Уинтер-Энд - Рикардс Джон - Страница 10

— Конечно, — отвечаю я. Мы оба понимаем, что это вранье. Но я все же отдаю Мэтту свою визитку. — Рад был снова увидеть вас обоих.

Рона склоняется над столом, чмокает меня в щеку.

— Будь осторожен, Алекс, — говорит она. И уходит с мужем.

Приканчивая пиво, я думаю о том, что нам потребовался всего час, чтобы выяснить, как прошли наши последние семнадцать лет. Меня это удручает.

Выйдя из бара в ночь, я достаю из пачки еще одну «Мальборо». Огонек зажигалки, погаснув, оставляет у меня перед глазами пляшущие голубые пятна. Вечер холоден, луна пока не взошла. Машин на улицах практически нет, город стал совсем тихим, словно люди заперлись в своих домах, приглушили телевизоры и теперь беседуют шепотком. Ветер покачивает над улицей телефонные провода. Я смотрю на часы: 21.40. Именно в это время Дейл обнаружил тело Анджелы Ламонд.

Я шагаю к отелю в обществе воображаемых демонов ночи. Что-то движется в темноте: но это всего лишь крадущаяся кошка. Звук моих шагов точно эхо подхватывают еще чьи-то шаги, более тихие и торопливые: кто-то идет за мной, но далеко — не разглядеть. В такие ночи суеверное подсознание борется с остальной частью разума за первенство, имея очень хорошие шансы на победу. И тогда я почти явственно слышу одинокий, потусторонний, взывающий к мести голос, страшный, как волчий вой. Я почти слышу другие голоса — жертв давних преступлений, о которых я ничего не знал, и тех, которые не смог раскрыть. И почти чувствую гнев этих жертв.

Не дури, говорю я себе, поднимаю воротник и ускоряю шаг. Мне нисколько не хочется оставаться на открытом месте.

Я подхожу к тонущему во тьме «Краухерст-Лоджу». Здесь даже лампочка над дверью и та не горит. Известковый фасад отеля имеет какой-то больной вид, его мозаичные физиономии плотоядно скалятся. Мне удается со второй попытки вставить ключ в замочную скважину и почти на ощупь пересечь темную веранду. Я полагаюсь на память, и она помогает мне, ухватившись за железный молоток как за дверную ручку, открыть внутреннюю дверь.

Вестибюль освещен одинокой лампочкой над стойкой портье, мощностью примерно в одну свечу. Ее слабое свечение и мое обострившееся ночное зрение помогают мне подняться по лестнице в мой номер. Я щелкаю выключателем, и меня ослепляет приветственный, успокаивающий свет.

Я бросаю куртку на кровать, включаю телевизор, захожу в ванную, ополаскиваю лицо холодной водой. Потом сижу около часа, наугад переключая телеканалы, а после гашу свет и ложусь.

Однако заснуть мне не удается.

Заснуть мешает многое, и все это, вместе взятое, приводит к бессоннице. Новая обстановка, первобытные инстинкты, заставляющие меня настороженно относиться к непривычным запахам отеля. Деревья снаружи, с их шепотом, от которого не погружаешься в дремоту, а лишь напрягаешь слух. Мне неудобно на левом боку. И на правом тоже. И на спине. И на животе. В голове моей вертятся разговоры — сегодняшний допрос Николаса, вопросы, которые я собираюсь задать ему завтра.

Последним, что я вижу перед тем, как сон все же одолевает меня, оказываются часы, показывающие четыре часа пятнадцать минут.

Семь утра. Дребезжание будильника вытаскивает меня из сюрреалистического пейзажа сновидения, который я припоминаю уже с трудом. Что-то такое с заснеженными деревьями, впрочем, подробности выцветают быстро. Возможно, это был отголосок юности: в подростковом возрасте мне часто снились кошмары, связанные с зимой. Возможно, то были первые признаки расстройства сна, а возможно, и нет. Каждый раз, когда мне снились такие штуки, я просыпался среди ночи. Садился в постели, обхватив руками колени, и старался изгнать эту дрянь из головы, чтобы снова заснуть. Как правило, не получалось.

Ночной кошмар всегда поначалу прикидывается чем-то другим. К примеру, мне может присниться, что я солдат, служу в какой-то далекой стране и вдруг замечаю, что джунгли, по которым я иду, покрываются снегом. Вскоре окружающая меня листва становится обледенелой, а ветер швыряет мне в лицо снежную крупу. Потом я слышу за спиной скрежещущий голос, произносящий: «Ты говорил, что к этому времени мы попадем в безопасное место». Я оборачиваюсь и вижу мужчину с всклокоченной бородой, одетого в потертые шкуры. Лицо у него непременно бледное, обмороженное, глаза холодные, отчаянные. За ним стоит череда старых деревянных фургонов и толпа изможденных, оборванных людей, и все они смотрят на меня. «Не стоило нам идти этим путем, — произносит мужчина. Он подступает ближе, у него суровое лицо. — Это ты виноват! Мы погибаем из-за тебя».

И я чувствую, что не в силах вынести взгляды этих людей, гнев бородача. Я разворачиваюсь и бегу в лес, взрывая ногами снег и проламывая корку наста. И слышу, что бородач гонится за мной, слышу, как под его ногами хрустят сухие ветки. Во сне я спотыкаюсь и падаю лицом в снег. Холод остужает меня, и я просыпаюсь — с гулко бьющимся сердцем.

Если сегодня мне и снился этот сон, он меня по крайней мере не разбудил. Я плетусь, точно зомби, в уборную. Потом принимаю душ, бреюсь, одеваюсь, медленно и машинально. Потом закуриваю первую утреннюю сигарету. И спускаюсь вниз, чтобы позавтракать.

Отель утром кажется светлее и просторнее. Следов присутствия каких-либо постояльцев — кроме меня — по-прежнему не наблюдается, хотя из двери рядом со стойкой портье доносятся запахи только что приготовленной еды. И старика, с которым я вчера разговаривал, тоже нигде не видать. На буфетной стойке в столовой обнаруживается на редкость богатый выбор блюд, их обилие несколько подрывает мою уверенность в том, что в отеле никто, кроме меня, не живет. Я насыпаю в миску кукурузных хлопьев, беру стакан апельсинового сока, прихватываю еще одну тарелку — с чем-то поджаренным — и большую чашку кофе.

Покончив с завтраком, я покидаю тихую столовую и выхожу на улицу. День солнечный, но по небу бегут мелкие облака, отбрасывая серые тени. От этого зеленые склоны далеких гор кажутся насупленными, словно сердятся на меня за какую-то провинность, о которой я не догадываюсь.

Выезжая с парковки на улицу по гравийной дорожке и вслушиваясь в привычное, успокоительное урчание мотора, я замечаю темноволосую девушку. Ей лет семнадцать-восемнадцать — короткая стрижка, опрятная яркая одежда. Девушка провожает взглядом мой «корвет» и продолжает смотреть ему вслед, пока не становится маленькой и почти неразличимой в зеркальце заднего обзора. Обычная провинциальная девчушка, зазевавшаяся на странную машину из тех, что встречаются только в больших городах.

Возможно, из-за усталости, машину я веду медленнее обычного. Приближаясь к Хоултону, я проезжаю место убийства. В нескольких сотнях ярдов за ним снова начинается лес, влево от шоссе ответвляется поросший травой проселок, уводящий к густому подлеску с корявыми пнями. На дальнем конце проселка маячит силуэт здания, до него отсюда около полумили. Дом Уэйда, впоследствии детский дом «Святой Валентин». Интересно, заглядывали в него Дейл и криминалисты? Не забыть бы спросить его об этом.

Пока я качу по 212-му шоссе на восток, справа и слева от меня расстилается девственный лес, покрывающий покатые холмы. Затем лесная зона кончается, и взору открываются просторы — зеленые пастбища и пашни, по которым я еду еще с полчаса, прежде чем оказываюсь в Хоултоне. Я оставляю машину на стоянке Высшего суда и пешком направляюсь в районную больницу, чтобы повидаться с доктором Джеммой Ларсон, проводившей вскрытие тела Анджелы Ламонд.

Морг расположен в самой глубине больницы, в том ее углу, куда пациенты обычно не заглядывают. По крайней мере живые. Я прохожу через двойные алюминиевые двери и попадаю в кабинет с парой столов, компьютерами, шкафчиками и кофеваркой. Второй комплект дверей ведет в просторное помещение — вдоль одной стены стоят холодильники с выдвижными ящиками, на которых значатся имена и номера, вдоль трех других — препараторские столы. За одним из окон, глядящим в собственно морг, я вижу женщину в белом халате, она осматривает новые бренные останки, добавившиеся к ее коллекции. Я стучу по стеклу, она поворачивается и взмахом руки предлагает мне войти.