Цари мира (Русский оккультный роман. Т. VIII) - Толстой Николай Дмитриевич - Страница 21

— Нет, Энрико, ты не угадал. Это человек глубоко верующий, всесторонне образованный, воспитанный в лучшем обществе, но порвавший с ним всякие связи и совершенно нищий. Насчет нравственности — если судить по наружному виду или его самого послушать — он чудовище. Идет он вечером по закоулку, его зазывает женщина словами: «Воna sera»[31]… Он ей, вежливо кланяясь, отвечает: «Bona sera» и идет дальше. Раз одна такая его останавливает, приглашает к себе и говорит: «Будем делать любовь, будем делать еще что-нибудь?» Он, не смущаясь, отвечает: «Синьорина, я уже то и другое сделал и очень утомился. Извините меня на этот раз…»

— Ну, так это какой-нибудь скопец… При встрече с женщиной он, как папский певчий, вздыхает: Che sciagura di non aver[32]…

— Ошибаешься и на этот раз. Он женат и отец прелестных детей…

— Женат? Латинский поп — и женат!? Может быть, мы тебя не поняли?

— Женат, господа, по всем правилам Церкви и государства.

— Ну, мы тебе не верим, это слишком!

— А я верю, — сказал Делла-Кампо, — я знаю, про кого вы говорите: Лев Гика, румынский священник греческого обряда, который за переход в католичество поплатился своим княжеским титулом и майоратным имением?

— Он самый.

— Это фанатик или сумасшедший! Скандалист! Он месяц тому назад публично обличил патриарха, кажется, коптского, во взяточничестве и симонии, так что бедный арап не знал, куда деваться.

— Так тому и надо было.

— Все знали и молчали, а он высказал!

— Да еще как! Ему поручили передать патриарху 500 франков за постановление одного эфиопа. Он не отказался, и все ожидали, что он их и передаст. Но дон Леоне выбрал время, когда патриарха провожали на станцию. Все прелаты пропаганды, египетский консул, африканские епископы и масса народа. Подойдя к нему, он вынул из кармана пачку денег и, говоря во всеуслышание: «Вот деньги, которые вы требовали за постановление в священный сан Аби-Мулата», поднес их к патриаршему носу, дал ему понюхать, а затем спокойно положил назад в карман и отнес обратно той даме, которая хлопотала за Аби-Мулата.

— Молодец! Что же Аби-Мулат?

— Аби-Мулат чуть не лопнул со злости, думая, что все потеряно. Но патриарх все же посвятил его в епископы Дамиетты, а патриарх, который притом был уличен в растрате 200 000 франков, получил строгий выговор. Гику же заставили извиниться перед патриархом письменно, что он и исполнил.

— Мы тоже знаем этого аббата! — сказали чочары. — Когда мы были маленькими, он давал нам сольдо и покупал наши букетики на Пьяцца-ди-Спанья.

— Когда он на Пинчио бывает утром, дети его обступают, птицы слетаются к нему и садятся ему на плечи. Говорят, он очень скучает по своей семье, которая осталась в Румынии, каждый год он туда ездит, и каждый год его жена приносит ему ребенка…

— Баста про попов! Что говорят о таинственном убийстве в Савойе двух французских офицеров каморристами?

— Говорят, что один из убитых преступник, бежавший из французской тюрьмы. Другой же — его сообщник, бежавший прежде, чем его успели арестовать. Оба обвинялись в причинении взрывов тулонских пороховых складов при помощи беспроволочного телеграфа. Газеты сообщают, что убийцы, желая воспользоваться их изобретением, увезли одного из тюрьмы, другого из его дома, привезли в Геную, где похитили их бумаги, а затем в Савойе с ними прикончили. Кто говорит, что в Генуе убийцы только выследили их тайны и хотели увезти на корабле в Калабрию, но корабль потерпел крушение, и они на двух лодках добрались до Савойи, где злодеи убили несчастных и завладели бумагами. Пишут, что с ними были две женщины, которые скрылись.

— А убийцы пойманы?

— Исчезли, оставив кинжал и карточку. Кинжал с насечкой «Маффия», а карточка с вымышленной фамилией Лебюфон[33].

— Шут.

— Господа, — сказал каноник, просмотрев газеты, — по описанию я заключаю, что я ехал в одном вагоне с одной из жертв из Ниццы в Геную. Могу уверить, что он был совершенно один и ехал по доброй воле. Он мне даже оказал услугу на границе, взяв мой чемодан и выкинув из него кое-какие ненужные вещи…

— «Трибуна»! — пронеслось по улице.

— Девять часов, вышла «Трибуна», посмотрим, что в ней нового, — сказал Альфред и пошел за газетой.

— Есть подробности! — сказал он, возвратясь. — Убийцы арестованы: это пять моряков с яхты «Ла-Стелла», взорванной убитым инженером Дюпоном.

Мы оставили безутешных сестру и вдову Дюпона в ту минуту, когда они, сообразив, что опасность быть убитыми мафией угрожает и им, решили скрыться. Надо было сделать это как можно осторожнее, чтобы не привлечь внимания. Взяв вещи, они незаметно вышли, пользуясь собравшейся толпой любопытных, окруживших остерию, где произошло преступление. Они прошли к вокзалу, где справились, есть ли в Генуе пароходы, отправляющиеся в Англию или Францию. Такового в этот день не было, но был на другой день идущий в Марсель.

— Ну, мы его и возьмем, — сказала монахиня и прибавила: — Ночь проведем в гостинице «Лигурия», там недорого.

И она взяла билет в Геную. Все это было сделано, чтобы сбить с толку преследователей.

Выйдя на перрон, они сели на поезд, идущий во Францию, и в тот же вечер проезжали Ниццу. Жанна хотела было заехать домой распорядиться, но сестра Мария (она же Анна Дюпон) ей этого сделать не дала, найдя, что это будет неблагоразумно. На другое утро они въезжали в Париж.

— Дитя мое, ввиду твоего положения, я не могу тебя взять с собой в монастырь, где и сама я гостья. Я знаю, что сделаю: у меня здесь в Париже знакомая вдова, очень бедная. Я тебе напишу к ней письмо, и она охотно даст тебе приют. Я уверена, что вы сразу подружитесь. Я же поеду прямо в Англию и оттуда буду вам писать и устрою твои дела. Я тебя рекомендую как вдову Дюпон. Под этим именем запишись в префектуру. Это важно для твоего будущего ребенка.

В эту минуту поезд вошел под навес вокзала. Обе женщины вышли из вагона и прошли в уборную, где сестра Мария написала письмо к своей знакомой. Затем они расстались. Жанна заплакала.

— Я теперь одна, одна на свете!

— Courage[34], дитя мое, ты не одна, так как я беру на себя заботу о тебе и о ребенке Анри. Я чувствую, что вы с Габриэль полюбите друг друга, как родные сестры. Прощай!

Они вышли, монахиня села в паровой трамвай, идущий к Северному вокзалу, а ее усадила на фиакр, дав точный адрес Габриэль.

Жанна осталась совершенно одна в большом городе, который знала только понаслышке. Вспомнив о дорогом убитом, она заплакала… В окне моросил дождь.

Между тем, в Савойе пятеро матросов с «Ла-Стеллы», довольные, что спаслись, сидели в трактире и ничего не знали о совершившемся убийстве.

К вечеру они были пьяны, затеяли драку и попали в жандармерию. Там один из них упомянул что-то про Лебюфона и про французов, захваченных на «Ла-Стеллу» и с нее бежавших перед катастрофой.

Это возбудило подозрение, и на другое утро, когда они проспались, их повели к допросу и арестовали за личное соучастие в убийстве. Самого же убийцу не нашли. Но знали его приметы и, главное, узнали от матросов, что он также убил их капитана, владельца «Ла-Стеллы». Весть о трагической смерти де Коржака тотчас же распространилась, и все газеты пестрели подробностями этого нового обстоятельства. Теперь полиция энергично принялась за розыски. Если бы наши дамы знали заранее, какой оборот примет дело и что теперь они в совершенной безопасности, так как их единственный враг сам находится под угрозой возмездия со стороны своих собратьев, они, наверное, не покинули бы Савойю, не отдав последний долг своим дорогим усопшим. Похороны убитых состоялись на другой день при большом стечении народа, и тела их упокоились в освященной земле савойского Кампо-Санто, под тенью скалистых гор и вечнозеленых кипарисов.