Программист в Сикстинской Капелле (СИ) - Буравсон Амантий - Страница 24

В первый день моего пребывания в Риме Доменико вскользь упомянул неких личностей, которые «мутят воду». Так вот одним из таких оказался внешне тихий и неприметный Адольфо Ратти. Булочка с орешками не была глупой оплошностью: этот сопранист целенаправленно и планомерно «убирал» конкурентов, подсовывая различного рода гадости. Так, например, некий Федерико Мартини, который являлся солистом до Алессандро Прести, имел пристрастие к алкоголю. А Ратти не упускал возможности угостить «друга» различными домашними настойками, которые готовила Клариче Ратти. В итоге, бедняга спился и к двадцати пяти годам потерял голос. Дальше был Алессандро Прести, который, как говорят, повесился. Перед этим он получил анонимную записку, в которой сообщалось, что его отца, преподавателя философии из Неаполитанской Консерватории, посадили за подозрительную деятельность околонаучного характера. В тот день по нотной библиотеке дежурил Ратти. Выводов я пока не делал, поскольку не имел доказательств, но решил держаться подальше от этого деятеля (а заодно и тех, с кем он общается).

Однако уже час прошёл, а Доменико всё не появлялся. Я решил подняться наверх и проверить, всё ли в порядке. Доменико в его комнате не оказалось, и я решил заглянуть в соседнюю, в которой никто не жил, и в которой я никогда не был.

Когда я открыл дверь, то увидел следующее: Доменико сидел в небольшом деревянном ушате, стоявшем посреди помещения и наполненном почти до краёв белой мутной жидкостью (должно быть, вода с молоком, подумал я). Вода доходила ему до ключиц, далее я не мог ничего разглядеть. Однако моё внезапно проснувшееся воображение, осознав себя Рембрандтом или, по меньшей мере, программой дополненной реальности, сразу же нарисовало мне продолжение: чуть выступающие, белоснежные ключицы мягко переходят в небольшую, но изящную и упругую грудь, а далее — в волнующий воображение гиперболический изгиб талии, расширяющийся книзу тангенсовой линией бёдер.

Представив всё это лишь на минуту, я поистине восхитился невероятной красотой «виртуальной богини», великолепным шедевром, над которым постарался мой «встроенный графический процессор». В то же время, я не испытывал тех ощущений, что так любят описывать в своих любовных письмах молодые поэты. Я не ощущал притяжения, свойственного физической страсти, мне не хотелось подойти ближе, наоборот, какая-то необъяснимая сила держала меня на расстоянии и заставляла лишь благоговейно созерцать воображаемую картину.

— Что ты хочешь, Алессандро, — томный, расслабленный голос Доменико вернул меня из мира иллюзий.

— Молодец, что решил принять ванну, весьма полезная процедура. А я думал, в восемнадцатом веке это не принято.

— Так и есть. Поэтому, никому ни слова, это мой маленький каприз. Тёплая вода успокаивает разум, а молоко с маслом лаванды смягчает кожу…

— По мне так не каприз, а вполне рациональное решение, — ответил я, пытаясь заглушить в себе недостойные мысли. — Но нам выходить давно пора. Это я так, напомнить пришёл.

В голове происходила мучительная борьба: с одной стороны, я ничего сейчас так не жаждал, кроме того, чтобы Доменико поднялся хотя бы на несколько сантиметров из мутной воды и, наконец, положил конец всем моим сомнениям и гипотезам. Но с другой… я боялся. Боялся узнать правду, потому что, если мои заключения неверны, то я даже представить не мог, что со мной будет.

— Я слежу за временем, — улыбнулся Доменико, достав откуда-то с тумбочки мои швейцарские часы с миллисекундной стрелкой.

— Эти часы отстают. Минут на двадцать, — нагло соврал я, потому что если этого товарища не поторопить, то мы, как всегда, опоздаем.

— Хорошо, сейчас буду собираться. А ты пока выйди в коридор и не мешай.

— Так я могу помочь, — вырвалось у меня, но я уже понял, что фраза была неудачной.

— Помочь? Интересно чем, — усмехнулся Доменико. — А если серьёзно, то принеси мне из гостиной зелёную шкатулку. Она стоит на полке.

— На которой? — уточнил я, мысленно записывая в свою «записную книжку детектива» очередную «улику», а именно, нечёткую формулировку положения вещей в пространстве.

— На третьей кажется… Но я могу ошибаться.

— Как скажешь, — ответил я и поспешил в гостиную.

Никакой шкатулки я так и не нашёл, ни на третьей, ни на второй, ни на первой полке. Вернулся в «ванную» с пустыми руками. Доменико уже был при полном параде — в костюме, шляпе и с тростью из чёрного дерева.

«Вот жук!» — подумал я, но вслух ничего не сказал. Специально ведь выслал с выдуманным поручением, чтобы я ничего не увидел. Точно, что-то скрывает, и я даже догадываюсь, что. Но не буду настаивать. Наверное, ещё не время. Она пока ещё не доверяет мне настолько, чтобы поделиться столь сокровенной информацией. И правильно делает. Потому что раскрытие этой информации со стопроцентной вероятностью будет иметь плачевные последствия, учитывая место работы Доменико. Теперь я понял его странное противоречивое поведение: работая на протяжении многих лет с такими «товарищами» как Адольфо Ратти, поневоле станешь нервным и скрытным.

— Нет слов, прямо царь, — с некоей иронией заметил я.

В голове промелькнула бредовая мысль: девушки в старинных мужских костюмах весьма привлекательны. Доменико лишь снисходительно улыбнулся.

— Нет, — говорю. — Не царь: император.

Мы прибыли в театр прямо к «третьему звонку» и едва успели занять места в бенуаре (если я ошибаюсь, поправьте меня) рядом с братьями Альджебри, как тридцать два музыканта грянули торжественную увертюру.

— Алессандро, слушай внимательно скрипичное соло в третьей части увертюры: ведь первую скрипку сегодня играет наш отец, — с гордостью сообщил Стефано Альджебри, в то время как Карло, в основном, помалкивал, будучи занят тем, что пересчитывал кресла в партере. Доменико вовсе было не до чего: хоть внешне он казался спокойным, но в глазах явно читалась паника, связанная с предстоящим визитом к маэстро Сарро.

Сегодня я решил не думать ни о чём, лишь насладиться прекрасной музыкой и посмотреть красочное представление. О чём была опера, если честно, я так и не понял — очень уж запутанным оказался сюжет, пострашнее спагетти-кода, доставшегося молодым программистам в наследство от фортранщиков. Помню только, что в одной якобы любовной арии два высоченных «шкафа» вдруг начали соревноваться в длине и силе нот, и к концу арии так разошлись, что «виртуоз», игравший главного героя, начал вытеснять со сцены «виртуоза», игравшего главную героиню, пока бедняга, наконец, под неистовые крики публики не свалился в оркестр.

Да, думаю, здесь обстановка совсем, как на ринге: зрители орут какие-то невообразимые лозунги, боксёры постоянно нарушают правила, а их за это не наказывают. Похоже, за триста лет мало, что изменилось.

Весь этот хаос каким-то неожиданным образом стих, когда на сцену вышел Каффарелли. Напудренный, загримированный, в высоком парике и пышном платье, пятнадцатилетний «виртуоз» Майорано в роли Альвиды напоминал фарфоровую куклу. Но, когда эта «Мальвина» открыла рот, поток чистейшего, идеального вокала буквально снёс крыши всем присутствующим в зале. Ария длилась минут десять, но за эти десять минут исполнитель эпизодической женской роли окончательно отправил в фоновый поток отодвинул на задний план даже Primo Uomo, не говоря уже об остальных артистах.

Каффарелли взял заключительную ноту и, словно разгоняющийся скоростной поезд, стремительно и напористо повёл её вверх, усиливая мощность и сокрушая по дороге всех и вся. Народ спятил. Буря аплодисментов и грохот падающих без сознания тел смешались с бессвязными воплями. Я оглянулся по сторонам: Доменико, сидевший рядом со мной по правую руку, в восторге наблюдал за пением неаполитанского монстра, а сидевший слева незнакомый старик рыдал в голос, стучась головой о бортик бенуара. Да, поистине Каффарелли величайший певец всех времён и народов!

Возможно, я бы тоже присоединился ко всеобщему безумию, но, к сожалению, голос Каффарелли не смог завладеть моим сердцем: этот никчёмный ресурс уже был захвачен другим потоком — не столь сильным, но таким чарующим и… до боли родным голосом Доменико.