Шпион Наполеона. Сын Наполеона (Исторические повести) - Лоран Шарль - Страница 12

Сто раз лучше подвергнуться выстрелам и погоне, но спастись бегством. Можно себе представить, как быстро он все это сообразил, и когда оба гусара приготовились прыгнуть на лошадей, все было уже кончено…

Увы! Нет совершенства! Ветеран, до тех пор говоривший, был отличный солдат, но раб постановлений. Чтобы взобраться в седло, он левою рукой захватил по всем правилам искусства поводья и прядь гривы, а правой, после того как запрятал в кобуру разряженный пистолет, он зажал в кулак заднюю луку седла. Но, в то время как он приподнимался с земли, Шульмейстер наклонился, схватил его за правую ногу и с такой силой поддал его вверх, что злополучный ветеран, пролетев гораздо выше своей лошади, упал во весь рост на мох на другую сторону.

Второй гусар в это время тоже вскарабкивался на свою лошадь, которая закрывала своей фигурой происходящую сцену. Когда он уселся удобно верхом, то, к его крайнему удивлению, не увидел более ни своего товарища, ни узника. Шульмейстер, не выпрямляясь, пробрался, скользя под лошадью невинного рекрута, после чего скрылся в чаще леса.

В одно время оба солдата, один с трудом поднимаясь, другой стараясь понять, почему его «старина» изменил закону равновесия, казалось, советовались глазами.

— Черт возьми, — вскричал первый, — где же он?

Если можно сказать, что немота иногда бывает выразительна, то второй гусар достиг высоты приверженцев Цицерона, подняв плечи до ушей и вытаращив глаза, между тем как углы его рта опустились совершенно. Вся его фигура, с ног до головы, казалось, говорила:

— Я не знаю!

Вдруг послышался с левой стороны какой-то шорох, как бы произведенный убегающим диким зверем, и его мозг сразу прояснел. Он схватил пистолет и хотел выстрелить.

— Глупости! — вскричал ветеран. — Приказ отдан не стрелять. За ним!..

И оба, стегая своих лошадей, бросились по бесконечным тропинкам вдогонку за краснолицым крестьянином, который очень был невежлив.

Шульмейстер бежал так быстро, как контрабандист. Чтобы верно направляться между кустарниками и скалами, ему служил безошибочный проводник — солнце. Направляясь прямо на него, он шел к востоку, в сторону неприятеля, т. е. к спасению, так как, увы, за ним гнались друзья.

Он выгадал короче путь до места, перерезая тропинки, по которым его преследователи должны были проезжать. По временам он надеялся совершенно от них избавиться, так как звук копыт их лошадей становился все отдаленнее и слабее. Однако шум их галопа совершенно не исчезал. Разве они знали так основательно лес, они, чужеземцы, явившиеся, без сомнения, сюда впервые?

Нет, тут должно быть что-нибудь другое… После двадцатиминутного бешеного бега Шульмейстер едва дышал. Его лицо и руки были совершенно расцарапаны обо все кустарники, между которыми он спасался, его шаги не были уже так уверены. Он наталкивался на деревья, желая избежать их, спотыкался о корни и ветви цветов, стелющихся по земле. Пот лил с его лба… Он был более не в силах…

Шульмейстер остановился и стал прислушиваться. Адский топот копыт продолжался!.. Но дело было хуже: топот как будто бы умножился. Уже не две лошади гнались за ним по пятам. Он слышал со всех сторон, справа, слева, впереди и сзади, звук оружия, движение лошадей и голоса людей!

Он был окружен.

Более нет сомнения: два солдата, должно быть, разыскали своих товарищей, рассказали свое приключение, и в лес был спущен целый взвод, а, может быть, и эскадрон, чтобы пресечь ему дорогу.

Эскадрон? Так что же, тем лучше! Там будет штаб-офицер или, по меньшей мере, капитан, и ему удастся объяснить… Увы! Что же мог бы он сказать им? Кто ему поверит? С ним нет приказа, ни одного письменного свидетельства, подтверждающего его слова. Напротив, все его обвиняло.

Только и есть одно средство выйти из этого положения: это — зарыть куда-нибудь деньги и бумага. Если бы он очень захотел, то его не нашли бы ранее пяти добрых минут. У него есть время…

Он уже спустил свою одежду и приготовился расстегнуть кожаный кушак, под которым были спрятаны двадцать пять тысяч франков в золотых свертках, полученные от Савари. Его ножик лежал раскрытым на мху, чтобы вырезать квадрат земли, в который он запрятал бы свой подозрительный багаж. Но он внезапно остановился. Ему пришла мысль, заставившая его улыбнуться…

Теперь его ножик послужил ему для другого. Он быстро обрезал им половину полы сюртука. Одним из обрезанных кусков он обернул шею до подбородка. Таким образом образовался высокий воротник сурового вида. Второй отрезанный кусок он разделил на две одинаковые части и обернул их вокруг ног, прикрыв таким образом свои серые чулки. Свою помявшуюся во время бегства шляпу он превратил в фуражку, а рыжие волосы прикрыл черным париком, а подзорную трубку забросил в кусты. Затем с ловкостью обезьяны он начал скользить от дерева к дереву. Теперь он направлялся не на восток, как раньше, в сторону, где было слышно менее шума, а, напротив, в ближайшую от дороги сторону, откуда слышались суматоха и топот многочисленных ног. Он выбрал прекрасный момент, так как квартирмейстер-гусар, внезапно заметив в нескольких шагах от себя бедняка, с испугом смотревшего на солдат, вскричал:

— Эй, человек! Мы ищем штатского с волосами цвета моркови и в серых чулках. Не видели ли вы его случайно?

Человек отвечал, снимая фуражку, на французско-немецком говоре:

— Nein, montsir offitsir, rien fu. (Нет, господин офицер, ничего не видел).

Некоторые из солдат стали насмехаться над его произношением. Он представился разгневанным и удалился, прихрамывая.

Пять минут спустя все затихло; он более ничего не слышал: он был спасен!..

Он был спасен, но он очень устал!

Приходилось ли вам когда-нибудь встречать на краю дороги одну из жалких бродячих собак, облезлую, грязную, тощую, безобразную и дикую. Может быть, она не злее других, но отталкиваемая всеми, колоченная мужчинами, побитая детьми, она имеет вид, как будто всегда просит милостыню. Когда ей приходится по дороге отведать зубов откормленных крестьянских и фермерских псов, то после этого ее найдешь сидящей на пыльной дороге, упорно зализывающей жгучие раны, которые нанесли ей же подобные. При вашем приходе она прерывает свою работу и подымает голову, с беспокойством следя за вами взглядом. Но в нем, однако, может быть, нет ничего другого, кроме страха. Затем, успокоенная на несколько минут, измученная длинным путем и постоянным голодом, без хозяина и пристанища, она свертывается, сближает лапы, опускает хвост, кладет морду на свои когти и засыпает, т. е. обедает.

В таком положении был Шульмейстер, когда наконец он осмелился присесть на откосе дороги. Его платье представляло лохмотья, лицо было истощено, и члены дрожали от усталости. Хотя на нем не было видно ран, но все его тело ныло от толчков, полученных во время бегства. Все еще ему казалось, что грубая рука тянет его за галстук, громадный кулак лежит на плече, а нога солдата толкает его в бок, чтобы ускорить шаг. Осмотрев глазами пустынную дорогу, он воспользовался с жадностью своим отдыхом.

Спать! Есть! Пить! Нет на свете людей, для которых одна из этих задач была бы восхитительным сновидением более, чем для Шульмейстера, изнемогавшего от усталости. А все три вместе были бы настоящим раем.

Машинально он стал расправлять своими неверными пальцами висящие на нем лохмотья, ощупал больные от толчков места на руках и ногах и, сорвав парик, принялся вытаскивать запутавшиеся в волосах мох и отломленные от деревьев побеги. Одним словом, он поступал, как бездомная собака, которую бьют и отталкивают.

Он кончил тем, что заснул, держа руку у пояса, где сохранялись его сокровища. Он был голоден, несмотря на золото, которое носил с собой, жаждал, хотя в двух шагах был ручей, но в то же время был божественно счастлив, что мог забыть все и закрыть глаза.

Принц Мюрат после продолжительной езды верхом остановился перед домиком, где он должен был ночевать. Удивленные крестьяне, по обыкновению, рассматривали его величественную наружность и блестящее великолепие его штата. Раньше него в квартиру была доставлена в карете великолепная походная посуда, белье и удобный домашний костюм. Благодаря его мягкости и удобству во время сна и практичности, и прочности для верховой езды, в случае внезапной тревоги Мюрат не мог обойтись без него.