Я ползу сквозь (ЛП) - King A. S. - Страница 11

Меня зовут Чайна, и я ходячий кишечник. Я хожу дерьмом наружу, что отличает меня от Лансдейл, которая вынуждена придумывать себе эту кучу дерьма – хотя вообще, если не обращать внимания на ее таланты рассказчицы, она нормальная девчонка. А еще у нее фотографическая память, так что она полезный союзник. Или супергерой. Не знаю, что именно.

Лансдейл говорит, что помогает мне потому, что кретины-друзья Айриника Брауна все ей рассказали. Она спросила, помогает ли мне Станци, и я не стала отвечать, потому что Станци ей не заменить. Лансдейл помогала мне, да. А Станци занималась со мной наукой.

Мы со Станци сосчитали девушек, с которыми Айриник встречался после меня, и во время тревоги я наблюдаю за ними. Их точно не меньше десяти, и все они теперь выглядят иначе. Правда, ни одна не похожа на внутренний орган с ножками. Хотя снаружи этого не видно. Все они думали, что он любил их. Я точно знаю. Тамака де ла Кортез рассказала мне, как это работает. Он всегда первый говорит: «Я тебя люблю ». Говорит быстро. Внезапно. Как будто это вырвалось у него в порыве чувств и ему неловко.

Я тебя люблю

Никто не будет вызывать полицию,

Прикинь, как круто?

Изобрази, что ты боишься. Она бояться будет.

И сделай это. Просто сделай. Резко. Глухо.

Как будто ты не слышишь криков боли.

Не дай ей сдвинуться, но не оставь следов.

Она понять не сможет, что ты сделал

И чья вина: ее, твоя, ничья?

Пока она пытается понять,

Уйти из ее жизни, обронив,

Что между вами ничего не будет.

Захочет, ко врачу пойдет и там найдет твои следы –

Там, в темной глубине.

Но если спросят, ты ответь: «Да, мы встречались, и она

Все злится, что я ее бросил».

Перед классным часом ко мне подходит Лансдейл и отдает мне стопку бумаги с буквами мужчины из-за куста.

– У нас все в шоколаде, – говорит она. Я киваю. – Как ты думаешь, Станци тоже дать?

– Станци никогда не списывает, – отвечаю я.

Правда, никогда. У нее слишком огромное чувство вины. Больше Юпитера, а радиус Юпитера – 43441 миля. Это наша общая черта, хотя мы никогда ее не обсуждаем.

Лансдейл пожимает плечами и спрашивает, нет ли у меня новых стихов. Я показываю ей вот этот:

У твоего карандаша самооценка выше, чем у меня

Наверху стоят имя и дата рождения, если имя не влезет, его сократят.

Ученик номер два-ноль-два-восемь-семь-шесть.

Результаты гласят: даже если ты вышла из ада, с тобой все в порядке.

– Половину времени я даже не понимаю, о чем ты, – признается Лансдейл. Она останавливается и заплетает новую длинную прядь волос, которая отросла с нашей последней встречи. – Но ты все равно классная.

Я смотрю на стопку бумаги с буквами мужчины из-за куста и не представляю, как можно за три часа это выучить. Зато Лансдейл запоминает все что угодно. Это единственный способ постоянно врать и не свихнуться.

– Не волнуйся, – советует она. – Такая хрень легко запоминается. Составляешь предложения и все. – Она рассеянно достает еще один лист бумаги и дает мне: – Погляди, что я с утра нашла на кухонном столе. Приемная мама постаралась.

Заявление о расторжении брака

Поскольку обвиняемый в течение стольких-то лет с 2014 года

Не проявлял ни страсти, ни хоть мало-мальски теплых чувств,

Что важно в отношениях, и, хоть и много-много раз

Я, потерпевшая, к нему прошенье направляла, он отказался обсуждать

Возможность пересмотра дел. Ввиду жестокости его

Иных решений, кроме как расторгнуть брак, не вижу.

Лансдейл то ли злится, то ли в замешательстве:

– Она постоянно рассказывала о своем бывшем и его страшной жестокости. Теперь я вижу, какая она врушка.

Лансдейл пора на урок. Я отдаю ей заявление и чувствую непреодолимое желание протереть руки спиртом – а вдруг эта дрянь заразна?

========== Станци — понедельник — я хочу показать тебе кое-что ==========

В понедельник рано утром, во время тревоги, Чайна передает мне записку: «Я хочу показать тебе кое-что. Иди за мной». В руках у нее стопка бумаги с буквами. От нее пахнет гелем для рук.

Я иду за ней к открытой задней двери запертой на тревогу школы, мы идем к ее шкафчику, она швыряет внутрь стопку бумаги и достает набитый рюкзак. Потом она указывает мне на мой шкафчик и говорит, что сегодня мы сюда уже не вернемся, так что я оставляю учебники и беру сумочку и еще пару вещей. Чайна советует мне взять что-нибудь почитать.

– Зачем мне читать? – удивляюсь я.

Она не отвечает, и я беру книгу, которую сейчас читаю.

По пути к выходу мы слышим шаги патруля с собаками. Чайна замирает. Я хватаю ее за запястье, и мы спускаемся по ступенькам к другому выходу. Когда мы выходим, звучит тревога, но из здания не вырывается ни клубов дыма, ни ударной волны – только две девочки, которые вливаются в толпу других учеников, пытаясь улучить момент, чтобы рвануть к автобусной остановке.

– Если побежим, – говорит Чайна, – успеем на девять-тридцать.

Когда мы добегаем до остановки, Чайна покупает нам два билета до Нью-Йорка. Где-то с минуту я переживаю. Переживаю о вещах, заботящих нормальных людей. А потом вспоминаю, что мне плевать. Какая разница, оставят ли меня после уроков в школе, где уроков-то нет, только полиция с собаками ходит? Какая разница, позвонит ли маме директор? Родители считают, что я гений биологии на пути в гениальный биологический университет, и это правда. Я беру со стойки на остановке расписание автобусов, и, когда мы садимся, я смотрю, сколько нам ехать: два с половиной часа. Потом смотрю, как мимо бежит дорога. Мы едем мимо блошиных рынков, закрытых по рабочим дням, мимо магазина оружия с хвастливой растяжкой: «Крупнейший поставщик военных товаров в округе!» Я вижу двух других прогульщиков, курящих за сараем и планирующих побег. Мы только что сделали то же самое. Мы делаем это каждую тревогу – сбегаем от того, чем должны заниматься.

Перед самой границей Нью-Джерси Чайна вручает мне стихотворение:

Без названия

Я парня встретила в сети, и Шейн его зовут.

Прости, что говорю вот так, мне сложно говорить с тобой,

Мне сложно говорить. Ты можешь видеть вертолет.

А я всегда врала. Не вижу я его. Прости.

Я плюхаюсь на сиденье рядом с Чайной:

– Шейн живет в Нью-Йорке? – Она кивает. – Вы раньше виделись?

Она поднимает два пальца:

– Дважды.

– Он симпатичный?

Она улыбается:

– Да.

– Лансдейл говорила?

Она кивает и опускает взгляд на колени:

– Да. Прости.

Я пытаюсь читать, но в основном я всю поездку думаю о Густаве. Чайна вот, даже вывернутая наизнанку, берет и садится в автобус до Нью-Йорка, чтобы увидеться с парнем, которого едва знает, а Густав живет в четырех минутах ходьбы от моего дома. Мы видимся почти каждый день, и все равно никак не признаемся, что влюблены друг в друга, потому что нам мешают более важные вещи. У него это вертолет. А я не знаю, могу ли любить кого-то и ничего не испортить.

Когда мы въезжаем в Нью-Йорк и доезжаем до портового управления, Чайна лавирует между прохожими и спускается в метро. У нее есть карточка. Она прикладывает ее, проходит через турникет и отдает мне, я делаю то же, что она, и вот я уже стою внутри, слушая и нюхая поезда метро, грязь, искры и миллионы людей, которые ходят здесь каждый день. Сейчас понедельник, чуть больше полудня. Я знаю только, что мне надо вернуться до завтра, чтобы увидеть вертолет Густава.