Вторая ударная в битве за Ленинград (Воспоминания, документы) - Кузнецов Виктор - Страница 19

Мои краткие заметки о коммунистах дивизии мне хотелось бы закончить рассказом о нашем партийном вожаке, комиссаре дивизии Василии Петровиче Дмитриеве. Умело используя партийно-политический аппарат, он был подлинным организатором и вдохновителем всей воспитательной работы среди воинов. Он и сам не выпускал оружия из рук, В тяжелые моменты боя, а таких немало было в Любанской операции, он всегда оказывался в самых опасных местах, неоднократно лично водил подразделения в атаку.

В одном из тяжелейших боев, который вел 848-й полк в деревне Приютино, за Волховом, вражеским автоматчикам удалось окружить КП полка. Комиссар Дмитриев находился в это время там. Вышел из строя командир части. Комиссар принял командование на себя. Его четкие и целеустремленные приказания помогли наилучшим образом расставить силы защитников и организовать отпор врагу.

Однако гитлеровцы продолжали наседать. Тогда комиссар поднялся во весь рост и с возгласом: «За Родину — вперед!» увлек горстку уцелевших бойцов и командиров в контратаку. Противник был отброшен, опасность окружения командного пункта была ликвидирована. На помощь подоспели воины соседних подразделений. А комиссар Дмитриев пал, сраженный вражеской автоматной очередью.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 21 февраля 1944 года Василию Петровичу Дмитриеву посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. Он похоронен на воинском кладбище в Малой Вишере — в городе, у стен которого начиналась боевая слава нашей дивизии.

Февраль 1942 года подходил к концу. Почти каждую ночь вьюжило. Участились обстрелы наших дивизионных тылов. Тяжелые снаряды проносились над расположением штаба полка, который размещался в землянках и чудом уцелевших избах заброшенной среди новгородских болот маленькой деревушки Чауни. Некоторые из них плюхались в полузамерзшие под глубоким снегом торфяные болота, взметая фонтаны черно-коричневой жижи.

Дивизионная разведка и партизаны, с которыми мы поддерживали связь, говорили о том, что противник, очнувшийся от нашего стремительного вторжения, начинает проявлять активность. Его тревожила судьба тех своих частей, которые блокировали Ленинград с юга и окружением которых грозил конный корпус генерала Гусева, продвигавшийся в сторону Любани.

Наши разведчики находились в то время на занятом пулеметной ротой островке среди болот, в шутку называемом Пуговкой. Формой и своим малым размером он напоминал пуговицу.

С Пуговки, находившейся чуть ли не в тылу противника, разведчики ежедневно наблюдали передвижение обозов и техники в сторону Пятилип. Снабжение же островка боеприпасами и провиантом с каждым днем осложнялось из-за больших снежных заносов.

Наши пулеметчики с Пуговки уже немало истребили живой силы врага, пользовавшегося тыловой дорогой к Пятилипам — опорному пункту гитлеровцев. Но техника проходила мимо островка без существенных потерь и даже наносила урон пулеметной роте своими огневыми налетами. Было решено усилить гарнизон Пуговки.

Помнится, это было в первых числах марта 1942 года. Мы только что собрались отдохнуть после боевого дня, как вдруг по крутому трапу в землянку скатился дежурный по штабу полка: «Товарищ старший лейтенант, вас срочно вызывает командир полка!» Я поспешил к блиндажу, в котором в ночное время располагались командир и комиссар полка.

— Инженер, — обратился ко мне полковник Клюнников (он редко называл меня по званию), — сколько раз ты бывал на Пуговке? — Он вопросительно посмотрел на меня и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Необходимо срочно усилить этот островок пушкой. Ведь столько вражеской техники беспрепятственно проходит в Пятилипы под самым носом у наших пулеметчиков… Задание очень ответственное, — добавил он. — По данным разведки, гитлеровцы перебрасывают через Лугу на наше направление новые силы.

Возвратившись в землянку саперов, мы с командиром взвода лейтенантом Ерофеевским при тусклом свете коптилки до самого утра перебирали варианты транспортировки 45-мм пушки на остров. Забрезжил рассвет. Туман, сгустившийся за ночь, медленно поднимался вверх, обнажал разбитые строения в расположении нашей обороны. Где-то вдалеке прозвучал одиночный выстрел, затем короткая пулеметная очередь. И опять стало тихо.

Подняв саперный взвод, мы направились к разбитым деревянным строениям. Закипела работа. Через четыре часа у нас были готовы деревянные сани — скрепленные поперечинами полозья, на которых укрепили пушку. К передку саней были прикреплены оглобли. Главной тягловой силой, по нашему замыслу, должна была быть лошадь. Мы собирались помогать ей на труднопроходимых участках.

Пока строились сани, другие два саперных подразделения, вооружившись топорами и пилами, ушли на расчистку мелколесья и кустарника. Надо было проторить дорогу, по которой могли бы проехать сани с пушкой. Пользуясь снегопадом и плохой видимостью, саперы сделали это до наступления темноты.

Ночью, которая, к нашему счастью, опять выдалась облачной, мы в составе отделения саперного взвода, коновода, связиста и двух автоматчиков двинулись в путь. Связист был взят на всякий случай. Он мог в любом месте подключиться к линии связи, протянутой от штаба на Пуговку.

Первую часть пути от Чауни до Ляг по проторенной и укатанной дороге сани скользили хорошо. В Лягах немного передохнули и двинулись дальше, уже по прорубленной нами просеке. Здесь пришлось помогать лошади. Наконец мы выехали на снежную равнину — территорию торфоразработок. Наше продвижение еще более замедлилось. А до Пуговки оставалось еще около двух километров. Примерно через час выбившуюся из сил лошадь пришлось выпрягать и отправлять обратно.

К этому времени перестал сыпать снег, похолодало. В прорывах облаков стала появляться луна, освещая безжизненную равнину. Продвижение становилось небезопасным. Шедшие впереди автоматчики вдруг остановились, подали нам знак укрыться. Нам удалось сделать это у торфяного штабеля. С двумя саперами, вооруженными карабинами и гранатами, я приблизился к автоматчикам, чтобы выяснить причину остановки. Те указали мне на темное пятно и следы на снегу, ведущие в сторону врага. Пятно оказалось кровью. Рядом валялась телефонная катушка, а обрезанные провода связи с Пуговкой были отброшены далеко в сторону.

Здесь только что был враг, который, видимо, ранил нашего связиста, проверявшего связь с островком, и утащил его в свое логово. Условным знаком я подал команду оставшимся у пушки изготовиться к бою. Тем временем сопровождавший нас связист скрутил провода, добавив недостававшие куски из валявшейся рядом катушки, и связался со штабом полка. Я доложил обстановку и попросил на всякий случай выслать к нам подкрепление, если мы дадим красную ракету. Но пока все было тихо.

Вернувшиеся из разведки автоматчики доложили, что впереди и сбоку нашего маршрута спокойно. Тронулись дальше. До Пуговки оставалось не больше полкилометра. Был уже отчетливо виден черневший впереди лес. Вдруг в небо взлетело несколько осветительных ракет. Мы бросились к торфяным штабелям, которых было много на пути.

Вслед за ракетами со стороны Пятилип раздались выстрелы — били тяжелые минометы. Мины начали рваться впереди нас. Переждав, когда гитлеровцы перенесли огонь, мы ринулись изо всех сил вперед, увлекая за собой укрытую белым чехлом пушку. Откуда только взялись силы у измотавшихся саперов. А тут еще помогла наша полковая артиллерия. По вспышкам выстрелов вражеских минометов она дала несколько залпов.

До самой Пуговки нас сопровождали одиночные разрывы мин. От многочисленных осколков спасал глубокий снег — при разрывах мин осколки шли веером вверх. И все же наши шинели пришлось потом штопать.

Дорога пошла в гору. Тянуть сани стало труднее. Но вот и долгожданная Пуговка. Еще рывок — и наша сорокапятка с помощью подоспевших пулеметчиков влетела в гущу леса.

Я доложил в штаб полка о выполнении задания. Нам передали благодарность и приказ командира полка: после краткого отдыха возвращаться обратно. Предстояло срочно минировать участок местности в районе обороны второго батальона.