...Начинают и проигрывают - Квин Лев Израилевич - Страница 8

Первый раз за войну я открыл дверь собственным ключом. Поставил в крохотном тамбуре оба наших тощих рюкзака, скинул шинель и тяжело опустился на скамью возле входа. Нога ныла капризно и тоскливо, как избалованная грудняшка; почуяла уже койку, проклятая!

Но я твердо решил не потакать капризам ноги. Хватит, завтра на работу, а она все еще уняться не хочет! К тому же койка не моя, а хозяйская. Наши же с Арвидом персональные места повыше, на полатях над тамбуром. Раньше там спала хозяйка с мужем, а на странной койке, длинной, но совсем узкой, не шире приличной доски — их сынишка. Но однажды по какому-то случаю это положили на сундук, придвинув вплотную стол, чтобы парень не свалился во сне с покатой крышки. С той поры он так и остался на полюбившемся сундуке, ни за что не соглашался вернуться на койку, и после отъезда мужа на фронт ее заняла сама Варвара Сергеевна.

В комнате прочно поселился какой-то знакомый запах, устоявшийся, ровный, не гость, а хозяин — я ощутил его еще в первый приход.

Принюхался, пытаясь разобраться. Какая-нибудь еда? Нет, Варвара Сергеевна не готовит дома. Она ест на заводе, а сынишка — в столовой для детей фронтовиков.

Кожа? Клей?

Не угадать! Вот только знаю, что запах очень знакомый. Давно знакомый, может быть, с детства.

Стало темно. Я зажег свет, прикрыл марлей, заменявшей занавеску, оконце — и тут вспомнил: а загнать пацаненка?

По сравнению с пустынными в вечерний час улицами жизнь во дворе проявлялась куда активнее. Пацаны разных калибров катались на санках, на самодельных коньках, бегали просто так. Их было много, очень много; не один наш корабль плыл по заснеженному морю заводской окраины — целая армада таких двухэтажных кораблей, и большинство пассажиров составляла ребятня. Вот только шуму маловато, все какие-то степенные, негромкие. А ведь во дворах моего детства всегда орали многоголосо и яростно…

Который тут мой подопечный?

В глубине двора кучка ребят возилась с вертлявой собачонкой серо-коричневой масти. Чудо! Оказывается, не перевелись еще на свете такие звери.

— Фронт! Ищи, ну, ищи! — уговаривали пацаны.

Собака извивалась у ног парнишки в пальто, перешитом из военной шинели, как у многих здесь, во дворе, и не отходила от него ни на шаг.

— Фронт! Фронт!… Пусть он ищет, Кимка!

— Искать! — приказал Кимка, собачий хозяин, и песик, не мешкая, ринулся прямо в мою сторону.

Я посторонился с опаской — кто знает, что там на собачьем уме, еще возьмет и бросится на чужого.

Собака, даже не взглянув, пробежала мимо, вынюхивая что-то на снегу.

И тотчас же я вспомнил. Запах! Запах собаки!

У нас в доме не переводились щенки. Сначала я, потом, когда стал старше, — Катька. Кошек мы оба не терпели за предполагаемое коварство, зато обожали собак за предполагаемый ум и преданность. И мама все время ворчала: «Фу, псиной насквозь пропахли!»

Запах собаки в комнате… С быстротой и последовательностью бывалого детектива я построил целую цепь логических умозаключений.

В итоге вышло — Кимка.

Я крикнул:

— Кимка! Ким!

Имя модное. Откликнулось сразу несколько. Пришлось уточнить:

— Который с собакой.

Он подбежал, следя одним глазом за вертевшимся тут же псом. Раскраснелся, давно не стриженный вихор задиристо торчит из-под шапки.

— Тебе повестка, — сказал я сурово.

— А, стричься! — сразу сообразил он. — Вы наш новый квартирант, да? Который высокий или который нет?

— А вот попробуй, угадай!

— Как? — заинтересовался он.

— А так! Вот я же угадал, как тебя звать.

— Фокус большой! Вам мама сказала.

— Нет.

— Ну, пацаны.

— И не пацаны.

— Честное слово?… Тогда как?

— Метод дедукции, — сказал я. — Шерлока Холмса читал?

— А то нет! — он смотрел на меня недоверчиво: и поверить хочется, и оказаться в дураках в первую же минуту знакомства нежелательно. — А вот попробуйте угадайте еще, — нашел выход из трудного положения. — Ну… Как его зовут?

Кимка нагнулся и потрепал по шее своего длинномордого приятеля, который, насторожив одно ухо, со вниманием прислушивался к нашему разговору.

— Это трудно.

— Очень! — в глазах Кимки заплясали бесенята.

Я изобразил усиленную работу мысли, потом сказал:

— У него необычное имя.

Кимка в напряженном ожидании выпучил глаза. Я погладил собаку; она дружелюбно завиляла хвостом.

— Фронт — вот как!

Выпрямился и посмотрел на Кимку, победно улыбаясь.

— Здорово! — поразился он. — Хоть не совсем верно, но все равно считается.

— Как так — не совсем?

— Его по-правильному Франтом звать — видите, какие интересные белые пятна, вот тут, на шее, — он поднял псу голову, — как бантик. Еще ножки в белых чулочках, на хвосте — самый кончик. Папа его так назвал — Франт. А когда он на фронт уехал, я переименовал.

— Дельно придумано! — похвалил я. — Какой может быть Франт, когда идет война? Фронт — совсем другое дело!… А как он реагирует на новшество?

— Ему-то не все ли равно. Франт! Видите, как смотрит… Фронт! Вот, тоже…

Пошли в дом, захватив с собой собаку. Как объяснил мне новый приятель, на улице оставлять ее нельзя. Даже в комнате одну — и то небезопасно. Кимка со специального разрешения директора берет Фронта с собой в школу, и песик сидит взаперти в комнате уборщицы.

Мы сдружились на почве фронта и Фронта. Ким выдавил из меня несколько фронтовых историй, а сам в свою очередь охотно поделился со мной опытом дрессировки. Оказывается, Фронт не какая-нибудь там безграмотная дворняга, а предназначается в служебные и проходит специальную учебу по определенной программе — в школе есть особый собачий кружок.

— Только собак породистых мало, — пожаловался Кимка. — И непородистых тоже.

— А какой Фронт породы?

— Волчьей! — уверенно заявил Ким. — Их еще называют немецкими овчарками, но папа сказал, что волчья — тоже правильно.

— Так у них же, вроде, уши стоят.

— У Фронта иногда тоже стоят. Это от питания зависит. А какое у него питание! — Ким с жалостью провел рукой по зубчатому хребту собаки, улегшейся у его ног. — Видите, одни косточки.

«Косточки», — отметил я со все возрастающей симпатией к парнишке. Не кости — косточки.

— А что он умеет?

— Все! — у Кима сразу засверкали глаза. — Хотите, проверьте!

Фронт сначала подал мне лапу, другую. Потом он по команде Кима подпрыгнул. Потом подпрыгнул еще раз, но уже не просто, а перевернулся в воздухе, лязгнув зубами, словно на лету схватил муху.

Затем Ким сказал Фронту что-то негромкое на собачьем языке. Песик кинулся к двери, загородил ее и глухо зарычал, собрав в складки верхнюю губу и обнажив клыки. Это могло бы даже выглядеть грозно, будь он хоть чуточку попредставительней, бедняга.

— Теперь вы отсюда не выйдете, — объявил Ким торжествуя. — Попробуйте, если не верите.

Я не стал пробовать.

— А что он еще может?

— По следу может ходить… Смотрите, вот это Вовкины. — Ким вытащил из печки пару ребячьих валенок. — Он вечером у нас сушит. У них печь топят с утра.

— Кто такой Вовка?

— Вовка Тиунов — здесь живет, в бараке. У него папа диспетчером в комбинатском гараже, тоже без ноги, — он посмотрел вниз, на мои сапоги.

— Разве я без ноги?

— Ну, хромаете. — Нога — не нога — какое значение имели для Кимки такие мелочи сейчас, когда он был весь поглощен предстоящими испытаниями. — Вот я даю ему понюхать, видите? — Он прижал валенок к морде собаки. — Ищи, Фронт, ищи!

Фронт рванул в коридор и стал, тихо визжа, царапаться в дверь напротив. Ким силком протащил его обратно в комнату.

— Видели?… — И тут же признался с печальным вздохом: — Один недостаток у него все же есть. Вот вынюхает того, чья вещь, и бросается сразу лизать, словно друга себе нашел.

— А это неправильно?

— Еще как неправильно! Собака нашла преступника и должна на него кинуться, чтобы он сопротивляться не мог. А Фронт… Вот представьте себе, фашистский диверсант — а он его лижет. Противно!