Схватка за Рим - Дан Феликс - Страница 57

• Предыдущая
• 57/89
• Следующая

Вечером, на другой день после битвы, Цетег пришел в себя. У ног его сидел верный Сифакс.

– Хвала всем богам! – сказал он, когда префект открыл глаза. – Господин, у тебя давно уже ждет посланный от Велизария.

– Введи его!

Вошел Прокопий, секретарь Велизария.

– Префект, – сказал он, – Велизарий все знает. Как только он пришел в себя от раны, Бесс тотчас рассказал ему, что ты занял тибурские ворота своими исаврийцами и не позволил открыть их, чтобы впустить его, когда за ним гнались Тотила и Тейя. Он передал и твой возглас: «Прежде Рим, а потом Велизарий!» и требовал в совете твоей казни. Но Велизарий сказал: «Он был прав. Прокопий, возьми мой меч и все вооружение, бывшее на мне в тот день, и отнеси префекту в знак моей благодарности». И в своем донесении императору он продиктовал мне следующее: «Цетег спас Рим, только Цетег».

– Ну, а что решил он делать теперь? – спросил префект.

– Он согласился на перемирие, которого просили готы, чтобы похоронить своих убитых.

– Как! – закричал префект. – Перемирие? Он не должен был соглашаться на него, это бесполезная потеря времени. Теперь готы обессилены, пали духом, теперь-то и надо нанести решительный удар. Передай Велизарию мой привет: сегодня же пусть отправит Иоанна с восемью тысячами воинов к Равенне. Витихис созвал сюда все войска, так что дорога туда свободна. А Витихис, узнав, что опасность грозит Равенне, его последнему убежищу, тотчас снимет осаду с Рима и поведет туда все свои войска.

– Цетег, – сказал Прокопий, – ты великий полководец!

Наступил последний день перемирия. Грустный, с тяжелой тоской на сердце, возвратился Витихис в свою палатку. Сегодня он в первый раз обошел лагерь в сопровождении своих друзей, и увидел печальную картину: из семи многолюдных лагерей три оказались совершенно пусты, а в остальных четырех было тоже немного воинов. Проходя между палатками, ни разу не слышал он радостного приветствия, всюду раздавались стоны, крики больных и умиравших. У дверей многих палаток лежали воины, обессилевшие от голода и лихорадки, они не жаловались, но ни на что уже и не надеялись. Здоровых едва хватало на важнейшие посты, стража волочила свои копья за собой – люди были слишком изнурены, чтобы держать их прямо или через плечо.

Правда, на днях должен был прибыть из Кремоны граф Одовинт с кораблями, нагруженными припасами, но это будет еще через несколько дней, а до тех пор сколько людей умрет от голода! Единственным и печальным утешением было то, что и римляне терпели голод и не могли продержаться долго. Вопрос был только в том: кто выдержит нужду дольше.

– Часто думал я, – медленно говорил король, – в эти тяжелые дни и бессонные ночи: за что, почему терпим мы все эти неудачи? Я был беспристрастен к врагам и все же нахожу, что правда и справедливость – на нашей стороне. Но в таком случае, если на небе действительно владычествует Бог, добрый, справедливый и всемогущий, зачем Он допускает это незаслуженное несчастье?

– Ободрись, мой благородный король, – сказал Тотила, – и верь, что над звездами действительно властвует справедливый Бог, поэтому в конце концов правое дело победит. Ободрись же, мой Витихис, не теряй надежды!

Но Витихис покачал головой.

– Я вижу только один выход из моего ужасного сомнения в существовании Бога. Не может быть, чтобы мы терпели все это безвинно. И так как дело нашего народа бесспорно справедливое, то вина должна таиться во мне, его короле. Как часто повествуют наши песни языческих времен о том, что, когда народ постигало какое-либо несчастье – многолетний неурожай, болезни, поражение – король сам приносил себя в жертву богам за свой народ. Он брал на себя вину, которая, казалось, тяготела над народом, и искупал ее или своей смертью, или тем, что отказывался от короны и отправлялся странствовать по миру, как не имеющий крова беглец. Я хочу сделать то же: я откажусь от короны, которая не принесла мне счастья. Выберите себе другого короля, над которым не тяготел бы гнев Божий. Изберите Тотилу или…

– Ты все еще в лихорадке! – прервал его старый оруженосец. – Ты отягчен виной! Ты, самый благородный изо всех нас! Нет, молодые, вы утратили и силу ваших отцов и их веру, и потому сердца ваши не знают мира. Мне жаль вас!

И серые глаза старика загорелись странным блеском, когда он, глядя на своих друзей, продолжал:

– Все, что радует и печалит нас здесь, на земле, не стоит ни радости, ни горя. Одно только важно здесь: остаться верным человеком, не негодяем, и умереть на поле битвы. Верного героя Валькирии унесут с поля битвы на красных облаках в дом О дина, где мертвые воины встретят их с полными кубками. Каждый день с утренней зарей будет он выезжать с ними на охоту или на военные игры, а с вечерней зарей будет возвращаться в раззолоченную залу для пиршества. И молодых героев там будут ласкать прекрасные девушки, а мы, старики, будем беседовать со стариками – героями прежних времен. И я снова увижу там всех храбрых товарищей моей молодости: и отважного Винитара, и Валтариса Аквитанского, и Гунтариса Бургундского. Там увижу я и того, кого давно желаю видеть: Беофульфа, который впервые разбил римлян и о котором до сих пор поют саксонские певцы. И я буду снова носить щит и меч за моим господином, королем с орлиными глазами. И так будем мы жить там вечность, в светлой радости, забыв о земле и всех ее горестях.

– Прекрасный рассказ, старый язычник, – улыбнулся Тотила. – Но что делать, если мы не можем уже верить и утешить им свое глубокое горе? Скажи ты, мрачный Тейя, что ты думаешь об этом нашем страдании?

– Нет, – ответил Тейя, вставая, – мои мысли было бы вам тяжелее перенести, чем это горе. Лучше я буду молчать пока. Быть может, наступит день, когда я заговорю.

И он вышел из палатки, потому что из лагеря доносился какой-то неопределенный шум, раздавались какие-то голоса.

Через несколько минут он возвратился. Лицо его было бледнее прежнего, глаза горели, но голос его был спокоен, когда он заговорил:

– Снимай осаду, король Витихис. Наши корабли в Остии – в руках неприятеля. Они прислали в лагерь голову графа Одовинта. Из Византии явился на помощь Велизарию сильный флот. Иоанн взял Анкону и Аримин, и теперь грозит Равенне. Он всего в нескольких милях от нее.

На следующий день Витихис снял осаду с Рима и повел остатки своих войск к Равенне. Вслед за ним туда же двинулся и Велизарий.

Крепость Равенны считалась неприступной. И действительно, с юго-востока ее омывало море, а с остальных трех сторон – целая сеть каналов, рвов и болот. Кроме того, стены города были необычайной толщины и крепости.

Теодррих взял этот город только голодом после четырехлетней осады. Теперь Велизарий окружил его с трех сторон и сначала пробовал взять штурмом, но был отбит с большим уроном и понял, что эту крепость можно заставить сдаться только голодом.

Но Витихис предусмотрительно скопил в городе громадные запасы. Прямо против дворца был выстроен огромный деревянный сарай, и еще до своего похода на Рим Витихис наполнил его зерном. Склад этот был гордостью короля. Его запасов было за глаза достаточно на два месяца, а между тем, переговоры с королем франков шли успешно и подходили к концу, так что в течение этих двух месяцев войска франков должны появиться в Италии, и тогда Велизарий вынужден будет уйти.

Велизарий и Цетег также знали или подозревали это и потому всеми силами старались найти средство вынудить город к сдаче.

Префект прежде всего решил снова завести тайные сношения с Матасунтой. Но теперь это было очень трудно: с одной стороны – готы зорко охраняли все выходы из города, а с другой – и сама Матасунта сильно изменилась в последнее время. Она ожидала быстрого падения короля, а такое долгое промедление утомило ее, и страшные страдания готов, которые падали в битвах, от голода и болезней, поколебали ее. Ко всему этому прибавилась еще сильная перемена в самом короле: недавно здоровый, крепкий, бодрый, он стал недомогать, и душа его была угнетена молчаливой, но глубокой скорбью. Хотя Матасунта и воображала, что ненавидит его всеми силами души, но эта ненависть была только скрытой любовью, и вид его глубокой скорби сильно печалил ее. В минуту гнева она охотно увидела бы его мертвым, но не могла выносить, как тоска изо дня в день разрушала его силы. Причем, с прибытием в Равенну ей показалось, что и в обращении его с ней произошла перемена.

• Предыдущая
• 57/89
• Следующая