб одна и та же песня! Лезут, куда ни попадя, а потом руки ломают и вопят: чего это, дескать, на них со всех сторон шишки валятся? Сколько же бед тащит за собой вослед бабье любопытство — не сосчитать. Старик на единый миг отвлекся от воспоминаний, и тотчас стылая каменная земля напомнила о себе нестерпимой тягучей ломотой в подобранных к животу коленях. Ненавидя их за дряхлую немочь, он принялся осторожно вытягивать правую ногу. Та одеревенела в проклятой остуде и мстила хозяину за такое небрежение. Ноющая боль перемежалась хлесткими злыми ударами внутри суставов, злорадно напоминая старому дурню о прожитых годах. Лежа на боку, он растирал несчастное колено. Проклинал его, проклинал себя. Проклинал ту, из-за коей принимал незаслуженные муки. Ругал, шипя сквозь зубы, тот весенний день о прошлом лете.

Влезла тогда Тихана на тот клятый взгорок. Оседлала макушку и выпучилась, бестолочь, на ту…, на тот…, не поймешь что. Этот сгусток и заметить-то привелось случайно: размытое малое прозрачное облачко чуток шире кулака, лениво плывущее над землей. Разглядеть его получилось из-за одной несуразицы: в нем все корежилось и ломалось. Ветки кустарника сквозь него виделись живыми тонюсенькими змейками, завивающимися в пляске. Мягкий, добрый свет солнышка в нем приходил в бешенство, вспыхивал, ярясь острыми звездами, вышибающими слезы. Так и всплыло оно на взгорок навстречу женщине. Не остановившись и на миг, врезалось в голову с распахнутым ртом, а после исчезло, ровно и не бывало. Кто его знает, что успела заметить сама Тихана, но Ягатма-то совершенно точно разглядел все: не пропало облачко, вошло в бестолковую. А она того, словно и не заметила: башкой покрутила, еще сколько-то постояла и потелепалась домой. И так-таки не пошла к паверу, зараза, не поведала о том чуде. Скрыла, а он ее ждал, и с того дня глаз с нее не спускал, следил, чем обернется такая неприятность. Ведь, по всему видать, нечто неведомое вселилось в бабу, какой-то дух. И, поди, пойми: с добром, или же злокозненное какое порождение? Пустяк или зло нашло лазейку в срединный мир? А в таком разе женщина может превратиться в чудовище, и не сразу-то почуешь в ней опасность. Своя она, родная и не из самых бойких…