Шпион Наполеона. Сын Наполеона (Исторические повести) - Лоран Шарль - Страница 16

Она подняла на Родека свои проясненные глаза. На ее губах обрисовалась нежная полуулыбка, в которой оставалось некоторое смущение. Но внезапно она побледнела, видя во взгляде ее хозяина, устремленном на нее, отпечаток горестной суровости.

— Пришел час раскрыть вам секрет, долго мною сохраняемый, — сказал он после тяжелого молчания. — Я не рассчитывал вам так рано открыть эту ужасную историю, но я вижу, что обстоятельства сильнее моей воли… Они нас не предупреждают о своем ходе, но внезапно раскрывают нам глаза на мир, казавшийся нам иным накануне. Уже если вас судьба нечаянно поставила лицом к лицу с людьми, замешанными в вашу жизнь, я не имею права долее молчать: надо, чтобы вы узнали все.

Берта устремила на него свои расширенные от мучительного беспокойства глаза. Инстинкт подсказывал ей, что не о ней одной идет речь и наконец слова старика бросят свет на таинственные события, совершавшиеся перед ее глазами.

— Дело идет о малютках, — продолжал Родек, дотрагиваясь до ее плеча, желая этим как бы успокоить ее смятение. — Дело идет об их матери, вашей бедной очаровательной сестре, умершей от горя в прошедшем году. Дело идет также и об их отце, известном мне одному, ужасный конец которого причинил отчаяние и сократил жизнь нежной защитнице этих малюток. Вы помните это гордое и красивое создание, которое, казалось, предназначалось к более счастливой мирной жизни. Вы помните, насколько казалось невероятным, чтобы она забыла свои обязанности и решилась жить далеко от своих, не признанная никем и тем не менее счастливая в своем позоре… Все это потому, что она встретила самого благородного и преданного из друзей, сознавала себя вполне любимой человеком, который дал бы ей свое имя, восторжествовав над всеми препятствиями, но неожиданная катастрофа вырвала его из ее рук…

— Так… — прервала его Берта с глазами, полными слез. — Так Ганс и Лизбета…

— Ганс и Лизбета — это дети — увы! сироты — Жанны Унгер, вашей сестры, и Луи Бурбона, герцога Ангиенского. Мой несчастный повелитель часто являлся в Этенгейм и жил иногда подолгу в уединенном домике по дороге во Францию не для заговора против директории, а позже — против первого консула, но для того, чтобы снова встретить мать своих детей. Он находился около нее, сколько было ему возможно. Я сопровождал его всегда в этих секретных путешествиях, дабы снова увидеть ту, которую я называл «госпожой». Он доверялся только мне, чтобы предупреждать о своем приезде и чтобы обеспечить их спокойствие, когда он был с нею. Он, конечно, изменял свой костюм во время этих путешествий, но, как и следует принцу его расы, ничто не обнаруживало его на взгляд и все выдавало его предупрежденным глазам.

Сколько раз я видел его играющим со своим сыном! Он обожал его. Для всех ребенок назывался Гансом, только для своего отца он был Жан. Это был их секрет… Принц шептал ему очень тихо это имя, и малютка, бледный, с блестящими глазами, бросался в его объятия.

После двойной катастрофы, когда я решил вверить вам и вашему честному Карлу этих двух бедных крошек, я отвел мальчика в сторону и объяснил ему, как умел, о случившемся несчастье: «Ты будешь жить с сестрою твоей матери. Она так же прекрасна и добра. Повинуйся ей. Но она не знала твоего отца; береги же для себя одного воспоминание о том, кто так любил тебя. Когда мы встретимся, то будем о нем разговаривать».

Впрочем, незачем вас уверять, что он не знал ни звания, ни настоящего имени потерянного покровителя. В его глазах это был его отец, вот и все!

Дорогой малютка поступил так, как я указал ему. Это честный мальчик, он не изменил своим двум расам. У него сердце крестьянина, но в нем бьется королевская кровь. Он тверд и верен, мужествен и скрытен. Иногда, оставаясь со мной вдвоем, он смотрит на меня бледный, с покрасневшими от слез глазами. Я пробовал улыбаться и звать его тихо по имени Жан, которого он давно не слышал. Тогда он горестно подымал глаза, будто желая рассмотреть далекий образ. А у меня этим временем, при воспоминании о моем повелителе, сердце разрывалось от рыданий.

Берта плакала при воспоминании о своей исчезнувшей старшей сестре. Слова Франца Родека приподняли последнюю завесу, спущенную перед нею. Теперь раскрылось, чего она до сих пор не знала из жизни и любви Жанны. Она вспомнила, с какой строгостью принимал ее отец, уважаемое всеми должностное лицо в Сент-Мари-о-Мин, скромные попытки некоторых родственников, старавшихся вымолить прощение для отсутствующей дочери. Она смутно спрашивала себя, подозревал ли хотя один момент ее отец имя человека, для которого эта опозоренная девушка покинула родительский кров.

Затем она унеслась мысленно к своим юным дням и увидела себя под тяжестью неизвестной ошибки. С этой минуты она поняла, почему с такой поспешностью схватились за неожиданный случай, чтобы ее устроить. Ее выдали замуж за скромного иностранного купца, который жил везде понемногу, не имея нигде ни связей, ни привязанностей. Правда, он искренно к ней привязался, но не очень домогался ее руки!.. Однако этот случайный муж был совершенство по своей доброте к ней, хотя после совершившегося она не имела никакого права жаловаться.

Ее мысли завертелись вихрем и смешались… Они толпой ворвались в ее ум в продолжение молчания, последовавшего за рассказом старого шуана. Самая упорная из них, которая беспрестанно появлялась, едва успев исчезнуть, была мысль о детях-сиротах, живших с нею. Она заботилась о них от всего сердца и воспитала, как могла лучше, их, последних отпрысков почти королевской расы, настоящих французских принцев.

Она любит их по-прежнему, но теперь присоединилось еще чувство уважения.

Внезапно открылась дверь, и маленький мальчик вошел своим обычным шагом.

Первый раз ей показалось недостаточным посмотреть на него, и она принялась изучать его. У него были белокурые волосы и естественно бледное лицо. Он был худ, но энергичен и крепок. Его глаза были голубые, а взгляд казался то твердым, то мечтательным. Как это случилось, что Берта никогда не замечала этого холодного решительного лица, этого не то что высокомерного, но какого-то недосягаемого вида.

Мальчик заметил, что на него смотрят иначе, чем обыкновенно. Он уловил на лице старого Франца выражение, похожее на то, какое он видел во время их тайных бесед. Затем Ганс перенес свой взгляд на Берту и увидел ее потрясенной непонятным душевным волнением. Тогда он еще более побледнел и, казалось, колебался, что ему делать.

Она, не отрывая от него глаз, протянула к нему руки и дрожащим голосом сказала это простое слово:

— Жан!

Он сначала попятился, как будто от сильного удара в грудь, затем бросился к своей новой матери и начал яростно целовать ее, повторяя с улыбкой и слезами:

— Мама Берта, мама Берта!

Затем, высвободившись из нежных объятий и не говоря ни слова, он выбежал.

Родек и Берта переглянулись с удивлением.

Минуту спустя Ганс вошел, держа за руку свою маленькую сестру. Толкнув ее нежно к той, которая их обоих усыновила, он сказал едва слышно:

— Теперь ее надо звать Елизаветой. Это ее французское имя…

Около двенадцати часов дня маленькая деревенская тележка тихо катилась лесом.

Путешественники оставили дом открытым для ожидаемых гостей.

Слуги Мюрата могли распоряжаться по своему усмотрению погребом и хлебным амбаром. Правда, что погреб был очень скромный, а амбар плохо наполнен. Постели были готовы, стол накрыт; шкаф для белья не заперт; в конюшнях была приготовлена солома в снопах, которую только оставалось разбросать вилами, и подстилка была готова.

Далеко, уже очень далеко, по дороге, тянувшейся по другую сторону гор, ехала тележка ровным шагом, не очень скоро, но без остановки. Впереди шел гигант с седыми волосами. Его гибкая походка и крепкая сильная фигура обличали осторожный и степенный вид. Около него шел ребенок, которого приводило в восторг каждое встречающееся обстоятельство и развлекала каждая птичка. Он хлестал мимоходом своим прутиком по печальным ветвям сосны, протягивающимся к почве, подобно опустившимся волосатым собачьим хвостам.