Мечта для нас - Коул Тилли - Страница 2

МАМА: Профессор Льюис снова пытался с тобой связаться. Что ты собираешься делать? Пожалуйста, позвони мне. Знаю, ты расстроен, но речь идет о твоем будущем. У тебя есть дар, сынок. Возможно, в этом году пора начать все сначала. Не упусти эту возможность только из-за того, что злишься на меня.

На меня накатила волна обжигающей ярости. Захотелось швырнуть телефон в чертово море и смотреть, как он идет на дно вместе с хаосом, царившим у меня в голове. Но я успел увидеть сообщение от профессора Льюиса.

ЛЬЮИС: Предложение еще в силе, но ответ мне нужен не позднее следующей недели. Для перевода все готово, не хватает только вашего согласия. У вас выдающийся талант, Кромвель, не растрачивайте его впустую. Я могу помочь.

На сей раз я все-таки бросил телефон рядом с собой и снова плюхнулся на песок. Затянулся, так что дым наполнил мои легкие под завязку, и закрыл глаза. Некоторое время я лежал, слушая доносившуюся откуда-то музыку. Какая-то классика. Моцарт.

Мой одурманенный алкоголем разум немедленно скользнул в прошлое, в то время, когда я был ребенком…

– Что ты слышишь, Кромвель? – спросила мама.

Я зажмурился и прослушал музыкальный отрывок. Перед глазами у меня танцевали разноцветные круги.

– Пианино. Скрипка. Виолончель. – Я глубоко вздохнул. – Слышу красный, зеленый и розовый.

Я открыл глаза и посмотрел на отца, сидевшего на моей кровати. Отец пристально глядел на меня сверху вниз, на лице его застыло странное выражение.

– Ты слышишь цвета? – спросил он. Казалось, он совершенно не удивился. Я почувствовал, как щеки опалило жаром, и спрятался с головой под одеяло, но отец стащил его с моей головы и взъерошил мне волосы.

– Это хорошо, – заверил он меня своим низким голосом. – Это очень хорошо.

Мои глаза распахнулись. Рука вдруг заболела, и, опустив глаза, я увидел, что костяшки моих пальцев, сжимающих горлышко бутылки, побелели. Я сел. Голова шла кругом от выпитого. В висках пульсировало, и я сообразил, что виной тому не алкоголь, а льющаяся над берегом музыка. Откинув со лба волосы, я посмотрел направо.

Всего в нескольких футах от меня кто-то сидел на песке. Я прищурился: летом солнце встает рано, темнота уже начинала рассеиваться, и я смог разглядеть человека на берегу, черт его дери. Это оказалась девушка. Она куталась в одеяло, рядом с ней лежал телефон, негромко проигрывающий концерт Моцарта для фортепиано.

Очевидно, девушка почувствовала мой взгляд и повернула голову. Я нахмурился, гадая, где видел ее лицо, а потом:

– Ты – тот самый диджей, – сказала она.

Меня озарило: это же та девушка из клуба, в фиолетовом платье.

Она плотнее закуталась в одеяло, а я еще раз проиграл в уме ее слова. Американка, из Библейского пояса [1] – если судить по акценту.

Она говорила в точности как моя мама.

На ее губах заиграла улыбка, а я молчал. Я вообще не разговорчивый, особенно если под завязку накачался «Джеком Дэниелсом», и совершенно не горю желанием заниматься светской болтовней с незнакомой девчонкой в четыре часа утра на холодном брайтонском пляже.

– Я слышала о тебе, – сообщила она.

Я снова уставился на море: вдалеке шли корабли, их огни то вспыхивали, то гасли, словно крошечные светлячки. Я безрадостно рассмеялся. Просто отлично: очередная девица вознамерилась подцепить знаменитого диджея.

– Повезло тебе, – проворчал я и глотнул виски. По горлу разливалось привычное обжигающее тепло. Вот бы эта курица свалила куда подальше или, по крайней мере, оставила попытки меня разговорить. Голова и так раскалывалась от шума.

– Не сказала бы, – возразила девушка.

Я посмотрел на нее, озадаченно хмурясь. Она сидела неподвижно – колени подтянуты к груди, подбородок упирается в скрещенные на коленях руки – и смотрела на волны. Одеяло сползло с ее плеч, открыв моему взору знакомое фиолетовое платье. Не поднимая головы, девушка слегка повернулась и посмотрела в мою сторону. Меня окатила волна жара. Девица оказалась прехорошенькая.

– Я слышала о тебе, Кромвель Дин. – Она пожала плечами. – Решила достать билет и посмотреть, что ты из себя представляешь, прежде чем вернуться домой.

Я зажег вторую сигарету, и девушка сморщила нос – явно не любила запах дыма.

Ну, ей же хуже. Не нравится – пусть идет в другое место. Насколько я помню, Англия – свободная страна. Девица не двинулась с места и ничего не сказала.

Я поймал на себе ее пристальный взгляд. Она прищурила карие глаза, так, словно изучала меня, хотела прочесть то, что я прятал ото всех.

Никто и никогда не смотрел на меня так близко, ведь я не давал людям такой возможности. Отлично чувствовал себя на сценах в клубах, потому что остальные люди находились далеко внизу, на танцполах, и никто не видел настоящего меня. От пристального взгляда этой девушки мурашки побежали по коже.

Ничего подобного мне сейчас не нужно.

– Мне сегодня уже отсосали по полной программе, детка. Второго раунда не требуется.

Девушка захлопала глазами, и в свете восходящего солнца я заметил, как покраснели ее щеки.

– Твоя музыка бездушна, – выпалила она.

От неожиданности я замер, успев затянуться сигаретой. Что-то в ее словах задело меня, достало до печенок, но я подавил это новое чувство, постарался нырнуть в привычное оцепенение.

Затянувшись, я небрежно обронил:

– Неужели? Ну, что поделаешь.

– Я слышала, будто ты становишься мессией, когда поднимаешься на сцену, но вся твоя музыка искусственна – просто повторение скучных ритмов.

Я засмеялся и покачал головой. Девушка посмотрела мне в глаза.

– Это же электронная танцевальная музыка, а не симфонический оркестр. – Я развел руками. – Ты же сама призналась, что слышала обо мне, знаешь, какие треки я запускаю. Чего ты ожидала? Моцарта? – Я покосился на ее телефон, из которого по-прежнему доносился проклятый концерт.

Я снова откинулся назад, упершись в песок ладонями, удивляясь самому себе. Когда я в последний раз беседовал с кем-то так долго? Я затянулся, выдохнул дым.

– И выключи наконец эту штуку, а? Кто в здравом уме идет на дискотеку послушать диджея, а потом отправляется на берег моря, слушать классическую музыку?

Девушка нахмурилась, но музыку выключила. Я упал спиной на холодный песок и закрыл глаза. Волны с тихим шуршанием наползали на берег, и моя голова заполнилась бледно-зеленым цветом. Я слышал, как девушка пошевелилась, и понадеялся, что она сейчас уйдет, но, увы, она села рядом со мной. Мой мир потемнел: я начал потихоньку отключаться из-за виски и привычного недосыпа.

– Что ты чувствуешь, создавая свою музыку? – спросила девушка.

Причина, по которой она решила, что сейчас самое время для маленького интервью, осталась за рамками моего понимания. И все же я с удивлением услышал собственный голос:

– Я не чувствую.

Девушка молчала, и тогда я приоткрыл один глаз и взглянул на нее. Она смотрела на меня сверху вниз. Никогда еще не встречал девушку с такими большими карими глазами. Темные волосы, собранные в хвост, гладкая кожа, пухлые губы.

– Тогда проблема именно в этом. – Она улыбнулась очень грустной улыбкой. С жалостью. – Музыку должен прочувствовать и создатель, и слушатель. Каждую ноту нужно пропустить сквозь призму чувств.

Какое-то странное выражение появилось на ее лице, но что оно означало, я, хоть убей, не понимал.

Каждое слово ранило меня, как острый нож. Я не ждал такого жесткого комментария и уж тем более не думал, что после него в сердце возникнет такая тупая боль, словно эта девица взяла мясницкий нож и располосовала мою душу.

Меня так и подмывало подняться и сбежать, вырвать из памяти ее оценку моей музыки. Однако вместо этого я принужденно засмеялся и выплюнул:

– Отправляйся домой, крошка Дороти. Иди туда, где музыка что-то значит и где ее чувствуют.

– Дороти была из Канзаса. – Девушка отвела взгляд. – А я – нет.