Любовь без тормозов - авария (СИ) - "Ores" - Страница 10

Давление жестче. Оторвав от живительной влаги, поворачивает мокрого к себе, прижимаясь к холодным влажным губам, напирая всем весом, сжимая так крепко, что рук поднять не может, целует глубже, напористее, воруя дыхание и прижимая к стене, не давая упасть, когда у Мишки подкашиваются колени.

Мысли вразлет, перед глазами образ полуголого, слабо сопротивляющегося соблазнительного тела, принимающего, как пластилин, любую навязанную форму. Слишком послушный. Слишком доступный. Это злит, ранит, это возбуждает и бесит одновременно.

Спиной к себе, руками по прессу, через грудь, царапая маленькие розовые затвердевшие соски и сжимая их сильнее чем следовало бы, но от этого еще ярче слышится стон. Теснее к ягодицам, пальцами по-хозяйски между ними и глубже, лишь смочив их слюной, проверяя, насколько тот узкий, неподготовленный, нетронутый, хотя до этого билась вместе с пульсом мысль, что вечер у него прошел зажигательно. От этого еще сильнее хотелось самому опорочить на вид безгрешное тело.

Распластанными ладонями в кафель, дыхание конденсатом остается на плитке, прогнутая в пояснице спина покрылась потом до самых ягодиц, в которые сейчас так жестко впиваются пальцы. Не дернуться. Не отстраниться. Только принимать, стонать, дрожа от особенно глубоких движений, поднимаясь на носочки, чтобы задеть именно там, где вспышками салюта разносятся яркие всполохи, от чего подгибаются колени и приходится заваливаться назад, упираясь в твердую грудь позади, чтобы найти опору. И не получается перестроиться, можно только принять все, что дают: каждую ласку, каждый поцелуй, касание, что теплом топит и теряешь дар речи; от частого дыхания сводит спазмами грудь, член болезненно ноет, и легкая боль, сопровождающая каждый толчок, сливаясь в одно целое, разносит тебя на кусочки.

Стон, выдох, просьба или приказ — уже не разобрать. В воздухе вместо кислорода слишком сильная концентрация феромонов, от запаха секса кружится голова.

Даня, не жалея своего любовника, разукрашивал его тело следами страсти, царапинами помечая маршрут своих ласк, а засосами самые соблазнительные места; метил, клеймил, чтобы запечатлеть себя хотя бы ненадолго на изнывающем от желания теле. И целовал, ласкал, крепче обнимая, в минуты затишья даря всего себя. А потом все по-новой, только в глаза заглянув невинно-полупьяные, только услышав вместо сбившегося дыхания стон. Сильнее, резче, глубже, до криков, до боли, до трясущихся мышц, сползая на пол, загибая, роняя на грудь и уже так, без рук, доводя до оргазма и его, и себя, а после вылизывая рот и лицо, прося прощения, отнимая и так последний кислород, сжимая крепче, до удушья, и извиняясь без конца за то, что сорвался, что не спросил, имел ли на это право. Трезвый! Абсолютно трезвый, а попроси на ноги встать — не сможет. И объяснить, почему сейчас так паршиво и так хорошо одновременно и куда от этого чувства деться — он тоже не мог.

========== Часть 5 ==========

— Мих, — тихий, раздражающий своим звучанием шепот, — Мишка, — почти навзрыд, и если бы вместо пробелов не слышал маты, то даже поверил бы, — ты со мной не разговариваешь? — Холодные пальцы впились в плечо вызывая в теле мелкую дрожь.

— Я когда сплю, — хриплю спросонок и с трудом разлепляю глаза, — в принципе попиздеть не люблю!

— Значит, разговариваешь? — Сидит надо мной, как курица-наседка над яйцами, и морда до того кислая, что мне становится еще хуже, хотя куда хуже — голова вот-вот лопнет.

— Скажи честно, — хлопнув его по руке, освобождаю от боли предплечье, — тебе было мало того, что ты выебал меня, то же самое ты решил сделать с моим мозгом?

На его сонном, уставшем лице пронеслась такая работа мысли, что стало даже неловко.

— Прости.

— За что? — искренне недоумеваю.

Подтянувшись на локтях, сажусь к нему лицом, и плевать я хотел, что от меня за версту несет перегаром.

— Мих, я же видел, что ты актив.

Теперь работа мысли пошла у меня, да такая плодотворная, что в глазах потемнело.

— А какая, на хуй, разница? — Почесав затылок и скривившись от собственного амбре, плюхаюсь ему лицом в плечо. Он как-то совсем невесомо прижимает мою голову за затылок к себе, обманывая нежностью, и тут же сжимает пальцы до боли — так, что кожа гореть начинает.

— Я вообще логики не проследил… Бля, Данька, больно!

— А мне было не больно? — теперь давит авторитетом, показывая клыки.

— А что, плохо растянул?.. А-а-а-а-а, вампир! — Кусает меня за шею, буквально вгрызаясь в плоть.

— Ты понял, о чем я, — расслабляет челюсти, оставляя влажный след языком на ранке.

— Не понял. — Зажмурившись, пережидаю вспышку боли и его нежности, пока массирует мне затылок и трется щекой о висок.

— Ты вообще видел себя вчера?

— Утром. Когда брился.

— Издеваешься?

— Не понимаю. Чего ты взъелся? Ладно бы я тебя изнасиловал…

— Я тебя не насиловал. И вообще, — резко отстраняется, меня в реальность обратно вышвыривает, — тебе понравилось даже больше, чем я мог предположить.

— Ну… молодец. Постарался.

— Ты бесишь.

— Я всех бешу. Иногда даже себя самого. — Падаю обратно на подушку, подтаскивая на голые бедра одеяло. — Что я такого вчера учудил, раз ты взбесился?

— Я не взбесился, а перевозбудился, — разговаривает легко, непринужденно, и я отвечаю на равных, а в груди все трепещет и плещется живым теплом, и пальцы ног начинает покалывать.

— Я так хорошо выглядел?

— Скорее, наоборот. Выглядел ты… — Прикусывает губу, осматривает меня, задумался.

— Нажрался, бывает. Ты ж когда блевал — я тебе слова не сказал!

— Я не о том, — почесав нос, все-таки усмехается, у меня сразу теплеет внутри. — Ты, когда пьяный…

— Как шлюха выгляжу? Я знаю.

— И это все, что ты хочешь сказать?

— А что еще? Ну, бывает такой период, когда переберу со спиртным. Мне тогда все равно становится, что со мной происходит, кто что делает, понимаешь? Такое восхитительное чувство полета, и плевать, по сути, что он закончится, когда разобьюсь о реальность.

— Ты себя так погубишь.

— Я сделал это много лет раньше.

— Или я тебя прибью ненароком.

— К твоему счастью, статья тебе не светит. Я скоро уезжаю.

Он сделал все правильно: не стал строить из себя обиженную невинность, не показал слабость и даже улыбнулся, за что я был ему безмерно благодарен. А то, что горечь на языке осела, так спишу все на недавний запой.

Весь день Данька возится со мной, алкашом, пичкает таблетками и даже варит что-то, отдаленно похожее на бульон. Легчает только к ночи, когда вся дурная кровь во время секса выходит, в котором я буквально размазываю его по постели, выбивая дух, срываясь и за его правду, и за свои чувства, которые уже слабо получается держать в себе. А утром не могу уйти. Накатывает незнакомая доселе нежность, которая начинает душить уже меня, ему же, наоборот, в кайф: ластится ко мне, тянется за каждым прикосновением, просит большего, а меня как переклинило, хочется зажимать его в каждом углу, исцеловать, затискать, смять в объятьях, но он ускользает в тот момент, когда я думаю, все, попал в ловушку, наглухо, капканом прямо по горлу — уходит, прикрывшись делами или телефонным звонком, а я по полчаса зависаю на балконе, переводя дух.

Сам усугубляю ситуацию. Сам его тяну на дно и ненавижу себя за это тоже сам. Только оттолкнуть так и не выходит. Тянет. Не магнитом, а камнем на дно без права на всплытие.

О доме не вспоминаю, разве что периодически звонит Макс и выносит мне мозг, требует, чтобы приезжал быстрее, что на работе аврал, а мне впервые в жизни плевать, хоть крыша дома грохнись им всем на головы.

Утро. Раннее, пасмурное, сырое и так и побуждающее разреветься. Вместо этого улыбаюсь, рассматривая расписанную недавней страстью поясницу обнаженного Дани, сейчас мирно спящего и не подозревающего, что его ждет предательство.