Уходи и будь счастлива - Сэнтер Кэтрин - Страница 9

– Мы сняли кожу с двух участков прямо под вашими ключицами. – Он указал на повязку на моей груди, и я на самом деле в первый раз обратила на нее внимание. – Мы снимем повязку через пять-шесть дней и дадим ране подсохнуть. Потом корочка отвалится, и все заживет. Конечно, останется шрам, но когда нарастет новая кожа, можно будет использовать разные мази, чтобы сделать его менее заметным. А лет через десять вы даже не будете видеть его.

Десять лет! Если бы в этот момент я что-нибудь пила, я наверняка подавилась бы.

Но он невозмутимо продолжал:

– Мы пришили кожу с груди на переднюю часть шеи и на трапециевидную мышцу. Там, конечно, будут еще шрамы. Но вы сможете прикрывать их волосами. – Он улыбнулся. – Так что завязывать волосы в хвостик вы больше не сможете.

– А почему нет повязки на моем лице и на шее? – спросила я.

– Как только начинается процесс заживления, мы предпочитаем оставлять эти участки открытыми и просто накладывать на них мазь. Их не нужно бинтовать. Но вам какое-то время придется носить одежду с открытым плечом с этой стороны. Просто покупайте дешевые футболки и отрезайте левый рукав и горловину. – Он рассмеялся. – Вы будете выглядеть как подравшийся футбольный фанат.

Но мою мать это не развеселило.

– А что будет с лицом?

У меня расширились глаза. С лицом? Я не помнила, чтобы кто-нибудь упоминал мое лицо.

Врач посмотрел на мою маму так, словно только что заметил ее. Потом обратился ко мне:

– Наверное, вы рады, что ваша мама здесь.

– Рада, – ответила я.

Но мама продолжала трагическим шепотом:

– Я даже не могу спокойно на нее смотреть.

И в этот момент я осознала, что она была права.

– На лице были ожоги второй степени, – сказал врач. – Сейчас это волдыри, которые превратятся в корочки и будут страшно чесаться, но если она не будет их расчесывать, шрамы будут минимальными. Через три недели все заживет.

Моя мама подходила ко всему основательно:

– Минимальные шрамы означают отсутствие шрамов?

Но она хотела слишком многого.

– Я не даю никаких обещаний, – сказал врач, отвозя тележку с компьютером на место. – Мы сделаем все, что от нас зависит, и, надеюсь, этого будет достаточно.

После того как он ушел, в палате воцарилась мертвая тишина. Здесь не было сводящей с ума какофонии звуков, как в реанимации. Только тихое гуденье кондиционера. Внезапно я услышала мамино всхлипывание.

Я повернулась к ней. Она стояла лицом к окну, крепко сжав пальцы в кулаки.

– Мама, прекрати, – сказала я.

– С тобой все будет в порядке, – ответила она мне, словно возражая.

– Возьми себя в руки. – Я снова закрыла глаза. Я очень устала.

– Ты была безупречно красива, – сказала она, наконец. – Неудивительно, что Чип слишком подавлен, чтобы навестить тебя.

У моей мамы был удивительный талант ухудшать ситуацию. Она во всем могла найти плохую сторону. И когда она ее находила, она должна была поделиться со своим открытием со всеми.

– Знаешь что? – сказала я. – Я ужасно устала.

Но она еще не закончила:

– У тебя еще вся жизнь впереди.

Вот так. На самом деле, весьма неутешительно.

– Я читала статистику, – продолжала она. – О том, что в подобных случаях происходит с взаимоотношениями.

– Мам.

– Знаешь что? Женщины не бросают мужчин, но мужчины бросают женщин.

– Чип не собирается меня бросать.

«Нелепо» было слишком мягким словом, чтобы выразить мое отношение к ее предположениям.

– Нет, – сказала она, – он тебя не бросит. Потому что мы тебя приведем в порядок.

Я слишком хорошо знала это ее выражение лица.

– Бог наделил меня такой энергией не зря, – заявила она. – Ты восстановишься, моя милая девочка. Ты станешь у нас как новенькая. У меня уже целая папка со статьями о чудесных исцелениях и о людях, которые бросили вызов самым мрачным диагнозам.

А мой диагноз был мрачным? Что-то подсказывало мне, что лучше не спрашивать.

Мама обернулась и уставилась на одеяло, лежавшее у меня в ногах.

– Ты поправишься и всем покажешь, что ты сильная, – сказала она, чем-то напоминая мне Скарлетт О’Хара. – Мы найдем лучшего в мире пластического хирурга. Мы не остановимся ни перед чем. Если я и папа должны будем потратить каждый сэкономленный нами цент – продать дом! – мы сделаем это.

Мне следовало бы промолчать. Но что-то во мне требовало убедить ее.

– Чип не собирается меня бросать, – сделала я еще одну попытку. – Он любит меня.

– Тебя прежнюю, возможно, – сказала она. – Но сейчас? – Она нахмурилась. – Но мы не позволим этому случиться. Я ночами сидела в Интернете, изучая истории людей, попавших в похожую ситуацию и выкарабкавшихся из нее. Я знаю, что больше всего требуется решимость и упорство. Одна девушка нырнула в слишком мелкий бассейн на вечеринке и сломала шейный позвонок. Она должна была умереть – но она боролась изо всех сил и теперь преподает синхронное плавание. А одна женщина! Ее практически переехал грузовик. Сломал все кости в ее теле. А теперь она инструктор по аэробике в Сан-Бернардино. Еще одну девушку сбила машина, когда она переходила улицу. А теперь она модель, демонстрирует нижнее белье.

– Я все поняла, мам.

Но остановить ее было нельзя.

– Что общего было у всех этих людей? Воля. Мужество. Сила. А у тебя все это есть в избытке. И, кроме того, у тебя есть я.

Это обнадеживало. Было приятно знать, что она всегда подставит мне свое плечо. Кроме того, она сказала правду – эта женщина была сильной, как бык. Но почему-то ее слова породили во мне странные эмоции – их трудно объяснить, это было частично беспокойством, частично воодушевлением, а частично паникой. Как и всегда было при общении с моей мамой – вы никогда не получали в точности того, чего хотели. Я хотела силы без страха. Я хотела решимости без контроля с ее стороны. И я хотела откровенного разговора без моделей, демонстрирующих нижнее белье.

Но больше всего в тот момент я хотела закрыть глаза.

К счастью для меня, в палату вошел папа с подносом, на котором стояли стаканы с кофе. Он сразу же понял по царившей в палате атмосфере, какого рода у нас был разговор.

– Посмотрите на эту комнату! – воскликнул он, желая направить наши мысли в другое русло. – Линда, ты, как всегда, творишь чудеса.

Но Линду так просто остановить было невозможно:

– Приходил врач. Он сказал, что нет никаких гарантий, что ее лицо восстановится.

– По-моему, он сказал, что будет минимальное количество шрамов, – попробовала возразить я.

– Знаешь что? – спросил папа, прекрасно оценив обстановку. – Я думаю, что нашей девочке требуется немного отдохнуть.

Он прожил с мамой тридцать лет. И знал, как минимизировать нанесенный урон.

– А как же кофе? – возразила она.

– Мы выпьем его в машине.

Он подошел ко мне, посмотрел на мое обожженное лицо и улыбнулся, пожимая мне руку.

– Отдохни немного, милая.

– Пап? – спросила я.

– Да?

– Где все-таки Чип?

Но папа лишь добродушно хмыкнул:

– Я уверен, что он просто отсыпается. И тебе следует сделать то же самое. Это будет твоя первая спокойная ночь за все это время, – потом, увидев, как я нахмурилась, он похлопал меня по руке. Он знал, о чем я спрашиваю. – Иногда, когда тебе больше всего нужно, чтобы мужчина был сильным и мужественным – как раз тогда мы раскисаем.

– Я ни разу не видела, чтобы ты раскисал, – сказала я ему.

Он уголком глаза взглянул на маму:

– Я берегу это на потом.

О’кей, подумала я, когда они ушли. О’кей. Первая спокойная ночь. Я могу себе это позволить. По крайней мере, мне было к чему стремиться, хотя бы только к этому – к отдыху. К спокойному сну в тихой темной комнате.

Легче мечтать, чем сделать это. Медсестры все равно постоянно заглядывали в палату, проверяя мониторы, опустошая пакеты, прикрепленные к катетерам, переворачивая меня. На меня не надевали бандаж – по настоянию хирурга, – поэтому меня было особенно трудно переворачивать. И не успела я заснуть, как появился сам хирург, чтобы проверить мое состояние. А когда я снова начала засыпать, пришел социальный работник и разбудил меня, чтобы узнать, как я себя чувствую.