Пепел Вавилона - Кори Джеймс - Страница 10

Солнцем внутреннего барабана Медины служила светящаяся полоса, протянувшаяся по оси вращения от центра управления до самой машинной палубы. Она давала полный спектр, заливавший изогнутые поля и плавно изгибавшееся озеро — мир, предназначавшийся когда–то, чтобы донести правоверных мормонов до звезд. Салис сидел в открытом баре вместе с Вандеркостом и Робертс, попивал пивко и закусывал белыми шариками со вкусом порошкового творога с грибами. Ландшафт за спиной и впереди, загибаясь вверх, таял в сиянии солнца. Направо и налево барабан вращался по продольной оси, давая гравитацию чуть меньше лунной. Мягкий ветерок, трогавший ему затылок, дул, как всегда, по вращению.

Мальчиком Салис повидал большой пещерный зал на Япете. Он гулял под фальшивыми небесами Цереры. Но барабан Медины представлялся ему самым похожим на Землю, какой она была до падения камней: вольная атмосфера над головой и тонкая кора поверх мантии, отделяющая от расплавленного ядра. Сколько раз он здесь бывал, а все равно выглядит экзотикой.

— Опять разлетались, — проворчала, щурясь против света, Робертс.

Салис задрал голову. Силуэтами на ярком фоне плыли, растопырив руки и ноги, пять тел. Выглядело это так, будто они взлетели откуда–то сзади и по дуге уходят вверх вместе с полями сои и маиса, хотя на самом деле висели неподвижно. Месяцев пять назад какой–то молодой оболтус рассчитал ускорение, позволявшее уравновесить центробежную силу и невесомо зависнуть в воздухе. Неплохое развлечение, лишь бы они не приближались к искусственному солнцу и не сбили ускорение до посадки.

Со стороны машинной палубы к летунам устремились две полоски пара. Салис указал на них.

— Охрана их взяла.

Вандеркост покачал косматой башкой.

— Тон муэртас.

— Молодые, глупые. Но, как говорил Руми, «фихи ма фихи»[9]. — В голосе Робертс звучало сочувствие — но она и годами была ближе к летунам–правонарушителям. — Ты от роду трезвее камня, кве?

— От роду уважаю чужие права, — возразил Вандеркост. — Моя дурь только меня убьет.

Робертс, сдавшись, пожала плечами. На кораблях — настоящих, летавших по нужную сторону врат — безопасность среды была важнее всего. Перепроверяй все, что уже перепроверил, чисти даже то, что прочищено. Скорость и свобода быстро приводили к смерти, и не только тебя, твою семью и команду заодно. Что–то в больших станциях — таких как Церера, Гигея, Ганимед, а теперь и Медина — словно давало ребятишкам лицензию на глупость. На безрассудство.

Стабильность, подумалось Салису. Такой огромный барабан что–то меняет у людей в головах. Ему и самому казалось: такую здоровенную штуковину не поломаешь. И ничего, что на самом деле барабан не так уж велик. Что сломать можно все что угодно. Даже Землю сломали. Вести себя так, словно риска не существует, — значит всех подвергать опасности.

И все равно он немножко жалел задержанных безопасниками ребятишек. Дети есть дети. Для детства тоже где–то должно быть место. У марсиан было. И у землян. Одни астеры столько поколений расплачивались жизнью за первую же глупость, что запретили детям играть.

Он прищурился против света. Безопасники с летунами направлялись к поверхности, туманный след реактивных ранцев расширялся, на спуске плавными спиралями обходя солнце.

— Жаль, — буркнул Вандеркост.

— Слыхали, — спросила Робертс, — что в секторе F опять душевые не работают?

— Аллес в проекте для полной g, — отозвался Вандеркост. — И с полями та же история. Не просыхают как следует. Раскрути барабан, как лос мормонс задумывали, все заработает.

Робертс засмеялась.

— Все, кроме нас. Расплющит нас.

— Надо с этим что–то делать. — Вандеркост жевал шарик творога.

— Мы и делаем. Все будет работать, — сказал Салис. — Такой роскошный корабль — если мы его не наладим, значит, мы его не заслуживаем.

Он допил пиво и встал, жестом спросив, не хочет ли кто из собеседников добавки. Вандеркост захотел, Робертс нет. Салис по земле прошел к бару. «И вот это тоже, — думал он. — Растения, ложное солнце, ветерок, пахнущий листвой, перегноем, молодыми побегами». В барабане Медины он впервые ступал по настоящей почве. Не по слою пыли и грязи — этого везде хватало, — а по почве. В чем разница, Салис не знал, но разница была.

Бармен заменил Салису грушу на полную и добавил вторую для Вандеркоста. Вернувшись к столу, Салис обнаружил, что разговор перешел с летунов на колонии. От одного до другого один шаг. Те и эти рискуют по–глупому.

— Альдо рассказывал, что из врат Иерусалима опять грозятся, — говорила Робертс. — Мол, шлите им сердечники для реакторов, не то сами возьмут.

— Попробуют, нарвутся на сюрприз. — Вандеркост взял у Салиса свежую грушу. — Пальнем из пушки, и аллес ла в прошлом.

— Возможно, — сказала Робертс и закашлялась. — Но мы могли бы и послать, а?

— Чего ради? — оскалился Вандеркост.

— Им нужны, а у нас есть, — объяснила Робертс.

Вандеркост презрительно отмахнулся. «Кому какое дело, что им нужно». Однако что–то в интонациях Робертс зацепило внимание Салиса. Она как будто чего–то не договорила. Поймав взгляд ее темных глаз, он вопросительно вздернул подбородок. Недосказанные слова потянули ее голову вперед — вышло вроде кивка.

— Могли бы помочь, стоит захотеть. Почему нет, си но? Почему нет, мы ведь уже не то, чем были, мы, — договорила она. Вандеркост помрачнел, но Робертс продолжала: — Мы это и сделали. Мы. Сегодня.

— Кве сделали, мы? — грубовато переспросил Вандеркост. Но Робертс, если и расслышала резкость тона, останавливаться не пожелала. Глаза у нее блестели, будто от слез. Слова хлынули, как вода из лопнувшего шланга. Поток бил струей, слабел, снова лился с напором.

— Так всегда, стоит нам найти место. Церера, Паллада, большие Лагранжа, те, что так и не построили. Ми тиа мечтала про станцию для всех астеров аллес. Столицу в пустоте. И вот она. Астеры ее построили, астеры и живут, астеры ее питают. И с нашими пушками она наша навсегда. Сегодня мы сделали ее своим домом. Главное — не домом, а нашим. Для всех нас. Еса эс теперь родина. Мы втроем ее такой сделали.

Слезы стекали у нее по щекам — медленно, на одной шестой g. Она светилась радостью, словно огонь просвечивал сквозь кожу. Салису стало неловко. Это как смотреть, когда человек мочится, — неуместно и неправильно. Но стоило отвести взгляд, вокруг раскинулся барабан. Поля, почва, Земля, щурящаяся на него с неба.

Он провел на Медине пятнадцать месяцев. Ни на одной станции не задерживался так долго. Он был здесь, потому что Марко и Свободному флоту понадобились здесь люди. Зачем, он не задумывался, просто нутром чуял, что он больше АВП, чем сам АВП, и что в этом — цель Свободного флота. Сейчас он, пожалуй, уловил, что за этим стояло. Не вечная война. Место для жизни.

— Родина, — осторожно, словно слово было стеклянным и грозило, если неловко нажать, изрезать губы, выговорил он. — Благодаря рельсовым пушкам.

— Потому что она наша, — поправила Робертс. — И теперь они не сумеют отнять.

Салис ощутил что–то в груди, попробовал разобраться, что это. Гордость, решил он. Это была гордость. Он попробовал улыбнуться и обратил улыбку к Робертс. Та ухмыльнулась в ответ. Она права. Это — место. Их место. Как бы там ни было, у них есть Медина.

Вандеркост передернул плечами, щедро отхлебнул из груши и рыгнул.

— Бессе нам, — сказал он. — Только знаете что? Если они отберут, то нам уж ни хрена ее не вернуть.

— ичему я здесь не верю, — сказала Мичо Па.

Жозеп, зевнув, приподнялся на локте, глянул на нее сверху. Он был красавчик с червоточинкой. Волосы носил длиннее, чем водилось на корабле, но до плеч не отращивал. Седина лишь блестками на черном. Десятилетия огрубили ему кожу, а история жизни была выписана чернилами: татуировка на шее — рассеченный круг АВП, а позже ее перекрыл воздетый кулак давно распавшейся группы радикалов. Вычурный крест на плече записал припадок религиозности, оставшись и тогда, когда вера рухнула. Фразы вдоль предплечий и на боку: «Воды больше нет, теперь огонь», «Любить — значит видеть в любимом замысел Бога» и «Олюм и чума пас пас фовос» — рассказывали, кем он побывал в жизни. О прежних его инкарнациях. Отчасти поэтому Па ощущала с ним такую близость. Она была на десять лет моложе, но тоже прошла не одну инкарнацию.