Программист в Сикстинской Капелле (СИ) - Буравсон Амантий - Страница 29

Доменико, не особо интересовавшийся математикой, начал параллельный диалог с Анной, обсуждая драгоценности из ювелирной лавки на площади Венеции. Вскоре мы плавно перешли к обсуждению музыки.

— Значит вы, Алессандро, согласны петь в моей новой опере? — поинтересовался маэстро.

— Это будет большой честью для меня, — как можно вежливее ответил я.

— Алессандро был бы прекрасен в образе аттической принцессы Филомелы, — добавил Доменико.

— О, нет, только не Алессандро, — засмеялся Стефано. — Никак не могу его представить в женской роли. Хоть убейте.

— Ну, а что, — я решил внести в это благообразное общество нотку абсурда и сарказма. — Я знавал одного певца и композитора, который всю жизнь пел женские роли. Басом.

— Что?! — импульсивный Стефано даже выронил вилку.

— Не смею врать. Зрелище было ещё то. А ещё я видел женщину с бородой…

— Хватит, Алессандро, — строго заметил Доменико. — У него очень богатая фантазия, маэстро.

— Это похвально, кто бы ты ни был, певец или математик, без фантазии ты всего лишь рядовой ремесленник.

Мы сидели за столом уже второй час. Маэстро немного выпил и пребывал в прекрасном расположении духа. Сейчас или никогда, подумал я, вспомнив обещание, данное Эдуардо.

— Синьор Альджебри, — осторожно спросил я. — А где же ваша дочь Чечилия, по красоте подобная богине Афродите?

— В своей комнате, выводит последовательность Фибоначчи в наказание за плохое поведение. Паоло, позови Чечилию! — крикнул маэстро.

Паоло, старший сын Никколо Альджебри, побежал звать свою юную тётю, а Доменико лишь вздохнул: по каким-то своим причинам он недолюбливал Чечилию. Как рассказывали мне близнецы Альджебри, Доменико и Чечилия одно время даже были лучшими друзьями, но потом из-за чего-то поссорились.

Через некоторое время девушка вышла из комнаты и, спустившись в гостиную, села за стол напротив меня. Посмотрев на неё, я подумал: а у тебя губа не дура, синьор Эдуардо Кассини. Хороша, не то слово: пухлые чувственные губы, большие миндалевидные карие глаза и густые каштановые брови, немного приподнятые к переносице, что придавало выражению её лица какую-то детскую невинность. При том, что Чечилия, как и все дети маэстро Альджебри, была достаточно высокой и крепкой для девушки своего возраста, она производила впечатление нежного и хрупкого создания. Но дело здесь было даже не во внешних характеристиках. Юная дочь композитора словно обладала какой-то невероятной энергетикой, заставляющей даже такого безнадёжного импотента, как я, чувствовать себя неловко в её присутствии.

Во время рассказа Карло о последних новостях в области дифференциального исчисления, Чечилия непроизвольно бросила на меня столь проникновенный взгляд, что я даже покраснел, поскольку в голову полезли мысли, которых вообще не могло появиться в сознании кастрата. В её присутствии я, возможно, впервые почувствовал себя… мужчиной? Всё бы ничего, если не принимать во внимание, что самой Чечилии не исполнилось даже семнадцати лет, а она уже успела свести с ума беднягу Эдуардо и двух завалящих сопранистов.

Я сидел за столом и не знал, куда мне провалиться. Смотреть прямо по курсу я не мог, встать из-за стола по понятным причинам тоже не мог, поэтому лишь молча смотрел в свою тарелку с листьями базилика.

Алессандро, ну куда это годится? Возьми себя в руки. Я собрался с мыслями и осторожно взглянул на Чечилию. Что-то странное было в её внешности, в её чертах. Потом она что-то сказала, и меня передёрнуло: этот мелодичный голос я не перепутаю ни с чем. Голос Доменико. И верхняя губа такой же формы. И улыбка. О, ужас, я, кажется, сошёл с ума!

К моему счастью, дочь композитора вскоре переместилась из моего поля зрения на диван и, взяв на руки младшего племянника, стала убаюкивать его какой-то чарующей песней. При виде юной девушки с младенцем на руках, у меня на глаза даже навернулись слёзы, настолько трогательной была эта сцена.

Наконец, маэстро Альджебри пригласил нас с Доменико в свой кабинет, дабы похвастаться большой научной библиотекой, разрешив вынимать из шкафа и смотреть книги. Затаив дыхание, я рассматривал старинные рукописи на латыни, которую немного знал с университетских лет. Там были и копии трудов древнегреческих математиков, и новые для того времени работы по вариационному исчислению, и даже описания различных физических опытов. Изучая наиболее «современные» на тот момент рукописи, я всё же не смог не обратить внимание на странную запись формул: вместо скобок — черта над выражением, вместо знака корня — буква «r» или ромб с острыми верхним и нижним углами. Сначала меня немного путала такая запись, но потом я привык к ней.

Маэстро был уже немного навеселе, и поэтому дальнейший разговор стал уже менее формальным.

— В нашей семье все в той или иной мере связаны с точными науками, — рассказывал Альджебри. — Любовь к постижению вещей через вычисления передаётся из поколения в поколение.

— Ваша дочь тоже посвятила жизнь науке? — спросил я.

— Нет, поскольку вскоре она должна будет посвятить жизнь Господу. На следующей неделе я отправляю её в монастырь.

— Что ж, она сама приняла такое решение, — весьма холодно заметил Доменико. — Моя сестра Элизабетта тоже склоняется к монашеству.

— Нет, это не её решение, — вздохнул маэстро Альджебри. — Это вынужденная мера, которую принял я в связи с невозможностью выдать её замуж.

— Почему невозможностью? Неужели в Риме не осталось парней, одни лишь «виртуозы»? — вырвалось у меня.

— Что за глупость, конечно остались! — засмеялся маэстро. — Но никто из них не возьмёт в жёны грешницу, побывавшую в грязных лапах отвратительного «виртуоза» Прести!

— Послушайте, Чечилия здесь не при чём. И я уверен, что найдётся юноша, который согласится сделать её своей супругой. Не сочтите за дерзость, но я сам бы с радостью это сделал, не будь я недостойным кастратом.

— Вы просто меня утешаете, — горько усмехнулся маэстро. — Думаете, я не люблю свою единственную дочь? Думаете, я хочу для неё плохого? Нет! Наоборот, я лишь хочу уберечь её от того зла, которое уже дотронулось до неё своими мерзкими щупальцами.

— Прекрасно вас понимаю, синьор. Но вам не кажется, что для Чечилии спасением будет счастливое замужество, а не строгие монашеские правила? Я был потрясён, с какой любовью и нежностью она обращается с племянниками. Это несомненно заслуживает уважения.

— Знаете, Алессандро… Я отдал бы всё на свете, чтобы только моя любимая дочь была счастлива. И если вы найдёте такого человека, который поспособствует этому, то я буду вам признателен до конца жизни.

— Маэстро, — я собрался с мыслями. — Мы с Доменико сделаем всё, что от нас зависит. Главное, чтобы наш кандидат пришёлся по нраву вашей дочери.

— Это уже дело десятое. Но вот кто…

— Например, Эдуардо Кассини, брат Доменико.

При этих словах маэстро Альджебри с удивлением воззрился на меня. А я мысленно уже чувствовал, как меня пинком выкидывают с лестницы.

— Синьор Фосфоринелли, вы нездоровы? — поинтересовался Альджебри.

— Я абсолютно здоров и отдаю себе отчёт в своих словах. С Эдуардо я занимаюсь математикой и готов заверить вас, что он очень хороший парень. И у них с Чечилией, как сказал Доменико, есть общие интересы.

— Да будь он хоть ангел, он не снизойдёт до того, чтобы взять в жёны грешницу.

— Господь учил нас прощать ближних, а не бросать в них камнями, ведь в каждой бочке мёда есть ложка дёгтя, — я даже сам удивился, откуда в моей циничной, окаменевшей голове возникли такие слова. — А Эдуардо слишком благороден, чтобы обращать внимание на недостатки окружающих.

— Это так, маэстро. А я хорошо знаю своего брата, — внёс свою лепту Доменико.

— Ничего не знаю, может быть вы и правы… Что ж, полагаю, надо поговорить с Эдуардо. Возможно, это будет непросто.

— Маэстро, — вновь обратился к нему Доменико. — Алессандро не составило труда найти общий язык с моим братом (что было удивительно, ведь до Алессандро он вообще не признавал кастратов), ему также не составило труда приучить Эдуардо к наукам. Точно также, я думаю, для него не будет трудным убедить Эдуардо в разумности нашего плана.