Когда Шива уснёт (СИ) - Валерина Ирина - Страница 23

— …Мне снился кошмар. Он меня преследует с пяти лет. Но в этот раз он был самый страшный из всех… — Эви говорила без эмоций, но каким-то шестым чувством Тадеаш улавливал, что страх всё ещё не отпустил её.

Он погладил Эви по спине, ощущая, как напряжены её мышцы, легонько подул на волосы.

— Ничего не бойся. Я с тобой. Всегда буду с тобой. — Почувствовав, как расслабляется её тело, отзываясь на ласку, продолжил: — Я слышал, что если страшный сон рассказать кому-нибудь, он не сбудется. Хочешь рассказать, что тебя так мучает?

Эви, всё ещё лежащая в позе зародыша, прерывисто вздохнула. Потом, распрямляясь, потянулась гибким сильным телом, придвинулась ближе. Окружающий мир разом уменьшился до размеров кровати — чтобы в ту же секунду невообразимо расшириться, стать тёплым, волнующим, пахнущим невероятно притягательно…

Сквозь сладкий дурман, через тысячи световых лет, до него добрался шёпот Эви. Тадеаш вздохнул, выныривая из феромонового опьянения.

— …тёмные, безликие, их много, они не говорят, объясняются знаками и как-то ещё, телепатически, что ли, но я их понимаю, всегда понимаю… Они требуют, чтобы я рисовала на огромном полотне мир, в котором никогда не будет света. Откуда-то мне известно, что краски и кисти, которые они дают, особенные — если рисовать ими, всё нарисованное станет реальным. Я всегда отказывалась, всегда. Мне было очень страшно, в этом сне всегда страшно, хотя тёмные ни разу ничего не делали и не пытались причинить мне вред, но сама атмосфера того места, эти голодные сумерки, она непередаваемо ужасная, в ней нарушены все законы любви и света, там нет… там ничего нет! Но я отказывалась, каждый раз отказывалась, даже в пять лет, даже когда умер папа, даже… Но в этот раз они пришли с маленьким… с мальчиком… в длинной такой, белой рубахе. Годик-полтора ему… Он тянул ко мне ручки и плакал. Звал меня: «Мамитька, мамитька, боюсь!». Я знала во сне, что он мой. А они его хотели забрать. Забрать с собой, понимаешь? Моего мальчика! Моего маленького — и в этот беспросветный ужас? Я нарисовала им тьму. Всё, как они хотели. Полотно ожило, я видела, как клубился чёрный туман, как открылась дорога. Они ушли туда — и унесли его, унесли! Побежала следом, но вокруг был только мрак, только туман стеной — ничего больше, ни дороги, ни следа, ни звука, и я потерялась, осталась там…

В её голосе звучало такое отчаянье, что даже Тадеаш ощутил, как вдоль позвоночника пробежали ледяные пальцы ужаса. Собравшись с мыслями, он отогнал дурное предчувствие. Нежно прижимая Эви к себе, покачал в объятиях.

— Ну вот и хорошо, рассказала мне, значит, не сбудется, и всё будет хорошо, у нас всегда всё будет хорошо… Ты же мне веришь? Веришь? — Он посмотрел на Эви в упор. Почему-то внезапно стало очень важно, чтобы она — верила. Именно она. Ему — и в него.

Эви по-детски шмыгнула носом и потёрлась щекой об его плечо.

— Верю. Конечно, верю. Ты же…мой.

Последнее слово прозвучало с вопросительным оттенком, но Тадеаш уловил, что сомнение было не в самой Эви, не в её чувствах, а в его ответе. Тогда он, давая волю своему жару, нисколько не колеблясь, потянул её на себя — нежную, сладкую, уже разгорающуюся ответным пламенем, — и выдохнул в раскрывающиеся для поцелуя губы: — Твой. Твой. Всегда был ничей — а теперь твой.

И не стало страха, и закончились условности, и утратили суть названия, и исчерпались имена, а время, трепеща разлетающимися секундами, рассыпалось на бессчётный рой золотых пчёл, в котором растаяли иллюзии вещного мира. Остался лишь белый свет, истинный свет, ждущий от приходящих в него живых только слова. И двое были в свете, и двое были светом, и двое стали одним…

…И слово было у богини, и слово было: да…

— Да! Да, будет, я сделаю перевод сегодня, до пяти вечера. А? Точно, это я не переключился… это по-местному, а по-нашему… ну, сам прикинь, тебя учить, что ли? Основной транш за проданный проект уже поступил…Именно, тот самый. Что? Знаю. Не имеет значения, мне нужно время. Я его покупаю, в чём проблема, Тан?…Ну вот то-то же! Не лезь не в своё дело, короче говоря. А с Советом я сам разберусь, ничего нового… — голос Тадеаша, разбудивший в разгар дня задремавшую Эви, удалялся, переходя в неразборчивое бормотание. Сонливость накатывала волной, затягивая назад, в тёмную воронку. Мерно сопевший рядом Дали приоткрыл глаз и недовольно мяукнул. Превозмогая вялость, Эви села. Слабость за последнюю неделю появлялась всё чаще, но сегодня к ней добавилась ещё и муторная тошнота. Эви покачала головой: вот они, плоды безумной страсти! Две недели они с Тадом почти не выходили из дома, упиваясь друг другом. Похоже, постельный марафон и связанная с ним «диета» на основе блюд китайской кухни, которые они заказывали исключительно из-за рекордной скорости доставки, пробудили давно и благополучно забытый гастрит…А ну и чёрт с ним, с гастритом! За то счастье души и тела, которое открыл для неё Тадеаш, цена невелика. И много больше можно отдать, только бы оно не заканчивалось. Думать о том, что срок, объявленный Тадеашем, истекает совсем скоро, не хотелось. Эви не была готова принять решение. С одной стороны, уже очевидно, что жизнь её изменилась, и Тад занял в ней так много места, что даже мысль о возможном расставании сбивала дыхание. С другой, уезжать, как предложил он, — практически сжигая мосты, в неизвестность — Эви не могла. Поразмыслив, она решила, что пришло время для серьёзного разговора.

Тадеаш, стараясь не шуметь, варил кофе внизу. Запах поднимался в спальню, вызывая приступ дурноты. Она поморщилась: о нет, только не кофе! Одно из вкуснейших удовольствий! В юности подобное обострение гастрита вынудило её полностью пересмотреть список приоритетных на тот момент продуктов. Но отказаться от кофе? Нет-нет, страшно даже представить!

Эви тихонько выбралась из нагретой постели, потягиваясь, подошла к окну. Небо, хмурившееся три последних дня, и сегодня не порадовало лазурью и золотом. Но с появлением Тадеаша её больше не беспокоили капризы погоды — солнце было в ней, и Тад знал, как сделать его сверхновой. Улыбаясь собственным мыслям, она остановилась возле холста с недавно написанной картиной. После той ночи, когда он впервые остался у неё, и наутро они решили в дальнейшем всё время проводить вместе, Тадеаш поехал в отель за вещами, а Эви, оставшись одна, начала эту картину. Размашистые, свободные штрихи, яркие краски, свет и воля — полёт над бездной впервые давал Эви не только радость творения, но и силу — новую, умножающую себя. Полотно и сейчас светилось ею, и даже, казалось, излучало вполне реальное тепло. Эвика легко коснулась ещё не обрамлённого холста и улыбнулась. Она уже твердо решила, что не будет выставлять её. Здесь всё — очень личное. Очень хрупкое. Только между ней и Тадеашем.

Услышав негромкие шаги на лестнице, Эви обернулась. Тад поднимался осторожно, думая, что она ещё отдыхает. Эви пробарабанила ноготками звонкую дробь по поверхности зеркала и засмеялась — просто так, от избытка радости.

— Ага, так моя девочка уже не спит? — голос его звучал тепло, чувствовалось, что успел соскучиться.

Она улыбнулась — сначала своему счастью, не перестающему её изумлять, а потом — Тадеашу, входящему в комнату.

— Уже не сплю, милый. — Адресовать ему все эти ласковые, прежде казавшиеся неудобными, слова, ей очень нравилось. Порой настолько, что она боялась впасть в приторность — однако ограничивать себя совсем не хотелось. — Меня разбудил твой разговор. Ты звонил кому-то, кажется… — Эви сделала паузу, давая Тадеашу возможность выбора. Не то чтобы ей не было любопытно, но лезть напролом она не могла.

Он огорчённо развёл руками:

— Ну вот, а я был уверен, что говорю тихо. Да, пришлось пообщаться с… компаньоном. Были некоторые вопросы, но я всё решил и теперь полностью в распоряжении самой прекрасной женщины Праги — да что там Праги, всего мира!

Тад широко улыбнулся и заключил Эви в объятия. Она с готовностью обвила его руками и прижалась как можно теснее. Ощущать запах, погружаться в тепло, чувствовать, как бережны и сильны его руки, — во всём этом было так много простого, глубинного смысла, что любые дела тушевались и отступали. Эви за прошедший без малого месяц не общалась ни с кем, кроме Тадеаша. Подруги, в первые же дни выведав о новом кавалере, благоразумно ушли в тень и звонками не беспокоили. Мама, три месяца назад улетевшая со своим английским другом путешествовать в Гоа и на данный момент остановившаяся в деревушке со звонким названием Анджуна, по всей вероятности, упивалась собственным поздним счастьем и своё присутствие в жизни дочери ограничивала еженедельными мейлами. Судя по многочисленным сетованиям на плохо работающий интернет, и без того непрочная ниточка родственной связи могла скоро ещё больше истончиться. Эвику, чьи отношения с матерью нельзя было назвать идиллическими, это более чем устраивало. У неё был Тадеаш — Тад, Тадек, Тадуш, любимый, родной, самый лучший! Разве кому-то ещё осталось место между ними? Она потёрлась щекой о грудь Тада, обтянутую лёгким синим джемпером.