Программист в Сикстинской Капелле (СИ) - Буравсон Амантий - Страница 12

Однако, несмотря на это, на следующий день я буквально чувствовал себя как новый, даже боль в спине на какое-то время отступила.

 — Ты гений, Доменико, — только и смог ответить я. — Как мне тебя благодарить? Хочешь научу решать дифференциальные уравнения?

 — Нет, нет, только не математика. Терпеть её не могу! Мне плохо от этих формул и чисел.

 — Но ведь ты выиграл состязание по запоминанию знаков числа Пи.

 — У меня просто хорошая память. А Карло Альджебри так долго зубрил эти знаки вслух, часто даже во время мессы в перерывах, что хочешь-не хочешь, а выучишь.

 — Ясно. Тогда я не знаю, чем могу помочь.

 — Можешь позаниматься математикой с Эдуардо. У него технический склад ума.

 — Издеваешься? Эдуардо меня терпеть не может, как и всех «виртуозов».

 — Если сможешь найти с ним общий язык, я буду тебе весьма признателен.

 — Ладно, завтра попробуем.

Однако на следующий день ничего не получилось: Эдуардо заперся в своей комнате и вывесил на двери объявление: «Монстрам вход запрещён». Пришлось думать, как выкурить трудного подростка из комнаты, но за три дня ничего так и не придумали и решили, что сам вылезет, когда захочет.

Итак, я забрался на только что построенный тренажёр. Мне предстояло окончательно его протестировать, и я сделал несколько подходов.

 — Это совсем просто. Прошу, твоя очередь, — обратился я к Доменико.

Доменико очень аккуратно повторил за мной упражнение для пресса, но на третьем подходе ему стало дурно, и он, опираясь на моё плечо, еле добрался до дивана.

 — Нет, всё же эти упражнения больше подходят для солдат, чем для певцов.

 — Ты просто ещё не привык, — попытался я переубедить Доменико.

Отжимания от пола тоже не пришлись по нраву этому «виртуозу» восемнадцатого века, он пожаловался, что вывихнул руку. Перебрав несколько видов упражнений, не требующих специального оборудования, мы, наконец, сошлись на некоторых приёмах из каратэ. Но для этого потребовалось место, и я решил на время вынести скамью для пресса из комнаты. Однако, моя очередная «программа» вновь завершилась с ошибкой: подняв скамью, я нечаянно задел стоящую на камине фарфоровую вазу, на которой были изображены павлины и тюльпаны.

Ваза упала и разбилась вдребезги, а Доменико, сам себя не помня от злости, бросился ко мне и вцепился в воротник.

 — Это же делфтский фарфор!

 — Не переживай, мы найдём точно такую же вазу. Не такой уж и раритет.

 — Ты знаешь, кто? Бревно неотёсанное, степной варвар, медведь из леса, толстокожий гиппопотам!

 — Гиппопотам, между прочим, царь. В то время как бегемот — просто аптекарь*.

Но Доменико меня не слушал. Он сел в кресло, схватился за голову и… вдруг заплакал.

 — Ты чего?! — я был в шоке. Первый раз вижу, чтобы парень в открытую вот так вот развешивал сопли. Причём, из-за какой-то дурацкой вазы!

 — Ты… чудовище… — сквозь слёзы прерывисто отвечал Доменико.

Я не знал, что и делать. С одной стороны, мне стало стыдно, что я своими злыми шуточками довёл всегда спокойного и невозмутимого Доменико до такого состояния. С другой же, я не мог понять его поведения.

 — У тебя просто нервы сдали. Ты не высыпаешься. Отсюда и стресс.

 — Ты говоришь, как мой брат, — угрюмо ответил Доменико. — Может, ты и не «виртуоз» вовсе, а обычный фальцетист*? Таких много на Севере Европы.

 — Тебе предоставить полное доказательство? Или ограничимся поверхностной оценкой?

 — Не надо, я пошутил. Ты не похож на фальцетиста.

 — Ну значит, тема закрыта.

Доменико ещё пару часов дулся на меня из-за вазы, но потом сменил гнев на милость. Мы достали спинеттино и приступили к ежедневному вокальному штурму уроку музыки.

 — В наказание за пакость ты споёшь мне первую арию Арзаче из оперы маэстро Аццури.

 — Что? Опять Арзаче? Ты издеваешься, Доменико.

Я ненавидел эту арию. Она вся была однообразной, построенной на монотонно-возрастающей гамме, безо всяких мелодических украшений.

Но делать нечего, провинился — пой. В третьей части арии был вообще шедевр: одна-единственная нота на несколько тактов.

 — А теперь тяни эту ноту, сколько хватит дыхания. Время пошло.

Набрав побольше воздуха в лёгкие, я начал петь ноту. Надо сказать, с первого раза я не дотянул даже до установленного сегодня в трактире минимума, выдохшись на второй минуте.

 — Повторим ещё раз. Ты же не хочешь сесть в лужу, когда будешь соревноваться со Стефано в длительности нот.

В итоге, несчастную «соль» второй октавы я повторил раз двадцать. Программа-минимум была достигнута только на двадцать первый раз.

 — Прекрасно. А теперь пробежимся по списку упражнений.

Я тогда пожалел, что списки реализуют IEnumerable и IEnumerator(обладают свойством перечисления). Доменико погнал меня по «коллекции из ста двадцати шести элементов». Причём, последние пять упражнений оказались на messa di voce.

 — Я сейчас помру! — взмолился я.

 — Ну помрёшь, так помрёшь. А выживешь — получишь право называться virtuoso. Пока что ты просто великовозрастный дискант.

 — Что?! — вспылил я.

Слова Доменико подожгли во мне спортивную злость. Я схватил листок с упражнениями и в ускоренном темпе, с мелизмами и трелями, спел каждое из них, а потом… Последнее упражнение, представлявшее собой одну ноту на десять тактов, я спел на одном дыхании, с каждой секундой усиливая звук, а к концу, исполнив трель на двух полутонах, я постепенно начал убавлять громкость, завершив упражнение уже совсем тихо.

 — Браво, Алессандро! — крикнул Доменико и бросился меня обнимать.

 — Браво, Доменико, — усмехнулся я. — Ты ведь спровоцировал меня на это.

 — Ну, о’кей, — улыбнулся синьор Кассини.

Наступила ночь, и мы разошлись по комнатам. Однако, все попытки уснуть завершились неудачей. Лёжа в кровати с открытыми глазами, я пытался понять, что вообще происходит.

Доменико. Этот человек в последнее время не давал мне покоя. Доменико, ты, вроде бы, тоже il musico, как я, как Стефано и Карло, и остальные хористы подобного толка. Но нет, ты не такой, как они все, не такой, как я. Ты — словно светлый ангел среди этих мрачных, безжизненных истуканов, проживающих свой век в фоновом потоке.

Какие чувства я испытываю к этому человеку? Сложно понять. Я всем сердцем привязался к Доменико, восхищался его талантом и уважал как друга и учителя. И всё это было бы прекрасно, если бы в последнее время к этому не примешалось ещё что-то, чего я не мог сформулировать. Временами мне казалось, что я один вижу то, чего не видят другие и что, возможно, является всего лишь выдумкой.

Вчера мне вновь приснился странный сон, который я видел ещё в прошлом своём существовании, будучи старшеклассником.

Солнечное утро, старый заброшенный парк, искусственный водоём, в котором, словно две статуи, юноша и дева сжимают друг друга в объятиях. Длинные, мокрые, рыжие волосы ниспадают на две маленькие выпуклости; я обнимаю её сзади, нежно сжимая её грудь в своих горячих ладонях, моё сердце колотится в такт едва различаемой мелодии, доносящейся издалека, и шепчу ей на ухо последние и роковые стихи Владимира Ленского: сердечный друг, желанный друг… Приди, приди: я твой супруг!

Женщина поворачивается ко мне лицом, её глаза полуоткрыты, а на губах играет блаженная улыбка… Она словно Весна с картины Ботичелли, только более живая и чувственная. Её лицо мне кажется знакомым, но она не похожа ни на кого из тех, что я тогда знал.

Постой, твоё лицо знакомо мне… Доменико?!

Проснулся я на полу от жуткого грохота. Оказалось, я во сне упал с кровати.

 — Нет, Алессандро, не сходи с ума, ты всё придумал, — объяснял я сам себе. — Ты сам нарисовал себе этот образ, это всего лишь плод твоего воображения. Ты не знал, будучи школьником, как выглядит Кассини, это всё простое совпадение.

Уснуть так и не удалось. Я оделся и спустился в гостиную. Напротив камина, в стареньком мягком кресле сидела синьора Кассини и вышивала какой-то хитрый узор на шелковом платке.