Любовь без тормозов - авария (СИ) - "Ores" - Страница 4

Рукой обратно в трусы, он мягко стонет и хреново маскирует стоны выдохами. Активнее двигаю кистью, он сжимается, выгибается на постели, рвется, чтобы избежать того, чего больше всего жаждет его тело.

Скрип двери. Даня не слышит. Я — скорее чувствую. Поднимаю голову… Как же бесит! Рукой придерживаю макушку парня, чтобы не задрал голову. Шуганется. Оттолкнет. А мне физически необходим его оргазм.

Губами шепчу Илье: «Иди на х…», не переставая дразнить свою жертву. Не на публику работаю, просто хочу — эгоистично, нагло, варварски хочу, чтобы он для меня кончил! Сам почти на грани оргазма! Илья со лживыми слезами на глазах вылетает за дверь. Член в моей руке дергается, каменея; Даня замирает, прислушавшись, только уже поздно. Глубоко вдохнув, дернувшись, долго обливая мне пальцы и себе бельё горячей спермой, кончает, весь сжавшись в комок, вцепившись намертво в мои руки, и даже пальцы на ногах свело судорогой, я это видел и сам хотел того же, чтобы так же: на разрыв всего от кайфа. И не поверите, но морально я кончил, еще как — совершенно незнакомое, острое ощущение внутреннего удовлетворения.

— Ну и чудненько! — все, что смог придумать.

Он тупо пялится в потолок стеклянными глазами, весь мокрый, водолазка к телу липнет, ноги не слушаются, не может свести колени, и это выглядело бы по-блядски, если бы так сильно не нравилось мне. Пахнет сексом, этот запах сластит на губах, хочется целоваться, гоню от себя эти мысли.

— Слушай, — сажусь, потягиваясь и разминая плечи, почти порядок, уже не болит; Даня на меня холодно косится и молчит упрямо, — у тебя жопа такая классная, — его зрачки потемнели и увеличились раза в два, пересохшие губы приоткрылись, — можно укушу?..

Он раздраженно морщится, прячет глаза в сгибе локтя и отворачивается к стене. Но он же не сказал нет…

Перевернув его одним рывком на живот и приспустив боксеры, кусаю за гладенькую булочку. Этакий моральный оргазм! Даня орет — я же силы не пожалел! — лупит меня ладонью по плечу и прижимает пальцы к пострадавшей филейной части, где так красиво отпечатался след от моих зубов.

— Не благодари! — перепрыгиваю через него и тащусь в ванную, теперь мне бы самому остыть. До сих пор изгиб поясницы мерещится перед глазами. С этого бы ракурса, да сзади…

По лицам собравшихся за столом понимаю, что ни одна из приехавших сволочей в гостинице жить не хочет. Я хотел, но слезное Степкино «Ты меня не любишь!» меня разжалобило, поэтому да здравствует общага! Сортир по очереди, из одежды — как в цыганском таборе — кто раньше проснулся, тот лучше оделся… Может быть, поэтому нас всех решили свезти на дачу. А что! Дом большой, баня, шашлык, все дела, да и подышать людям надо, все «болеют» и на меня косятся. А вот и не угадали, я коньяк хороший привез, просто его не надо было шампанским запивать, тем более в таких дозах.

Даня со мной не разговаривает. Игнорирует. Я не расстраиваюсь, но стараюсь держаться поближе, и как же его это бесит, а мне наоборот — в кайф.

Илья со мной не разговаривает тоже, строит хмурые мины, но то сахарку подаст, то чаю нальет… Это, конечно, спасибо, но я пельмени вообще-то ем, а чай у меня уже есть, я его у Дани отобрал.

Нет, честно, я не преследую цели задолбить темненького до смерти (так, сейчас перефразирую, а то вы, пошляки, не так поймете), задолбать (Во!), но он так легко ведется на провокации, к тому же доверчивый, прям как я пять лет назад, грех не натыкать носом, может, хоть его не так поломает по жизни.

В одну машину мы, конечно, не влазим, хотя были добровольцы ехать в багажнике. Берем мою, за руль я сажаю (ага, его) Даню, вторую штурмует еще датый Степка, но клятвенно заверяет, что все доедем. Все — это он и его сослуживец, ВДВшник, остальные щемятся ко мне. Вся эта пиздабратия начинает свое шествие под песни, пляски, улюлюканье, и я понятия не имею, как нас еще не хлопнули гаишники.

Даня психует.

Причем так аристократично, в особо тяжких ситуациях выдыхая протяжно, прикусывает губу, прикрывает глаза, и снова он сама непоколебимость. Ровесник мой, кстати, тоже двадцать пять. На протяжении всего пути его просят «накатить звучку», «поддать газку», «куда ты так летишь — разобьемся же!», «а давай споем!», «если не хочешь, тогда мы будем петь тебе» — это при том, что колонки орут до хрипов — «а куда мы едем?», «а скоро мы приедем?», «мы уже приехали?», «мне плохо… и мне… я писать хочу… не, не тормози, я в окно», «а дай я тебя обниму» — и заметьте, я ехал молча, поджав яйца и с опаской поглядывая на то, как стрелка спидометра укладывается все ниже.

— Долбанные синиботы! — шипяще-рычащее замечание, когда салон авто опустел. Понурив плечи, Даня бьется головой о капот.

— Да ладно, доехали же, — поддерживаю его, похлопав по плечу и, пока меня не переехал Степан, ухожу в дом.

А там!.. Хозяйственные все такие, блядь, как мыло! Половина спит, половина делает вид, что спит. Гады, ну! Пришлось, как самому трезвому, разбираться с дровами, топить печку, заводить мангал, да и срач в доме — убраться бы (лучше бы забухал!).

Смеркалось…

На улице прохладно до мурашек. Кучкуемся возле костра: кто пьет, кто просто сидит, общаясь негромко. Ветер стих, с трудом ощущается, но иногда, когда решает пошалить, продирает до костей. Восхитительно пахнет талым снегом.

Нервы постепенно расслабляются. Меня вытягивает под хруст костей и звон рвущихся сухожилий из тисков реальности, в которые загнал себя сам. Дышится иначе. Свободнее. Как будто даже можно побыть собой настоящим. А говорят, от себя не убежишь. Вранье, главное — захотеть.

Просторный, хотя и старенький дачный дом Степы, куча народу, которая тебя не ненавидит, приятная атмосфера, хотя и в сырой и холодной обстановке… Как мало человеку для счастья надо.

Загнав машину, сижу на капоте, курить не курится, пить не хочется, и так опьянен происходящим, в беседе участвовать никакого желания, мужики по сплетням пошли. Чтобы занять себя, наблюдаю за Данькой. В своей толстовке, без куртки, мерзнет стоит — и чего, спрашивается, с нами поперся, живет же со Степой через остановку, видятся регулярно. Но в дом не уходит. Будто, как и я, боится оставаться один. На меня не смотрит. Или умело прячет взгляд, когда стараюсь его зацепить. Красивый. Не манерный, не избалованный, не обогащенный дарами природы — обычный пацан. Только почему-то манит к себе. Изгибом шеи, которую хочется сжать руками, притянув к себе, прямым, бессовестным взглядом, поймав который, еще долго звездочки слепят в глазах.

Я наблюдаю за ним с холодным равнодушием, не задумываясь о будущем, не видя его рядом, просто любуюсь, наслаждаясь именно этим моментом, здесь и сейчас.

Кинув в него зажигалку, маню пальцем. А как я еще его должен был позвать? Стоит гордый весь от костра/меня за пять метров, в кофтенке своей, друг менингита, бля!

— Твое, — отдает мне зажигалку, прижимаясь поясницей к теплому капоту рядом со мной.

Зажигалку прячу в карман, с себя скидываю куртку и цепляю ему на плечи. Молчание длится минуты две, пока он осмысливает, пока подбирает слова, но снять ее не спешит, реально замерз, губы синие.

— Я на бабу похож? — без давления и злости, но царапает глубже, чем если бы заорал мне в лицо.

— Не особо. А что, всегда хотелось? — Понимает меня правильно, ухмыляется с издевкой.

— Если вдруг увидишь меня в женской одежде — убей.

Ржу негромко, Степка на нас оборачивается, Илья вообще глаз не сводит — и это бесит. Бесит его прямолинейность, наглость и распущенность. Бесит лживость и все, что к ней прилагается. Бесит, что Даня напрягается каждый раз, как видит это шоу. Надо с этим что-то решать. Сейчас.

Илья мое подмигивание понимает правильно. Улыбнувшись, кивает в сторону дома и уходит первый. Даня показательно отворачивается, я только усмехаюсь. Как дети, ей-богу.

В свитере морозно, пальцы ледяные, но почему-то совсем не хочется в тепло. Согреться — да, покидать эту атмосферу — нет.