Всё, что осталось (Записки патологоанатома и судебного антрополога) - Блэк Сью - Страница 23

В британских больницах смертельно больные люди и их родные должны полагаться на медицинский персонал в своем стремлении сделать процесс умирания и собственно смерть как можно менее болезненными. Врачи обычно прибегают к регулярному введению морфина в отсутствие питания и воды, что приводит к достаточно быстрой кончине — как в случае с моей матерью.

Британская медицинская ассоциация пока что высказывается против ассистированного самоубийства, возможно, из-за достаточно оправданных опасений, что общество перестанет доверять врачам. Однако, как показывают недавние европейские исследования, страной, где уровень доверия к врачам самый высокий, являются Нидерланды, а там ассистированная смерть разрешена. Похоже, что возможность выбора повышает доверие к медицине, а не снижает его.

Аргументы за и против легализации ассистированного самоубийства не новы. Его сторонники считают, что, раз у нас есть право на жизнь, то должно быть и право на достойную, гуманную и безболезненную смерть, причем в момент по нашему собственному выбору. Их оппоненты высказывают озабоченность возможностью нарушения закона, а также опасностью давления со стороны общества на стариков или инвалидов, ставших «обузой», или восприятием инвалидности как оправдания для сведения счетов с жизнью. Некоторые возражают по религиозным мотивам, считая, что только Создатель может решать, когда мы умрем. Своими разглагольствованиями протестующие часто заглушают голоса тех несчастных, которые страдают от непереносимой агонии, и отчаянно желают иметь возможность ассистированного самоубийства. Конечно, они могут свести счеты с жизнью, но, чтобы оставаться в рамках закона, это нужно сделать целиком самостоятельно — соответственно, единственные способы, которые им остаются, это самые травматические и жестокие.

Какова бы ни была ваша точка зрения, выбор времени смерти, по-моему, должен оставаться исключительно личным и не подлежать контролю со стороны государства. Возможно, переход к менее пессимистичному и недоверчивому отношению к желаниям тех, кто стремится сам решать, когда им умереть, является признаком зрелого и ответственного общества. И не просто совпадение, что в тех странах, где разрешено ассистированное самоубийство, паллиативное лечение финансируется гораздо лучше, а вопросы, связанные со смертью, обсуждаются более открыто. Я, например, предпочла бы жить в обществе, где людям позволен больший контроль над их жизнью и смертью.

Я уважаю Артура с его стремлением умереть на собственных условиях, и разделяю его недовольство тем, что в настоящий момент общественные установки заставляют его совершить это в одиночку, потому что закон не может — или не хочет — позволить ему умереть достойно и тогда, когда он решит сам. Его желание завещать свое тело анатомическому театру, соответственно, отклоняет любые жестокие методы: поскольку он хочет избежать вскрытия, он должен «сохранить свое тело».

Он уже сообщил, что ничего не будет предпринимать в рождественские и новогодние праздники, когда Университет закрыт, и даже поинтересовался, какие дни наиболее удобны для нашей кафедры анатомии. Когда он снова заговаривает о чем-то подобном, я начинаю сильно тревожиться, хотя и знаю, что не в силах его переубедить, потому что все мы уже пытались — и далеко не один раз. Я не стану ему помогать, но я не могу его и остановить — у меня нет на это права, а сам он мне таких полномочий не дает. Наши с ним разговоры я считаю признаком большого доверия и стараюсь ему не мешать, просто позволяя пускаться в рассуждения, благодаря которым он пытается понять, насколько ему комфортно с этой мыслью и насколько она приемлема или неприемлема для остальных.

Артур сильно огорчился, когда, все как следует обдумав, обратился в еще один университет, чтобы узнать их точку зрения на его план, и ему сказали, что его тело не примут, если он совершит суицид. Ему было трудно примирить такое отношение с собственным вполне понятым стремлением к «достойной смерти» и искренним желанием поучаствовать в обучении других.

Он продумал все детали. Мне Артур сообщил кодовое слово, которое знаем только я и он: это слово он, по его словам, оставит мне на автоответчике в выходные, чтобы в понедельник я поняла, что его тело меня ждет. Я должна буду сразу оповестить все задействованные службы, чтобы его распоряжения были выполнены. Он не сообщит мне заранее, когда решил умереть, чтобы я не чувствовала себя виноватой, а также чтобы я не могла ему помешать. В каком-то смысле это, конечно, очень по-доброму с его стороны, но из-за Артура у меня уже развилась стойкая антипатия к миганию красной лампочки автоответчика на телефонном аппарате, особенно в понедельник по утрам. Пока что сообщения от Артура не поступало и, я надеюсь, не поступит. Даже допуская возможность, что однажды он осуществит свой план, я все-таки хочу, чтобы Артур скончался естественной смертью, быстрой и безболезненной, в соответствии со своими желаниями и не оскорбляя современные общественные устои. На случай, если я окажусь в отпуске или еще куда-нибудь уеду, мы с Артуром уведомили также Вив. Кажется, наш старичок нас обеих заставил плясать под свою дудку.

Сложно выразить словами, насколько я благодарна Артуру за его поддержку в адрес завещательной деятельности и анатомического образования и за то, что он поделился своими желаниями именно со мной. В то же время на мне лежит тяжкое бремя ответственности за соблюдение всех официальных формальностей. С моральной точки зрения это еще трудней. Именно тут происходит настоящая борьба; по вечерам я часто думаю о нем и спрашиваю себя, чем он сейчас занят. Что если он совсем один? Вдруг плохо себя чувствует? Может, ему страшно? Может, прямо сейчас он собирается прибегнуть к средству, которое заранее купил? Могу ли я ему помешать? Должна ли я мешать ему? Хотя у него есть мой телефонный номер, мне он своего не давал. Я понятия не имею, когда он собирается все сделать — если это случится, — а к тому моменту, как все произойдет, вмешиваться будет уже слишком поздно. Поэтому все, что я могу — это продолжать и дальше разговаривать с ним.

Я не уверена, что хочу его переубедить, если это означает подвергнуть его риску той смерти, которой он так старательно пытается избежать, но мне кажется, что своими вопросами я заставляю его заново переоценивать принятое решение. Он временами на меня злится за бесконечные напоминания, но я говорю, что они продиктованы «добрыми намерениями», на что Артур, состроив недовольную гримасу, отвечает, что «эти добрые намерения какие-то не очень добрые».

У него есть привычка между делом вставлять провокационные замечания о разных теоретических ситуациях, от которых я порой впадаю в ступор. Глаза у него при этом обычно хитро блестят. Некоторое время назад он спросил, можно ли ему побывать у нас в анатомическом театре и присутствовать при вскрытии. Я остолбенела. Никогда раньше завещатель не просил меня показать ему анатомический театр. Но, почему, собственно это так выбило меня из колеи? Разве мы что-то там скрываем? Ведь можно купить билет на выставку Body Worlds, где представлены рассеченные человеческие тела в разнообразных позах. Можно пойти в музей хирургии и поглядеть на стеклянные контейнеры с образцами внушающих ужас патологий и аномалий всех видов, какие только встречаются в человеческом организме, полюбоваться разными жуткими диковинками, законсервированными в формалине и закрытыми в банках. В интернете любой поиск выдаст вам гигантский набор изображений, связанных со вскрытием человеческих тел. Вы можете зайти в книжный магазин и взять с полки анатомический атлас, можете увидеть процедуру вскрытия по телевидению. Артур, казалось, нисколько не беспокоился о том, что увидит в анатомическом театре, я же, по какой-то необъяснимой причине, была крайне встревожена. В чем было дело: в личной вовлеченности или просто чересчур большой ответственности?

Однажды Артур тоже станет трупом на секционном столе, если не изменит своего решения — а он не изменит, в этом я уверена. А раз он к этому стремится, то совершенно естественно, что ему хочется посмотреть, как там все устроено и в какой обстановке он, возможно, проведет несколько лет. Когда будущие студенты приходят в университет, им разрешают заходить в анатомический театр, так почему бы не пустить туда будущего донора, который, в конце концов, является второй стороной их символических взаимоотношений? Возможно, вспоминая о собственном первом опыте посещения анатомички, я боялась, что Артур испугается или огорчится. Сложно было предсказать, чем станет для него такой визит — полной катастрофой или полным успехом, который принесет ему успокоение.