Чужое - Данихнов Владимир Борисович - Страница 12

• Предыдущая
• 12/83
• Следующая

Чужак поднял руки, и Шилов замер на месте, а чужак коснулся руками головы, провел ладонями от шеи к подбородку и выше. Шлем стал сползать с его головы и превратился в серый капюшон, который незнакомец убрал за спину. Чужак взъерошил густые черные волосы и улыбнулся Шилову узким безгубым ртом. Лицо его было бледным до прозрачности, виднелись кровеносные сосуды, а на щеках и обтянутых кожей скулах играл нездоровый румянец. Носа у незнакомца не оказалось вовсе, а глаза были большие и серые, как костюм, как земля под ногами и небо над головой. Вертикальные зрачки чужака следили за Шиловым, а руки все ерошили и ерошили волосы. Шилов смотрел на эти худющие руки, на которых было по четыре пальца – два длиннее, два короче – на безгубый рот незнакомца, на острый подбородок и думал, что чужак кого-то напоминает, кого-то очень знакомого, вот только нет никакой возможности понять, кого именно. Чужак походил и на Сонечку, и на Семеныча, и на Федьку, и на Проненко, и на Валерку, хотя нет, не походил он на них, совсем не похож был, но что-то общее все-таки имелось, может, улыбка – странная, загадочная; может быть, виноватая. Чужая.

Чужак открыл рот, но ничего не сказал и этим напомнил Сонечкиного сына. Желтая слюна потекла из его рта и повисла на подбородке, но незнакомец не обратил на нее внимания, вытянул правую руку и кистью показал куда-то в сторону. Шилов проследил за его взглядом и увидел, что незнакомец указывает на вихрь.

– Опасно? – спросил Шилов.

Чужак медленно помотал головой и продолжал тыкать пальцами в сторону вихря, и глаза его слезились, и моргал он часто-часто, потому что ветер сыпал в глаза песок.

– Что?

Чужак откинулся назад и посмотрел на небо, его кадык судорожно дергался вверх-вниз, будто незнакомец сглатывал что-то. Рука чужака продолжала указывать на вихрь, пальцы его дрожали, и Шилов увидел, что на них нет ногтей, а кожа в том самом месте гладкая и полупрозрачная, как и на лице.

– Чего ты хочешь? – закричал Шилов, но чужак не ответил, и Шилов подумал, что он все-таки чертовски напоминает и Семеныча, и Сонечку, и всех остальных, но почему – сообразить не мог.

– Ты хочешь, чтобы я пошел туда?

Чужак снова посмотрел на него и медленно кивнул, не опуская руки, и изо рта его протянулась вторая слюнная струйка, и Шилов подумал, что чужак умирает, что ему надо помочь, но он не знал – как, он ничего не знал, кроме того, что чужак просит его пойти навстречу вихрю.

– Я не пойду, – сказал Шилов твердо. – Я погибну, если пойду!

Чужак смотрел, не отрываясь, а ветер становился злее и яростнее, толкал Шилова в спину и в бок, гудел в ушах и вскоре Шилов не слышал ничего кроме ветра, и не видел ничего, кроме глаз чужака с черными вертикальными зрачками.

Чужак нахмурился и ткнул пальцем вперед. Он сглатывал слюну, слизывал ее с подбородка длинным, раздвоенным желто-красным языком и настойчиво тыкал пальцем в сторону смерча, а Шилов медленно отступал назад. Он с трудом сдерживался, чтобы не убежать, чужак поворачивал свою тонкую шею вслед за ним, и открывал, и закрывал рот, будто заходился в яростном крике, но ничего не было слышно. Чужак тыкал пальцем, смерч расширялся, что, впрочем, может, только казалось Шилову; казалось от того, что смерч медленно подползал к тарелке, к незнакомцу и к Шилову заодно.

– Я не пойду! Не пойду! Не…

– …ты опять не полетел с нами.

Шилов открыл глаза, часто моргал и открывал рот в беззвучном крике, но в горле у него пересохло, и он не смог произнести ни звука. Смотрел перед собой и видел стену, оклеенную сиреневыми обоями, круглые механические часы на стене с надписью «Шворц», густую паутину под потолком, окно, за которым на землю опускались синие сумерки, возвышался холм, и холодный ветер ворошил стебли травы. За которым опять моросил дождь.

Шилов перевернулся на спину и приподнял голову. Рядом сидела Сонечка. Она распустила волосы, как чужак из сна. На ней был джинсовый комбинезон и теплая рубашка в красную и черную клетку, она сидела на диване возле ног Шилова и смотрела на него и грустно улыбалась. Шилову стало погано, потому что он помнил, как вырезал Сонечкиному сыну незаконно выросшие крылья.

Шилов сел на диване прямо, взъерошил волосы и протер заспанные глаза, улыбнулся виновато и сказал:

– Прости, Сонь, так получилось, уснул…

– Я не заметила, когда ты вчера ушел, – сказала она.

– Плохо стало, – соврал Шилов. – Всю ночь не спал.

– Понятно.

– Ты давно сюда пришла?

– Очень давно, – ответила она, наклонила голову вперед, и внимательно рассматривала диванную обивку, водя по ней пальцем: – Сегодня мы предотвратили затопление Венеции и взрыв электростанции под Москвой. Было очень здорово. Все ходили радостные, воодушевленные.

– Это хорошо, – сказал Шилов и взял ее за кисть, но она выдернула руку и продолжила водить пальцем по обивке. Шилов помялся и спросил:

– Ты обижаешься?

– Да.

– Прости…

– Да ладно, – сказала она, пожимая плечами. – Просто я надеялась, что ты будешь сегодня с нами. Со мной.

– Завтра обязательно полечу.

– Я верю, – серьезно ответила она, встала, тряхнула волосами, посмотрела в окно и сказала:

– Дождь. А давай, Шилов, прогуляемся под дождем, потопчем мокрую траву?

– А на вечеринку Семеныча ты разве не собираешься?

– Сегодня не хочется почему-то.

– Тогда давай.

Они вышли в заднюю дверь. Шилов тотчас же неловко стукнулся лбом о лампочку, что свисала с козырька. Он тер лоб, и, виновато улыбаясь, клял глупую лампочку, а Сонечка улыбнулась, но тут же нахмурилась и, сунув руки в широкие карманы, доходившие почти до колен, пошла к калитке, а Шилов последовал за ней. Мысленно он посылал себя в пешую эротическую прогулку, то есть в жопу или, быть может (я не уверен) на хер, что уснул так не вовремя.

Они вышли в поле и стали подниматься по мокрой траве к холму; она – впереди, а он чуть сзади. Дождь бил их по лицам, и Шилов поднимал руку и вытирал рукавом лоб, брови и глаза. Земля под ногами раскисла, и ноги Шилова тотчас же промокли и замерзли, и он подумал, что теперь наверняка простудится, сляжет с температурой и не сможет выполнить обещание, которое дал Сонечке. Не полетит завтра на геликоптере, чтобы вершить добрые дела.

Шилов глядел Сонечке в спину, а она смотрела только вперед, и Шилов в который раз залюбовался Сонечкиной спиной и ее ладной попкой. Он мечтал обнять девушку, но сегодня Соня была такая же далекая и чужая, как позавчера, а может и еще дальше. Он смотрел на нее, и когда она остановилась, остановился тоже.

– Шилов… – кликнула Сонечка, и голос ее сорвался, и он понял, что случилось что-то плохое. Подошел к Соне, замер и неподвижно стоял рядом с ней и смотрел на Валерку, который в своей черной, надутой ветровке и черных джинсах казался продолжением креста, на котором висел, опустив безвольный подбородок на цыплячью грудь. Промокшие Валеркины волосы облепили лоб, и открыли изрядную лысину на темени. Глаза его были закрыты, под левым расплылся большой фиолетовый синяк.

Молния осветила небо, и Шилов вздрогнул, потому что увидел, что ладони Валерки прибиты гвоздями к перекладине, а шляпки гвоздей торчат из дыр в джинсах на голенях. Шилов увидел темные пятна на брюках и засохшие струйки крови на ладонях Валерки. Он подошел к кресту и тронул Валеркину руку, провел ладонью до его подбородка, схватил двумя пальцами и приподнял его, чтобы заглянуть в Валеркины пустые глаза и только тогда осознал, что случилось немыслимое – Валерка умер. Шилов отступил на шаг и увидел, что из правого кармана Валеркиных джинсов выглядывает краешек блокнота с картонной обложкой, обтянутой дерматином. Шилов вытащил блокнот и перелистал его, но буквы не складывались для него в слова, а слова – в предложения, потому что Шилов понял вдруг, что Валерка висит здесь с того времени, когда он на пару с Духом выдирал крылья у молчальника. Может быть, он висел уже тогда, когда Шилов проходил мимо; крикнул ему из последних сил, но Шилов не пришел на помощь.

• Предыдущая
• 12/83
• Следующая