Гнев Гефеста (Приключенческая повесть) - Черных Иван Васильевич - Страница 10

Самолет приземлился на аэродроме летно-испытательного центра уже в десятом часу, пока Гусаров добрался до гостиницы, было уже десять. Но генерал знал, Петриченков не спит, и, сбросив в номере плащ-пальто, направился к нему.

Петриченков сидел за столом, обложившись бумагами, и встретил своего начальника, как показалось Гусарову, без особой радости. А может, просто устал, расстроен чем-то, потому и голос прозвучал не очень-то приветливо.

— Ну докладывай, как ты тут, что выяснил, какие волнуют проблемы? — спросил Гусаров, присаживаясь к столу. — Объяснительные изучаешь?

— Приходится, — грустно вздохнул Петриченков. — Тут ребус посложнее «элки». Кстати, какое заключение дала экспертиза?

— На посадочном солнце било в глаза, — ответил Гусаров.

— Опасность для курсанта-первогодка, — не согласился Петриченков. О чем-то подумал. — А вообще-то, Виктор Николаевич, пусть будет по-вашему. Аварийный акт вы подписали, а мое мнение пусть останется при мне. Только у меня к вам просьба: коль дело Арефьева доверили мне, разрешите мне самому во всем и разобраться.

— Ты хочешь сказать, чтобы я тебе не мешал? — удивился Гусаров такой постановке вопроса, за которым угадывалось не только стремление к самостоятельности, к желанию проявить свои способности, проверить себя, но и несогласие с методикой расследования начальника, а возможно, кое-что и похуже.

Петриченков пожал плечами: считайте, мол, как угодно.

— Но я — старший инспектор службы безопасности полетов, — почти с возмущением возразил Гусаров. — И меня от дела никто не отстранял.

Петриченков обиженно сжал губы.

— В таком случае, зачем же было меня посылать?

— Ты мой первый заместитель. И сам понимаешь, нужно было по свежим следам. А там дело было не закончено. Ты думаешь, сюда я прибыл, потому что не доверяю тебе? — осенила Гусарова догадка. — Глубоко ошибаешься. Будешь ты старшим инспектором, и ты будешь всюду ездить, за все отвечать.

— А как же с самостоятельностью, с инициативой?

— Разве я когда-нибудь ущемлял твою самостоятельность, сковывал инициативу?

— Но и с поводка далеко не отпускали, — усмехнулся Петриченков. — А когда тебе на пятки наступают, в затылок дышат, какая уж тут самостоятельность.

— Так… Что ж, спасибо за откровенность, Николай Иванович. — Гусаров был ошарашен притязаниями подчиненного. Что это, порыв энтузиазма, жажда деятельности или философия карьериста: дорогу молодым, стариков на свалку? Нет, не за прямоту, оказывается, не любили в полку Петриченкова, не за ершистый характер неуважительно относятся к нему в службе безопасности полетов, а за бесцеремонность, бестактность.

В какой-то степени полковник прав: Гусаров далеко не отпускал его с поводка, шестым чувством опасаясь, что он может наломать дров; и случай с катастрофой «элки» подтвердил это. Но Петриченков ко всему еще упрям: «Мое мнение пусть останется при мне». Как же ему доверить расследование этого происшествия? А может, Гусаров ошибается, прав Петриченков? «Человек в экстремальных условиях способен на большее?» Здесь Петриченков уже нащупал нить происшествия, близок к раскрытию причины, а появляется генерал Гусаров — и вся слава достается ему? Видимо, он так и рассуждает.

Где же выход? Выход есть…

— Вот что, Николай Иванович, — смирил свой гнев и вспыхнувшую неприязнь к Петриченкову Гусаров. — Веди расследование, как и вел до моего приезда. Считай, что меня здесь нет. Мешать я тебе не стану. А если с кем-то мне доведется беседовать, к сердцу не принимай, считай это старческой слабостью, любопытством, не больше.

— Спасибо, Виктор Николаевич! — оживился Петриченков. — Я вас первым проинформирую, как закончу дело.

Полигон. 2 октября 1988 г.

Веденин вспомнил все до мельчайших деталей, но своей ошибки не нашел. А возможно, ее и не было? Но испытатель-то погиб. Лучший испытатель… Хотя как и он, Веденин, невезучий. Правда, не во всем. Говорят, кому везет в любви, не везет в службе. Игорю в любви везло… А Веденину — ни в любви, ни в службе. Зря он ушел с летной работы. Эту гибель он никогда себе не простит…

Может, что-то напутал Игорь, сделал не так? На него не похоже… Как он готовился к испытанию, прошел ли тренировки?..

Ясноград. Летно-испытательный центр. 17 сентября 1988 г.

Игорь вошел в тренажерную — большой светлый зал с подвешенными креслами катапульт разных систем, с возвышающейся на постаменте кабиной самолета — тренажером, около которого уже поджидал капитан Мовчун. Но прежде чем заняться тренировкой, Игорю захотелось посидеть в кресле «Супер-Фортуны», и он, поприветствовав начальника тренажерной аппаратуры поднятой вверх рукой, остановился у «трона».

— Я посижу вначале здесь.

— Давай, — кивнул Мовчун и сам полез в кабину.

Игорь уселся в кресло. «Супер-Фортуна» — младшая сестра «Фортуны», мало чем отличающаяся от старшей. Такие же сверкающие хромоникелевым покрытием штанги, может, чуть покороче и чуть потолще, такие же подлокотники, ножные захваты, заголовник, в котором уложен парашют. А вот защитный щиток иной.

Игорь пристегнулся ремнями, поднял щиток. Будто закрыл себя прозрачным колпаком. Со стороны издали катапульта стала, наверное, похожа на капсулу — такой никакая скорость не страшна. И устойчивость должна быть стопроцентной — никаких выступов по бокам. Но как поведет себя кресло в небе? «Фортуна» тоже казалась безупречной, и при испытании на стенде, и с манекеном в небе, а потом и с Батуровым сработала нормально. А с ним, с Игорем Арефьевым, сыграла злую шутку: так крутанула, что из глаз искры посыпались. И тот, шестилетней давности, эксперимент всплыл в памяти.

…Самолет-лаборатория поднялся на 12 тысяч метров. Летчик разогнал скорость до 1300 километров в час и включил табло «Приготовиться». Арефьев в последний раз окинул приборы беглым взглядом — все в порядке, — включил тумблер «Готов».

Это было его седьмое катапультирование. Игорь хорошо помнил, как был напряжен в первом испытательном прыжке, как туманились и рвались мысли, словно лента допотопного кино, и он почти ничего не понял. Теперь же он был спокоен, все видел и слышал, голова была ясная, мысли четкие, последовательные и действия точные, безукоризненные: он поставил ноги на подножки, взялся за красные скобы, сконцентрировался.

Прошло еще несколько секунд, пока загорелось табло «Пошел». Игорь потянул красные скобы и тут же ощутил сильный толчок, навалившуюся на тело тяжесть перегрузки. Но голова по-прежнему была ясной: он чувствовал, как прижало плечи к креслу — сработали механизмы притяга плеч и пояса, — к подлокотникам поднялись ноги, а фалы захватов притянули их к ложементам кресла. Он даже увидел, как сверкнуло в лучах солнца бронестекло первой кабины пилота. Потом его ослепило. И солнцем, и необычной синевой неба. И тут его крутануло. Небо и солнце качнулись и поплыли вокруг, в глазах замелькали огненные искры. Но это было лишь мгновение. Он сразу сообразил, что произошло и что надо предпринять, однако не торопился — кресло должно само стабилизироваться.

Вращение не прекращалось.

«…Пять, шесть, семь», — отсчитывал Игорь. Через несколько секунд произойдет отделение кресла и сработает парашютная система. Если вращение не прекратится, стропы могут скрутиться и купол парашюта колбасой потянется за испытателем…

«…Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать…» Воздух свистит в ушах, искры проносятся быстрее, укрупняются и превращаются то в желтые, то в черные круги. В надлобных пазухах заломило. Дальше медлить нельзя. Надо использовать силу воздушного потока, как не раз делал он в состязательных прыжках при задержке с открытием парашюта. Он отвел в сторону руку. Воздушная струя ударила в нее, замедлила вращение. Другая рука окончательно прекратила его.

Он помнил — отсчитал до тридцати. Тридцать секунд. А они показались вечностью. Там, в небе, время имеет совсем иное измерение: на земле — мгновение, а там порой — целая жизнь.