Гимназия Царима - Сурикова Марьяна - Страница 56

— Все благополучно.

— И даже в лазарет недавно никто не попадал по причине, может быть, неудачных экспериментов или магического удара?

— Мы стараемся исключить даже саму возможность подобных случаев.

Меня в этот момент кольнуло не хуже, чем в миг скрепления обещания клятвой. О чем сейчас спрашивал сенатор? Не попадал ли кто недавно в лазарет? Вопрос, для директора являющийся лишь проявлением бдительности нового инспектора, меня не на шутку взволновал. Астаил ведь выпытывал имя поклонника, которого, как он выразился, я подпустила к себе. И Эсташ тогда странно отреагировал на прикосновение. Вздрогнул, словно действительно от удара, и по какой-то причине сразу же догадался о моей помолвке. Он даже понял с кем, хотя я сама понятия не имела. Символику рода защитник увидеть не мог, тогда, значит, кольцо как-то отреагировало? Сенатор сейчас пытал директора, стремясь узнать имя, как мне и обещал. Но если не гимназист обратился в лазарет, а преподаватель?

— Вы позволите идти, директор? — обратилась к начальнику академии.

— Конечно, Мариона, — великодушно отпустил тот.

— Был рад встрече, — проявил галантность сенатор и даже умудрился поймать и поцеловать мою руку, демонстративно отобрать которую в присутствии директора я не могла.

Провожаемая взглядом Орселя, поспешила скрыться в башне, после чего рванула со всех ног к павильону магической защиты. Девчонки так часто твердили расписание уроков Эсташа, что даже я его выучила. У тен Лорана через двадцать минут начиналась тренировка со вторым курсом, а мне жизненно необходимо было выяснить, что с защитником все хорошо.

Домчавшись до лестницы женского крыла, облокотилась о перила и принялась ждать. Мимо сновали второкурсницы, некоторые здоровались и, наверное, удивлялись, увидев меня здесь. Полагаю, отнесли к ярым поклонницам тен Лорана, ожидающей чудесной минуты, когда смогу увидеть вожделенный объект. Собственно, этого я, конечно, и ждала, и даже думать боялась, вдруг Эсташ не придет.

Но вот уже гимназистки скрылись за дверями зала для тренировок, ассистент вышел и проверил пустой коридор, а тен Лорана все не было. Моя тревога росла. Я даже через перила перегнулась, стремясь увидеть мельком или хотя бы расслышать звук шагов. А потом защитник появился так стремительно и бесшумно, что удивил выглядывавшего его в другой стороне ассистента. Как раз в этот миг прозвенел звонок, и мужчины направились к дверям зала.

Не могу передать, насколько велико было мое облегчение, что Эсташ в полном порядке, слишком уж перепугалась после слов Орселя. Возможно, сенатор и правда интересовался в иных целях.

Кажется, я не отрывала от защитника глаз, и он вдруг задержался у входа и обернулся. Успев отшатнуться, шлепнулась на пол за мгновение до того, как мужчина вскинул голову и посмотрел наверх. Возможно, мне лишь почудилось, будто успела, но подняться не рискнула. Пряталась, замерев под прикрытием перил, закрытых по низу сплошной перегородкой, и только услышав звук захлопнувшейся двери, осмелилась подняться на ноги. Ребячество! Полнейшее! А может, безумие. Или глупость несусветная. Но допустить, чтобы тен Лоран застал меня за подглядыванием после нашего последнего разговора, значило сгореть со стыда. Однако не проверить, в порядке ли он, и дальше изнывать от тревоги, что пострадал, я тоже не могла.

— Да кто так цитирует? Какой кошмар! Сядьте, прямо сейчас сядьте, тэа!

Когда наш преподаватель волновался, он всегда коверкал ударения.

Эстела, читавшая стихи проникновенно и с чувством, периодически переходя на натужный бас, обиженно вздернула нос и, усевшись на стул, демонстративно отвернулась от учителя стихосложения.

— Это великие строчки величайшего произведения! Вы должны проникнуться, вы должны ощутить стремительный полет пера, почувствовать, чем поэт дышал. О, вы меня убиваете!

Поэт, написавший великие строчки, был большим любителем винного зелья, и дышал он чаще винными парами, но такой момент не смутил нашего учителя.

— Тэа Гиса, прочитайте нам! — Он махнул рукой и упал на стул, запрокинув голову и обмахиваясь кружевным платочком. Большой любитель всевозможных театральных эффектов, арис Гийон едва ли не падал в обморок каждый раз, стоило лишь подзабыть одно слово из его любимых поэм. Он свято верил, будто на светских приемах мы только и будем, что, блистая эрудицией, беспрестанно читать поклонникам стихи, хотя по традиции полагалось бы наоборот.

Будучи мужчиной изящного телосложения, весьма легким и воздушным, он постоянно следил за своим весом, а наши модницы именно к нему обращались за советом или консультацией относительно популярных диет. Видимо, арис полагал, что, превысив установленную норму, он не сможет «парить» во время чтения самых возвышенных поэм. И так и норовил оторваться от земли, когда услаждал наш слух новыми стихами, особенно своего сочинения. То есть вытягивался в струнку, поднимался на носочки и тонким голосом принимался делиться с миром очередным шедевром.

— Ах, нет, все не так! О, вы меня убиваете! Слезы, вы слышите, в этих строчках звучат слезы.

— Что же мне, расплакаться, арис? — не выдержала читавшая с выражением и без ошибок Леанна Гиса. Наша самая большая любительница поэзии. Она могла процитировать наизусть не менее тридцати поэм.

— Всхлипни пару раз, — шепнула с задней парты Эстела, — он и растрогается.

Шептала наша веселушка тоже басом, а потому арис открыл один глаз и укоризненно повел им в сторону подсказчицы.

— Что за нравы! Что за класс! Какая приземленность! Вот у гимназистов совсем другое дело. Слышали бы вы, как проникновенно цитирует великие строки теон Венсан. О! Этот юноша одарен от природы. И как приземленно и пошло это выходит у созданий, которые должны вдохновлять мужчин на поэмы. Ах, я убит, изничтожен.

И он схватился за голову, словно та раскалывалась от невыносимой мигрени, спровоцированной такими бездушными мучительницами, как мы.

Прикрыв глаза и помахав со стоном рукой в воздухе, словно нащупывал невидимую нить, за которую дернешь, и немедленно отыщешь среди полных бездарностей хоть одну, способную выдать нечто достойное, арис Гийон протяжно выдохнул:

— Тэа Эста, прочтите.

Признаюсь, что смутилась. Даже общение с моим вдохновенным поклонником теоном Венсаном, регулярно радовавшим стихотворными сочинениями, не способствовало особой любви к поэзии. Я наизусть цитировать и не бралась, а потому подхватила открытый на нужной странице томик стихов, вышла вперед и, встав перед классом, стала читать.

Арис Гийон приоткрыл глаза и сосредоточил их… хотелось бы сказать, на моем лице, но взгляд определенно приковался ниже. У меня даже складывалось впечатление, что после падения того шкафа перед мысленным взором впечатлительного преподавателя постоянно стоял белоснежный легкий наряд с откровенным декольте и разрезами до самых бедер. Боюсь, даже сейчас он видел на мне не ученическое платье.

Учитель вдруг подскочил и взмахнул руками, а я мгновенно замолчала. Кажется, на него напал тот самый приступ вдохновения, когда он выдавал новые шедевры собственного сочинения благодарным слушателям, сплетая их словно из воздуха. Ожидая творческого взрыва, я отступила подальше.

Взрыв грянул:

…Цахарис, ведь действительно вспомнил.

…Мрак! Ткань даже не просвечивала!