Мотылёк над хищной орхидеей (СИ, Слэш) - Соот' - Страница 7

Так было до последнего Рождества, когда весь его мир стал стремительно сужаться до одного ника, обладатель которого казался Конраду более настоящим, чем все люди вокруг.

Если бы он взглянул на себя со стороны, то очень удивился бы тому, что манеру строить слова воспринимает как «голос», звучащий у себя в голове, и твёрдо уверен в том, что может узнать незнакомого ему человека по смайлику, как по выражению лица.

Хотя он и не знал о самом Охотнике ничего, но начал уже понемногу запоминать его режим.

По утрам у того почти всегда были дела — он отписывался, но короткими сообщениями, как будто спешил скорее отключить телефон — планшет, ноутбук? Конрад до сих пор не знал, откуда тот писал.

Потом, во время обеда, им удавалось поболтать — но после трёх Орландо снова напрочь исчезал. На протяжении двух часов он оставлял Конраду единственную возможность разговаривать самому с собой — и эти два часа стали нестерпимыми для того, потому что, несмотря на то, что Конрад знал, что до пяти Орландо не станет отвечать, рука то и дело тянулась проверить телефон.

Затем Орландо брался за телефон и отвечал сразу на всё. С небольшими перерывами он оставался на связи до семи — и иногда проговаривался, что стоит на светофоре, так что Конрад делал вывод, что тот ехал домой.

После семи начинался очередной цейтнот, из-за чего Конрад волей-неволей ловил себя на обидной мысли, что Орландо живёт не один. После одиннадцати тот снова плотно появлялся в сети — расслабленный и веселый, явно закончивший все свои дела. В оставшиеся три часа его вопросы частенько доходили до опасной грани, за которой обычный разговор переходит в виртуальный секс — но он никогда не настаивал ни на чём, и если Конрад обрывал его — всегда готов был легко отступить за безопасную черту.

Иногда в эти часы у Конрада вовсе не было настроения слушать подколы на эротическую тему, и он переводил разговор на то, что было важно для него — часто рассказывал про мать, про Лоуренса и про сестру. Про отца он предпочитал не говорить, но в конечном счёте Охотник выспросил и про него.

Сейчас часы показывали третий час, и Конрад начинал опасаться, что так и не получит ответ. Однако сообщение всё-таки пришло.

«Я не люблю Эдинбург и ЮК вообще. Мне не нравится правый руль, а с водителем я себя чувствую как идиот».

«В смысле, в такси?»

«Типа того».

«Постой, но английский же для тебя родной?»

Ответа не было.

«Ты из Америки?» — предположил Конрад, хотя и сам понимал, что этого не может быть. Английский у Охотника был настолько классический, что могли бы позавидовать и некоторые профессора, и он явно неплохо знал саму страну.

— Конрад, ты идёшь?

Конрад поспешно спрятал в карман телефон, когда дверь открылась и Лоуренс ворвался внутрь.

— Эм… что?

— У меня день рождения, идиот! Только не говори, что ты забыл!

Конрад абсолютно определённо забыл. И столь же определённо не собирался об этом говорить.

— Да нет, просто уже начал думать, что ты меня не пригласил.

Лоуренс поймал его за руку и потянул с кровати, на которой Конрад валялся до тех пор.

— Подъём! — возвестил он и, стянув с крючка пуховик Конрада, швырнул в него.

— А куда мы идём? — уже на ходу поинтересовался тот, проверяя, не выпал ли из штанов телефон.

Эллиот Халлвил, кузен Лоуренса, работал в Эдинбурге, но домик снимал в пригороде, потому как также, как и сам Лоуренс, родом был с юга.

Вариант жить с ним Лоуренс не рассматривал никогда — ему гораздо больше нравилось целыми днями тереться в кампусе и общаться с однокурсницами. Но, в отличие от Конрада, он всегда имел возможность сбежать оттуда, когда начинал скучать по домашнему теплу.

Эллиот был старше его всего на пять лет и потому никаких особых ограничений для кузена не вводил — в том числе разрешал приглашать в его дом друзей, до тех пор пока тот оставался цел. Потому Лоуренс и решил праздновать у него.

К тому времени, когда оба добрались до места, на плечах у обоих уже намело небольшие сугробики — погода, которой интересовался Охотник, не переставала «радовать» Конрада запредельными для этих мест холодами уже третий день.

Если бы кто-то спросил его, чем он хочет заниматься в подобный день — а это, кроме прочего, был выходной — он сказал бы, что хочет лежать в кровати под тёплым одеялом и вообще не вставать.

Лоуренс не имел привычки спрашивать о подобных вещах, и Конрад его понимал — ведь могут же и отказать.

Он отправил Конрада готовить пунш вместе с парочкой его друзей, а сам взялся организовывать пространство в комнате и у дверей. Большая часть гостей ещё не добралась, и Конрад начинал понимать, что его ждёт очень, очень долгий день.

Ирвин и Харви, вместе с которыми он должен был заниматься столом, всё время выпадали из процесса, задевая друг друга краешками тел, и надолго зависали, обнимаясь где-нибудь в углу. Пунш спустя полтора часа всё ещё был не готов, а гости уже повалили толпой, так что Лоуренс едва успевал их впускать.

Наконец, уже около девяти часов вечера Конрад улучил минутку, чтобы скрыться ото всех в самом тёмном углу, и снова взял в руки телефон, но ответ так и не пришёл.

Рей пошевелился, потому что на бедро упала тень. Он выпрямил ногу и чуть повернул голову, щуря глаза под тёмными очками с зеркальным стеклом.

Здесь, на солнце, на экране мобильника ничего было не разглядеть, и потому, чтобы ответить на сообщение Конрада, приходилось прикрывать телефон рукой — или вовсе заходить в салон.