1970 - Щепетнов Евгений - Страница 8

Красивое место эта психбольница. Пруды, сады, парк – все, что нужно для того, чтобы обрести душевное здоровье. Старинная больница, я помню. И даже помню, что ее первым главврачом (и строителем!) был психиатр с мировым именем, Штейнберг, который, в общем-то, и создал эту больницу. За что был «награжден» «благодарным» народом – травлей и репрессиями от черносотенной организации (ибо был «жидом»!), и в результате репрессий скончался от сердечного приступа, не застав революции. Тут, на территории больницы, его и похоронили.

Откуда знаю? Знаю, да и все тут. Все-таки я родился в этом городе, хотя теперь его недолюбливаю. Не тот это город, что был в моем детстве, совсем не тот!

Впрочем, почему ТЕПЕРЬ я его недолюбливаю? Если я все просчитал правильно – ЭТОТ Саратов именно тот, из моего детства! Тенистый, пахнущий сдобой и помоями, украшенный невероятным количеством моторных лодок, стоящих на приколе возле заборов даже в центре города. И Волга нынешняя – не чета Волге 2018 года с ее пафосными пластиковыми катерами, сделанными в «забугорье». Волга семидесятых жужжала моторами «Вихрь», «Нептун», «Ветерок», тарахтела дизелями гулянок, клокотала от проносящихся по ней «Метеоров» и «Ракет», теплоходов на подводных крыльях.

У меня вдруг даже захолодело под ложечкой – не от голода, нет! От предвкушения того, что я увижу! Увижу мое детство, которое вспоминается только самым лучшим, самым красивым, самым дорогим… Господи, неужели Ты дал мне такую возможность – увидеть мое детство?! Нет, все равно не верится. Все равно!

Тем временем машина остановилась перед зданием старинной постройки, на котором было написано: «Приемное отделение». Меня вывели из машины, и я зашагал между двумя санитарами – один впереди, другой сзади. Оба явно не ожидали нападения, да и с какой стати им его ожидать? Во-первых, наверняка они уже давно научились определять, кого стоит опасаться, а кого нет. И это точно зависит не от комплекции. Во-вторых, это только в ужастиках пациенты поедают с зеленым горошком печень санитара. На самом деле 99,9 процента пациентов такие же люди, как и все мы. Просто в мозгах у них что-то щелкнуло, и начали они жить в другой реальности. Сталкивался, знаю. «Настоящих буйных мало…» – говорил великий бард.

Дальше все пошло по накатанной. Меня завели в приемное отделение, тут же загнали в душевую, выдав мыло, застиранное чистое вафельное полотенце, а также больничную пижаму по типу той, что была у Шурика в «Кавказской пленнице». Когда отмылся и оделся (трусов, кстати, не выдали), повели в глубь больницы, по переходам-лабиринтам, и скоро я очутился в небольшой, вполне себе уютной двухместной палате. Если бы не тяжелые решетки на окнах, можно было бы подумать, что находишься в обычной городской больнице обычного провинциального города. Никаких тебе смирительных рубашек, ремней и других пыточных приспособлений. Конечно, они где-то есть, но… не здесь.

Дверь за мной закрыли на ключ. В палате больше никого не было – вторая кровать не застелена. Из чего я сделал вывод: то ли сумасшедших в этом мире поменьше, так что пустуют психиатрические лечебницы и больных можно размещать по одному в палате, то ли меня пока что держат на карантине. И по заразным болезням, и по поведению – вдруг я буйный людоед? Возьму да и сожру ночью своего несчастного соседа!

Через примерно пятнадцать минут мне принесли завтрак – пшенную кашу на молоке, два куска белого хлеба, кусочек масла, вареное вкрутую яйцо и стакан с теплым, как моча, чаем, пахнущим размоченным банным веником. Пшенную на молоке не люблю, но заставил себя все съесть, памятуя о том, что настоящий солдат ест не тогда, когда хочется, а тогда, когда надо. В запас, так сказать.

Поев, завалился на кровать и мгновенно уснул. Уже засыпая, вдруг возмечтал о том, чтобы все это было сном. Пусть и интересным сном, но… все-таки кошмарным… сном. Это в фантастической книге легко: рраз! – и герой в другом мире, геройствует себе, завоевывает авторитет. А в реальности все это очень и очень печально. Лишиться всего – дома, социального статуса, семьи – это кошмар, а не приключение!

В юности я мечтал о том, что вот прилетят инопланетяне и заберут меня к себе на просвещенную планету. И вернусь я через двести лет, такой весь из себя Мессия, и буду вещать неразумным землянам, рассказывать, как правильно себя надо вести. И то обстоятельство, что останусь без семьи, без родителей, вернусь в незнакомый мир, в котором я на фиг никому не нужен, – как-то меня и не смущало. Я о таком, если честно, даже и не думал! Дурачок…

Сколько я спал, не знаю. Час? Два? Может быть, три часа? Часов я не ношу с тех пор, как ушел со службы. Сотового телефона нет. Как тут узнаешь, который час? Светло, день, солнце вроде как еще высоко стоит, судя по теням.

Меня разбудили словами: «Эй! Вставай!», и через минуту я уже шел по коридору следом за санитаром. Он меня привел к некоему кабинету, оставил сидеть на скамье, очень похожей на садовую, и велел ждать, когда меня вызовут. Я откинулся на спинку скамьи и погрузился в нечто среднее между забытьем и бодрствованием. Эдакое состояние транса, когда поднять подняли, а разбудить-то и забыли.

С полчаса сидел, не меньше. Очнулся, когда меня тронула за плечо довольно-таки симпатичная девушка в белом халате – то ли санитарка, то ли молодая врачиха. Практикантка, наверное, их всегда по больницам целые стаи. Мне было предложено пройти за ней следом, и я вошел в обычный медицинский кабинет – столы, приставленные друг к другу, клеенчатая кушетка, накрытая простыней. Ничего нового и необычного – если ты видел хотя бы один медицинский кабинет, то знаешь, как выглядят все другие.

В кабинете находились пожилая женщина лет шестидесяти или больше, худощавая, в очках с толстыми стеклами, и мужчина лет сорока, импозантный, с испанской бородкой, в очках с золотой оправой. И как бы эти очки не были просто для блезира – не похоже, что стекла с диоптриями. Для красоты таскает, для солидности.

– Здравствуйте! – поприветствовал я присутствующих и посмотрел по сторонам, чтобы определиться, куда сесть. Или лечь – на кушетку, например. Кто знает, как у них тут принимают больных?..

– Здравствуйте! – ответил импозантный мужчина, с интересом глядя на меня, как энтомолог на редкую бабочку. – Присаживайтесь на стул, вот сюда. Я заведующий отделением, звать меня Михаил Петрович. Это ваш лечащий врач – Зинаида Михайловна. Сейчас мы с вами поговорим и уже тогда приступим к лечению. Но вначале, пожалуйста, разденьтесь.

– Совсем? – как-то глупо спросил я, внезапно вспомнив, что на мне нет трусов. – У меня трусов нет. И боюсь, мой вид не доставит удовольствия этой милой девушке, – кивнул я на «санитарку», копающуюся в бумагах за столом в углу комнаты.

– Кто ему выдавал барахло? – резким, звучным голосом спросила Зинаида Михайловна, взглянув на порозовевшую девушку. – Чего трусы-то не дали? Вечно у вас бардак! Разденьтесь, пусть краснеет! Не знаю ни одного зафиксированного случая гибели женщин от вида мужского члена.

– Ха-ха! Вечно вы, Зинаида Михайловна, как скажете – хоть стой, хоть падай! – рассмеялся заведующий отделением. – Раздевайтесь, больной, не стесняйтесь. Мы все тут врачи, так что… нас не надо стесняться!

– А с чего вы вообще взяли, что я больной? – не выдержал я, криво усмехнувшись. – Вот так сразу решили, что я больной! По каким признакам это можно узнать?

– А это мы сейчас и узнаем – больной вы или нет. В любом случае, вряд ли здоровый человек будет бродить голышом по улицам города в три часа ночи! Вам не кажется?

Я хотел ответить, что мне никогда не «казалось», так как я не употребляю наркоты, но вовремя прикусил язык. Это не то место и не то время, чтобы этот самый язык распускать! Осторожнее надо быть, осторожнее! Но тут же ответил:

– А вы не допускаете, что могут быть и другие причины нахождения человека на улице в три часа ночи голышом? Например, ему могли дать по башке, ограбить, сняв всю одежду, и бросить на обочине, побоявшись окончательно добить! А человек очнулся – памяти нет, кто он есть – не помнит, где находится – тоже не помнит, как и то, каким образом в этом месте оказался. Амнезия! Умное такое слово. Частичная амнезия! И можно ли при этом считать его больным?