Шпион Наполеона. Сын Наполеона (Исторические повести) - Лоран Шарль - Страница 31

Мак ликовал. Переданные с такой невозмутимой уверенностью новости слишком хорошо свидетельствовали о том, что он упорно доказывал своим корпусным начальникам, а потому главнокомандующий принял их с энтузиазмом.

— У вас, конечно, есть серьезное доказательство вашего рапорта? — спросил, однако, фельдмаршал Кленау, обращаясь к шпиону. — Удивительно, сколько новостей можно узнать в один день! Ведь вы нам, однако, ничего не сказали сразу!

— Я предлагаю как гарантию рассказанного мою жизнь, она в ваших руках, ваше превосходительство. Этого достаточно, не правда ли? Доставляя до сегодняшнего дня верные справки главнокомандующему, разве я представлял ему письменные аттестаты в их достоверности?.. Нет! Я проник через французские линии, рискуя быть убитым. Я говорил здесь все, что знал, рискуя, что мне не поверят. Только несколько часов тому назад через посредство, которое мне одному известно, и я не должен его открывать, я мог узнать то, что еще сегодня утром было мне неизвестно. Я исполнил долг, повторив все это; более мне нечего прибавить.

Тогда произошло что-то странное, чего Шульмейстер сразу не мог себе объяснить, но когда он понял, то был поражен до серьезного беспокойства. При последних словах его голос прозвучал, чего он не заметил сам, совершенно, как накануне у фальшивого интенданта Калькнера. И на этот раз фельдмаршал-лейтенант Кленау, отличавшийся лучшей памятью, чем другие, внезапно встал и направился к одутловатому, багровому крестьянину, стоявшему в нескольких шагах от него.

С нахмуренными бровями и внимательным взглядом он, казалось, рассматривал на ходу эти черты лица со стесняющим Шульмейстера вниманием. Он, по-видимому, искал в них малейший признак другой личности, за которой его глаза уже наблюдали.

В то время как он подходил, Шульмейстер после минутного удивления и некоторого смущения уже овладел собою и спросил себя: «Я, должно быть, забылся… Мне изменил голос!.. Подлинно, что этот человек менее глуп, чем остальные. Он подозревает мое переодевание и, наверное, подвергнет меня какому-нибудь испытанию… Какому?..»

Кленау был от него только в двух шагах. Он был так поглощен своим исследованием, что глубокое молчание царило в зале. Все присутствующие как бы поняли немую трагедию, разыгрывавшуюся между этими двумя лицами, находящимися друг против друга.

— Надо снять с этого человека дорожный плащ, надетый на нем, — сказал фельдмаршал, указывая пальцем на шпиона.

Мак подумал, что Кленау сошел с ума, и был готов уже вмешаться, как, к его крайнему удивлению, Шульмейстер без малейшего сопротивления принялся снимать свою одежду.

С удивленной улыбкой он правой рукою сдернул за спиною свой левый рукав, и тяжелый крестьянский кафтан упал к его ногам. Присутствующие увидели круглые плечи и сильный торс поселянина, мало заботившегося об элегантности и легкости одежды.

Поистине ничто не напоминало в нем исчезнувшего интенданта.

Удивленный Кленау рассматривал совершенно близко лицо секретного агента и, казалось, искал на нем исчезнувшие морщины…

Однако и он дошел до того, что уже через минуту стал сомневаться в верности свидетельства своих ушей. Многие знают, с каким упорством поразивший нас выговор, так сказать, отмечается нашей памятью. Но как же хвастаться тем, что узнал человека только по его голосу, когда все остальные признаки совершенно неподходящие?

Все-таки упорный наблюдатель не считал себя побежденным.

— Генерал, у вас ли еще седой парик, который нашли сегодня утром в одной из комнат вашей квартиры? — внезапно обратился он к Маку, не отрывая глаз от своей жертвы. — Я был бы вам очень благодарен, если бы вы послали за ним, чтобы примерить его на голове вашего агента.

Глубокое удивление, впрочем, вымышленное, выразившееся на лице Шульмейстера, было ничтожно в сравнении с остолбенением, которое вызвали подобные слова у начальника армии. Каким образом, в самом деле, мог один из самых серьезных его офицеров предаваться подобным шуткам?

Что же касается Венда, молча присутствующего при этой сцене, он чувствовал себя жертвой совершенно справедливого страха. Если только раскроют обман, его сообщничество будет живо доказано, и что же тогда с ним станет?

Кленау притворился, что не замечает сделанного на всех различного впечатления.

— Пока мы здесь, — продолжал он, — мы можем также прикинуть на спину этого человека белый мундир, который он оставил в спальне главнокомандующего. Может быть, он будет несколько тесноват для такого здоровяка, но у него, должно быть, есть средства переделывать себя. Иногда его видят с плечами, по-видимому, могучими, которые очень ловко набиты шерстью.

При этих словах старый подозрительный воин схватил верхнюю часть руки Шульмейстера, ожидая, что она обернута толстым слоем материи. Но тотчас же он сделал удивленный жест и подался назад. Его рука ощупала легкую полотняную рубашку, под которой при прикосновении его пальцев чувствовались безо всякой военной хитрости громадные мускулы с их сильной выпуклостью и совершенно живые. Никогда такие мускулы не могли бы войти в узкий мундир старика, достигшего высших военных градаций, в особенности в интендантстве.

Испытание приняло неожиданный для него оборот. Шульмейстер покорился ему, впрочем, с наивным удивлением, сбившим с толку Кленау… Но когда вестовой принес старый мундир, брошенный накануне беглецом, и делал всевозможные усилия, чтобы напялить его на человека, который носил его накануне, то обман Кленау был полный. Шульмейстер искусно представил, что силится вместить в него свои плечи, округляя свой торс, и так расширял проймы, что мундир разорвался от ворота до талии.

В то время другие генералы, заинтересованные этой игрой, мало-помалу покинули свои места, чтобы поближе рассмотреть личность, возбудившую подозрения их коллег. Самый грубый из них, Иелашич, не поколебался положить свою руку на плечо шпиона и заставить его вертеться, чтобы проверить его анатомию со всех сторон.

Но за этим испытанием кровь, казалось, совершенно исчезла с лица Шульмейстера, глаза метнули пламя, он сделал быстрый скачок назад и воскликнул:

— Довольно!..

Иелашич никак не мог допустить, чтобы это восклицание относилось к нему, и хотел снова приблизиться на шаг, чтобы продолжать свой осмотр.

— Я сказал, довольно, генерал! — повторил шпион, глядя ему прямо в лицо. — Я не ваш солдат, чтобы вы обращались со мной грубо. Я — свободный человек, гость главнокомандующего и запрещаю, чтобы ко мне прикасались.

— Вы запрещаете?! — пробасил Иелашич с искаженным от гнева лицом.

— Да, запрещаю! Я охотно подчинился внимательному осмотру, который эти почтенные генералы, не знаю почему, нашли необходимым… Кажется, я перенес его добровольно… Теперь кончено, я не согласен более подчиняться этой церемонии.

Иелашич после этих слов взбесился до того, что у него показалась пена у рта. Сослуживцы приблизились, чтобы успокоить его. Мак, оскорбленный испытаниями, которым был подвергнут его агент, употребил свой авторитет, чтобы положить этому конец. Но он не успел бы в этом, если бы Шульмейстер не придумал, как бы объясняя свое сопротивление, повторить те же слова, произношение которых чуть его не выдало. Не торопясь, пропуская руки в рукава своего тяжелого кафтана, поднятого с земли, он ясно произнес эту фразу:

— Я сказал все, что знаю, и ничего не могу прибавить.

Он снова отыскал тот тон, который только что пробудил воспоминания Кленау, но с таким различием тембра, в одно и то же время легким и характеристичным, ощутительным и вместе с тем размеренным, что самый внимательный и тонкий наблюдатель, услышав его, сказал бы себе: «Вот откуда происходит моя ошибка. Оба органа действительно походят; голос сегодняшнего человека походит на голос вчерашнего, но все-таки между ними есть разница».

Затем все успокоились. Кленау признал себя побежденным, Иелашич уселся, ворча, на свое кресло. Шульмейстер с грубыми и неловкими манерами, какие видел у него с утра Мак, попросил позволения генерала уйти.