Любовь без тормозов - авария (СИ) - "Ores" - Страница 8

Врубаю воду, умываюсь сам, умываю невменяемого Даню, когда ему вроде полегче становится. Парень в бессознательном состоянии — не видит и не слышит ничего вокруг. Но в редкие минуты просветления старается меня выгнать, закрывается, строит из себя опороченную невинность, шлет на хуй, и я бы уже пошел, но больно паршиво он выглядит. Черт знает, что меня тут держит, но как веревкой привязало, и узел не распутать.

— Сиди и не дергайся, пока я тебя в твоей же блевотине не утопил! — Нервы мои не железные. От блеска ярко-красной плитки в санузле рябит в глазах и немного кружится голова. В аптечке, что за зеркалом, нахожу марганцовку, бодяжу до слабо-розового и заставляю пить. Самого тошнит только от взгляда на этот раствор, и сладость от марганца остается во рту. Он выпивает половину и снова складывается пополам. Придерживаю за острые плечи, ношусь с полотенцем; под конец, сдирая испачканную одежду, силой загоняю его под душ и мою целиком, иначе не отпустит. Разглядываю при хорошем освещении дрожащее тело, шрамы на животе и правом боку, росчерки белых нитей, что расписали бедро почти до колена, незаживающие линии, изуродовавшие запястья, — несправедливо. Слишком молодой. Слишком глупый. И красивый. Смотреть, как по втянувшемуся от холода животу стекают струи воды от душа, как плечи и руки покрываются мурашками, когда вожу по ним намыленной мочалкой, а он, опустив голову, косится на меня из-под челки и не видит толком, но чувствует, тянет руки и обнимает за шею, задержав дыхание, а я так и стою весь в пене, в воде и в нем, растворяясь до основания.

Небольшая, порядком захламленная двухкомнатная квартира пребывает в творческом беспорядке. Одна комната полупустая с компьютерным столом, вторая похожа на спальню, по крайней мере, туда я его и укладываю, все еще трясущегося, уже в полусне, но помирать не собирающегося.

Возвращаюсь в ванную, навожу порядок, ополаскиваюсь сам, забросив на ходу его шмотки в стирку. Плетусь на кухню. Чисто. Даже стерильно, как будто тут не готовят совсем, просто-таки диссонанс с остальным хаосом. В холодильнике кроме майонеза, хлеба и пельменей ни черта нет. Как и у меня аппетита. Курю в форточку. Думаю, зачем оно все это надо и что, пока не поздно, пора завязывать. Думаю, думаю, а спать иду все равно к нему. Не могу отказаться. Как наваждение.

Утро начинается со стонов. Болезненных полуживых стонов, от которых даже мне становится не по себе. Данька корчится на краю разобранного дивана и, если судить по его судорогам, пытается встать.

— Миха, пусти, — просит жалостливо, хватаясь за голову и сворачиваясь в клубок. Растрепанный, горячий, все еще помятый… Я точно извращенец, но он мне кажется соблазнительным даже в таком виде, а вчерашнее непозволительное поведение так и подстегивает к наказанию. — Меня сейчас вырвет, — уже угроза. Перехватив его поперек торса, так и лежу, придерживая за худое бедро.

— Не вырвет, — смилостивившись, присаживаюсь и тяну его за собой, помогая принять вертикальное положение, — нечем. Все, что можно, ты вчера изрыгнул. Открыл, так сказать, свой внутренний мир…

— Заткнись, — просит, мучаясь от стыда. Испытывать чувство вины в двадцать пять — это нонсенс, но выглядит мило.

— Ни за что. Ты мне полночи мозг ебал. — Я не стал рассказывать, что беготня туда-сюда была продолжительной, что чуть не уснули в ванной, потому что кто-то боялся уходить от сортира слишком далеко и, пригревшись у меня на груди, задремал, правда, ненадолго… И к тому моменту, как он успокоился, я сам хотел его утопить в том унитазе.

Даня повернул ко мне лицо, состроив страдальческую мину. Лямка от майки сползла с одного плеча, сейчас слишком напряженного.

— Ты пьяный — отвратительный! Еще хуже, чем я! — Добивать так добивать.

— Не надо было со мной возиться, я об этом не просил.

— Лучше было бы, если бы ты разбил голову о кафель?

— Ну, до этого дня я же как-то дожил самостоятельно!

— Вот и я удивляюсь!

Из магазина я возвращаюсь в приподнятом настроении, повода особого нет, но мне почему-то хорошо. Зеленый Даня сидит на кухне, прижавшись к холодильнику. Отпаиваю его пивом, он попутно хлещет какое-то лекарство и заверяет, что все у него будет хорошо и мне не обязательно с ним сидеть. Да кто бы его спрашивал! Уже уложив обратно на диван, не могу себе отказать его потискать, прямо там и обнимаю, затаскивая на себя, с вполне конкретным предложением: «Иди ко мне». И он идет, упрямо пряча губы, все еще чувствуя неловкость, а я… Да какая там неловкость! Все тело гудит и трансформируется в каменное изваяние. Податливое, лениво-беспомощное состояние Даньки только провоцирует взять над ним власть. Но долго возиться у меня и не получается, звонит Степа, просит помочь, приходится срываться. Он провожает меня тяжелым взглядом, все время отворачивается, не хочет показывать, как ему тяжело.

— Вечером зайду проверить — живой или нет, — сообщаю, уже шнуруя кроссовки и распихивая добро по карманам. Так не вовремя звонит Макс.

— Не надо, Миш. — Виноватая моська зарылась в ворот свитера. — Чего будешь мотаться? Я позвоню вечером Степе. — А сам на меня смотрит глазами ребенка, у которого конфету отобрали. И мне же уходить не хочется, а надо. Вот чувствую, что надо остыть, переключиться, отвлечься от сумасшествия, в которое меня втягивают.

— Сам разберусь, — шикаю на него, хотя злюсь на незатихающий рингтон. — Все, ушел.

Выскочив за дверь, беру трубку и на ходу начинаю орать на Макса. Ору долго, с тактом, с чувством, с расстановкой, где-то на краю сознания соглашаясь с внутренним голосом, что всей этой каждодневной суеты мне не хватает. А самое паршивое, что это знает и Максим.

— Мне кажется, ты совершаешь ошибку, — голос Степки сейчас хуже жужжания мухи, потому что ту хоть отогнать можно, а этот если начал читать лекцию, то не остановится, пока не скажет все, что хотел.

— Да ну? — Кошусь на полупустой стакан виски, сползая еще ниже. Внутри так тепло согревает. Так мягко греет. Это мысли, и скорее всего, об одном конкретном человеке. Но я предпочитаю думать, что это все же батарея.

— Это не надо ни тебе, ни ему. — Степка растрепанный, уставший, трезвый абсолютно, но в то же время слишком обеспокоенный. Тяну ему стакан, он забирает, а содержимое выплескивает в раковину и также сползает ко мне на пол, чтобы лицом к лицу. — Мих, послушай меня. — Хочется закрыть уши, хочется убежать. — Я знаю тебя. Знаю, чем ты живешь, чем дышишь. Я даже знаю почти все твои уязвимые места. — Треплет светлые волосы и обреченно закатывает глаза. — То, что ты сейчас творишь…

— Что я творю? — Кручу в руках зажигалку, перед глазами все плывет.

— Ты сделаешь ему хуже.

— Чем?

— Всем! — сначала орет, а уже потом закрывает себе рот и прислушивается — не разбудил ли кого.

На кухне не горит свет, за окном темень полная, его белая рубашка в этом хаосе из эмоций и бардака смотрится нелепо. А еще нелепо смотрюсь я, не на своем месте.

— Я знаю, что ты умеешь гасить в себе любые чувства, что как привязался, так можешь и забыть, что никого близко к себе не подпустишь, а он другой. Другой, понимаешь? И за него мне страшно. Он слишком эмоционально нестабилен, слишком нараспашку, если уж кого подпустит. Мих, ты-то переживешь, для тебя это все развлечение, ничего серьезного, а ему как потом жить? У него и так последний роман тяжело закончился, почти вместе с ним.

— Ты думаешь, он этого сам не понимает? — рассуждаю спокойно, даже не повышая тон. — Ему не пять лет, он прекрасно осведомлен, что я залетный и скоро уеду. Не те времена, чтобы сидеть и ждать годами, когда мне отпуск выпадет и я смогу его навестить. У него так же, как и у меня, одна жизнь, и в ней хочется быть хотя бы относительно счастливым. Нет ничего плохого в том, что сейчас я могу доставить ему удовольствие.

— Миха, — Степка смущенно отводит глаза.

— Да, представь себе, мы не крестиком вышиваем сидим. И это замечательно, потому что надо и ему…