Гнев Гефеста (Приключенческая повесть) - Черных Иван Васильевич - Страница 13

Матушкин. Мы тщательно проверили всю последнюю партию пиропатронов, взвешивали каждый заряд. Можете посмотреть. (Передает присутствующим листы.) Расхождений ни на грамм. И подготовка к испытанию, и испытание проводились строго по инструкции. Так что по вине пиротехнической службы вращение не могло усилиться.

Веденин. А по вине телескопических труб?

Матушкин. Нет. Телескопическим трубам мы уделяли особое внимание, проверяли десятки раз. Точно отрегулировали газораспределение, раскрытие тормозных парашютиков. Все работало как часы.

Веденин. Хорошо, садитесь. Инженер по аэродинамике.

Козловский. Аэродинамика — штука сложная, но точная. Мы промоделировали отстрел кресла в разных вариантах, трижды продували его, один раз с испытателем Арефьевым, еще раз произвели отстрел с манекеном. Просчитали все на машинах и по графикам. Параметры заданные. Никаких расхождений. Вот полюбопытствуйте. Данные свежие. Как говорят, свежи, но все те же — три радиана. А почему у товарища Арефьева десять набежало — одному богу известно.

Веденин. Начальник ПДС.

Грибов. Я думаю, от парашютно-десантной службы не требуется цифровых расчетов. Парашют, известно, сработал безукоризненно. Никакого вращения, никакой раскачки, не так ли, товарищ Арефьев? Так. А потому и претензии к ПДС не имеют под собой никакой почвы.

Веденин. А что скажете вы, Николай Николаевич?

Щупик. Что касается службы материально-вещевого снабжения, то тут, по-моему, и подавно не может быть претензий.

Веденин. Дело не только в вашей службе, Николай Николаевич. Вы все выступаете так, словно оправдываетесь. А нужны не оправдания, а мнение, гипотезы, что ли. Почему возросла скорость вращения кресла с трех до десяти радиан, какие могли быть тому причины? Мы не виновного ищем, а нашу общую недоработку. — Петриченков голосом выделил эту фразу. — А теперь послушаем вас, товарищ Арефьев. Может быть, вы за эти дни что-нибудь вспомнили?

Арефьев. К сожалению, добавить что-либо к заключению не могу.

Реплика Скоросветова. А вы уверены, что ваше заключение бесспорно?

Арефьев. Я уверен, что кресло с подобным дефектом небезопасно для жизни летного состава. — Петриченков подчеркнул и это.

Скоросветов. Вот как? Но сами-то вы живы и невредимы.

Арефьев. Да, я жив и невредим. Я — испытатель и был готов ко всяким неожиданностям. А представьте на моем месте раненого летчика — катапульта в основном потребуется в бою, — разве он выдержит такое вращение? А ему надо не только спастись, но и быть способным вести бой на земле.

Веденин. А не мог повториться давний случай, как у Данилина, когда при катапультировании выбился кусочек запасного парашюта?

Грибов. Нет, не мог, Юрий Григорьевич. Я лично контролировал испытателя и перед экспериментом, и после приземления. Все было в порядке.

Скоросветов. Парашют мог выбиться в воздухе. А после приземления до запасного ль было, не правда ли, товарищ Арефьев?

Арефьев. Причин выбиться запасному парашюту не было. В кресле я сидел почти без движения. Притом если согласиться с версией подполковника Скоросветова, значит, усугубить положение «Фортуны»: парашют непонятно почему выбивается из чехла у испытателя, который, по существу, в кабине ничего не делает, лишь созерцает; что в таком случае ожидать летчику, которому приходится работать? Или это для заключения не имеет значения?

Скоросветов. Я должен сказать вам, товарищ Арефьев, что испытатель, который ничего в кабине не делает, а лишь созерцает, уподобляется манекену. И очень, очень печально, что вы вместо того чтобы все подмечать и фиксировать, запоминать и анализировать, сидели почти без движения, созерцали. И теперь ничего объяснить не можете. Зачем тогда было лететь? Лучше манекен посадить в кресло — и волноваться за него не надо, и зарплаты он не требует.

Арефьев. Вы правы, товарищ временно исполняющий обязанности начальника летно-испытательской станции, манекен дешевле обходится. И главное — он покладистее, смолчит, все стерпит. И совесть опять-таки не будет его мучить.

Веденин. Я вас собрал не для того, чтобы вы пикировку устраивали. Садитесь. От ошибок никто не застрахован, и надо не обвинять друг друга, а искать причину вращения кресла. Поскольку все считают, что при подготовке не было допущено ошибки, посмотрим, что произошло в небе. Прошу всех в кинозал…

Петриченков откинулся на спинку кресла. Он тоже несколько раз прокручивал ту киноленту и хорошо помнил весь процесс катапультирования. Вращение кресла хорошо просматривалось.

А ну-ка посмотрим, что говорили экспериментаторы после кинозала…

Веденин. У кого какие есть вопросы?

Скоросветов. Разрешите, Юрий Григорьевич? Лейтенант Арефьев в устном докладе и в письменном заключении утверждает, что ему удалось замедлить вращение, а затем остановить. Но, как вы заметили по фотоконтролю, вращение поначалу было незначительное, в пределах расчетных трех радиан. А вот как только появилась рука, началась круговерть. Как это объяснить?

Веденин. Прошу, Игорь Андреевич.

Арефьев. По мнению некоторых товарищей, до отклонения руки было все в порядке, кресло вращалось с расчетно-допустимой скоростью в три радиана. И лишь рука дала ему дополнительное ускорение. Разрешите, Юрий Григорьевич, к доске? (Чертит.) Это сила веса, это — порохового заряда, это — лобовое сопротивление. (Пишет формулу, цифры.) По грубому подсчету, как видите, равномерно замедленное движение обеспечивалось до тех пор, пока не упала сила порохового заряда. Теперь посмотрим дальше… Вращение происходит по часовой стрелке. А вот куда направлен вектор лобового сопротивления руки. Дальше, по-моему, все ясно без геометрии. Поток, ударяясь в ту самую злосчастную руку, за которую поймал меня подполковник Скоросветов, не способствовал вращению, а противоборствовал ему. Значит, рука не могла явиться причиной ускорения вращения кресла.

Скоросветов. Поразительно! Какая сногсшибательная реакция!

Арефьев. У кого на что.

Веденин. Садитесь!.. У кого какие вопросы? Только, пожалуйста, без острот. Повторяю, мы ищем не виновного, а нашу общую ошибку или недоработку. Все всем ясно? А что по этому поводу думает напарник и дублер Арефьева?

Батуров. Мое мнение, Юрий Григорьевич, прежнее: «Фортуна» — замечательная катапульта. Но не зря мы ее женским именем нарекли. А как известно, «сердце красавицы склонно к измене и к перемене, как ветер мая». И мне непонятно, какие могут быть споры и кривотолки вокруг заключения Арефьева. Уж коли доверили ему, так будьте любезны и верить. Сказано — плохо, значит, плохо.

Козловский. Вон куда хватил — и спорить с ним не моги. Прямо боги — испытатели, по Батурову, да и только, одну истину глаголют. А не хотите ли вы, товарищи боги, услышать другую истину: «Фортуна» прежде всего для спасения, а не для развлечения. И еще одна немаловажная деталь. В каких случаях летчик покидает машину? Как правило, в тех, когда самолет становится неуправляемым, то есть на малых скоростях. А на больших такого практически не бывает. Так вот, Юрий Григорьевич, я и подумал: а почему бы нам не решить эту, в общем-то, не стоящую выеденного яйца проблему так: ввести для «Фортуны» ограничение — катапультироваться только на дозвуковой скорости?

Скоросветов. А что, отличная идея. И из цейтнота мы выйдем.

Веденин. Какие еще есть идеи?.. Нет? Тогда по рабочим местам…

Петриченков встал и заходил по кабинету. Здесь, кажется, все ясно. Но что скажут медики? И прежде всего его лечащий врач Измайлов.

Ясноград. 18 сентября 1988 г.

Измайлов вышел от «бога ширпотреба» Щупика под хмельком и в отличном расположении духа: что бы о нем ни говорили — скупердяй, бюрократ, перестраховщик, — а врач он каких поискать. За это его ценят, уважают. Какую болезнь определил! Щупик чуть ли не на руках носил приговаривая: «Вы спасли нам дочь, дорогой Марат Владимирович». И верно, спас. Даже родная мать, тоже врач, не могла понять, что с дочерью, посчитала, что у нее настала пора зрелости, оттого и сильные боли в животе. А оказалось — острый гангренозный аппендицит; запоздай он с диагнозом на час, вряд ли удалось бы спасти. Теперь девушка вне опасности. На радостях Николай Николаевич и сам так поддал, что еле на ногах держался. Обнимал и целовал Измайлова, повторяя: «Ты — настоящий талант, ты — маг и волшебник».