Мирное время (СИ) - Куранова Ольга Алексеевна - Страница 8

Йеннер любила эту станцию и свою размеренную мелочную жизнь, в которой не было больше смертей.

И в конце концов, речь шла не только о ее предпочтениях. Ставить под угрозу новую систему безопасности теперь, когда та была почти закончена, было глупо и непрофессионально.

Нужно было поговорить с Вернером, увеличить дистанцию, пока Йеннер еще могла это сделать.

Она это понимала, и все равно откладывала разговор. Приходила в техблок, смотрела, как Вернер работает, делала кофе ему и себе. И опять теряла проценты синхронизации.

Шестьдесят четыре.

Шестьдесят два и пять.

Пятьдесят девять.

Симбионт рвался из-под контроля, и Йеннер знала: еще девять процентов синхрона вниз, и он начнет рваться из тела. Сорок девять и девять — смертельный уровень несовместимости.

Йеннер мучилась бессонницей, проигрывала варианты разговора в голове, и молчала.

Оказывается, она успела многое о Вернере узнать: о том, что он пил только синтетический кофе, который по вкусу и консистенции больше напоминал топливный стабилизатор, что легче переносил жару, чем холод. Что мог заснуть прямо в ремонтном блоке, за работой. Что лучился самодовольством всегда, когда заканчивал сборку очередного модуля. Что мог часами рассматривать каталоги с запчастями.

Она успела узнать, как он злится. Как радуется.

Мелочи, которые, казалось бы, ничего не значили, но которые не хотелось терять.

Они заставляли ее откладывать разговор раз за разом. Желание побыть рядом еще немного. Хотя бы еще один день.

И еще один.

И еще.

А потом, когда Йеннер действительно попыталась поговорить, все пошло наперекосяк.

***

В день, когда она все-таки решилась поговорить, Йеннер надела свое любимое платье. Это было жалко и совершенно убого, тем более что разговор не имел никакого отношения к романтике. Не предполагалось ни расставания навсегда, ни любовной драмы.

Тогда Йеннер пришла в техблок и впервые до конца почувствовала, насколько глупо и неуместно смотрелась среди механизмов.

Вернер стоял к ней спиной, копался в виртуальном экране диагноста, перетаскивая трехмерные схемы из угла в угол, и был полностью в своей стихии.

— Я тут нашел кое-что интересное из дуговых пушек. Придется докупить немного запчастей, но можно оформить, как запрос на пополнение ремонтного списка. Хотите посмотреть?

Первые месяцы Вернер постоянно порывался перейти на «ты». Йеннер всякий раз его одергивала, потому что не могла позволить фамильярности ни себе, ни ему — слишком хорошо понимала, что тогда сдерживаться станет еще сложнее. А потом он просто привык.

Видимо, она слишком затянула с ответом, или же он что-то почувствовал, потому что Вернер повернулся, посмотрел в глаза, и Йеннер захотелось закрыться — от его эмоций, от того, что он чувствовал.

От того, что симбионт жадно впитывал и хотел еще.

— Отличное платье. Я его, кажется, еще не видел, — это прозвучало глухо. Потом Вернер прокашлялся и сказал уже совершенно нормально. — Какой-то праздник, а мне не сказали?

— Мне нужно с вами поговорить. О работе.

Вернер смотрел на нее несколько секунд, словно оценивая, а потом отвернулся и пошел к ремонтному столу:

— Ну, давайте поговорим.

Наверное, у него сработала интуиция. Или же он просто слишком многое узнал о Йеннер за эти месяцы, но он не ждал от разговора ничего хорошего.

Она села в кресло возле стола. Вернер подтащил к себе стул, оседлал его, сложив руки на спинке.

Поза была спокойной, небрежной.

Закрытой.

Йеннер помолчала, подбирая слова, хотя уже десятки раз прокручивала разговор в голове.

— Это касается новой системы безопасности.

— Я так похож на идиота? Нет, это не касается системы безопасности, — Вернер фыркнул. — В таком платье о системе безопасности не говорят.

— Я больше не смогу контактировать с вами лично. Дальнейшую работу нам придется вести через мой терминал в офисе безопасности. Главная схема уже готова, осталось только доработать отдельные отсеки. Думаю, у вас не будет с этим проблем.

Он чуть отклонился назад, оглядел ее с ног до головы с почти скучающим интересом и заметил:

— А я так и знал, что услышу какую-нибудь херню.

— Я не могу больше работать с вами как раньше. Извините за неудобства.

Слова — спокойные и безличные казались ей чужими и совершенно неестественными.

Наверное, она просто слишком часто прокручивала их в голове. Они затерлись, потеряли смысл.

Когда она представляла себе этот разговор, Вернер всегда спрашивал ее — почему.

Но в реальности он только встал, отодвинул стул — очень аккуратно, спокойным плавным движением, подошел ближе и сказал, четко выговаривая каждый звук:

— Нахер. Это. Дерьмо.

Его злость была холодной, зрелой, спокойной.

Она впивалась в Йеннер сотнями маленьких иголок.

— Я не смогу больше с вами видеться, Вернер. Просто не смогу. Я сорвусь, и это будет по-настоящему уродливо.

— Сейчас сорвусь я, — он присел на корточки возле ее кресла, положил руки на подлокотники, чтобы Йеннер точно не смогла встать и уйти. — И это будет намного хуже.

Он злился. Разумеется, злился.

Думал, что это такая игра.

Но он был слишком близко — можно было протянуть руку и дотронуться.

Всего один раз — отпустить себя.

— Уберите руки.

— Нет. Ты уже поговорила. Теперь моя очередь, так что слушай: ты меня хочешь. Ты хотела меня с самого начала, я не слепой. Я тебе нравлюсь, тебе со мной классно, и ты знаешь, что это взаимно. Я понятия не имею, что творится у тебя в голове, но твое время вышло.

Плети рвались из-под контроля и точно знали, что им нужно — секс, насилие, боль, чужая беспомощность.

— Уберите. Руки.

— Убери сама, — он потянулся вверх, обманчиво бережно прижался губами к груди, над линией корсета. — Знала бы ты, как меня заебали твои заморочки.

Воздух вокруг казался заряженным, густым и плотным. И Йеннер точно знала: достаточно одной единственной искры, чтобы все вспыхнуло.

Это «заебали» прозвучало как выстрел.

Йеннер закрыла глаза, и позволила симбионту ударить.

Это было так приятно, так легко. Упоительно — отбросить Вернера назад, перехватить его плетью и швырнуть на стол. Как игрушку.

Смаковать чужой шок от удара, первое осознание боли, укол страха — мимолетный, но такой сладкий скачок адреналина — и злость.

Смаковать осознание собственной силы, собственной власти.

Оказывается, ей этого не хватало. Оказывается, она, как и симбионт, все время жила впроголодь.

Возбуждение кипело внутри, искало выход.

Плети дернули Вернера назад, ткнули лицом в столешницу. Стянули руки за спиной, крепко, до боли, заставили выгнуться.

— Пусти! — он был в ярости, рвался, пытаясь освободиться, и еще не понимал, что это бесполезно.

В тот момент это казалось ей красивым — напряженная выгнутая фигура, сильное тело, стиснутые губы. Абсолютная беспомощность.

Йеннер подошла ближе, запустила пальцы в его волосы, прикрыла глаза от удовольствия — кончики покалывали ладонь.

Было так здорово чувствовать Вернера плетьми, как держать в руках птицу. Симбионту человеческое тело казалось хрупким, уязвимым. Так хотелось почувствовать изнутри — как в нем жарко.

— Это же взаимно.

Слова пришли откуда-то изнутри.

Именно тогда Вернер и начал: вырываться всерьез и ненавидеть всерьез.

Йеннер дернула юбку вниз — тяжелая ткань поддавалась с трудом, пришлось помочь себе плетью.

Какая-то часть сознания еще наблюдала за всем со стороны. Мимоходом отмечала все происходящее. Еще была способна… жалеть.

О всех мелочах, которые ломались в тот самый момент — о привязанности, о доверии.

— Сука! — Вернер взвыл, когда симбионт дернул его ноги в стороны. Металлический наконечник плети распорол комбинезон от ворота до промежности, оставил на спине длинную царапину.

Йеннер провела по ней пальцами, собирая выступившую кровь, попробовала на вкус.