Гимназия Царима - Сурикова Марьяна - Страница 66

— Арис Аллар, тут еще что-то укатилось.

И только я успела это сказать, как прогремел оглушительный взрыв. Помню лишь, что взрывной волной меня отбросило назад, а сверху, кажется, упал большой обломок стены.

Уплывающее в темноту сознание еще фиксировало отдаленные, полные ужаса крики.

— Ее убило!

— Уберите камни, девочка еще жива.

— Немедленно бегите в лазарет, зовите врача!

— Как жутко… Здесь и врач не поможет.

И голос Олайоша, перекрывший все крики:

— Зовите Лорана!

Боль бывает невыносимой, невозможной, а краткие передышки словно еще больше усиливают ее. Уставшее, измученное тело только переводит дыхание, как его погружают в новую пучину боли. Мучительно, нестерпимо. Кажется, что еще чуть-чуть, и не выдержу, но проходит это чуть-чуть, и наступает краткая передышка. А потом снова острые спазмы и ощущение, что тело разрезают на кусочки и снова сшивают острой длинной иглой и железными, раскаленными на огне нитками. В этой темноте, в этой муке, после бесконечных не слышных никому криков, когда с тоскливой тяжелой безысходностью осознала, что из мрака никогда не выбраться, ощутила слабое свечение и тепло, его приносил мне тихий-тихий и очень далекий голос. И хотя ощущения слишком медленно набирали силу, но абсолютно волшебным образом отгоняли боль, помогали терпеть не на пределе возможностей, а с надеждой, что агония наконец-то закончится.

— Мне важно узнать о ее состоянии.

Тихий шелестящий ответ вновь ударил по ушам, погружая в слепящую муку.

— Только из уважения к директору я допустила мужчин на женскую половину лазарета. Вам запрещено здесь находиться. Что касается диагноза, девушка идет на поправку.

Другой голос я тоже не узнавала, но и он отзывался болью в теле и голове.

— Арис Лоран, мы должны идти. Благодарю, дона Осха, за разрешение проведать раненую. Вы ведь понимаете, как мы все напуганы произошедшим, как сильно волнуемся, а арис был очевидцем этих событий и именно он доставил девочку сюда.

— Лазарет находится в ведении попечительского совета, директор, я пошла на уступки, но, простите, не позволю приходить сюда и сомневаться в эффективности моего лечения.

Тихий, ласкающий голос, раздавшийся в ответ, вновь принес умиротворение. Мне физически становилось легче, когда вслушивалась в звучание теплого голоса, хотя не понимала смысла того, о чем говорилось.

— Я не сомневаюсь, что за ней здесь надлежащий уход. Мне не нравится, что ей до сих пор больно. Болевые ощущения должны были пройти еще вчера.

Противное и раздражающее шипение заставило внутренне скорчиться от нового всплеска терзающих ощущений.

— Вы намекаете, что врач лазарета, проработавший столько лет в этой сфере, не обладает достаточными знаниями и не может позаботиться о пострадавшей? Не знает, когда и что проходит, а когда это практически невозможно? Если пациентка испытывает боль, значит, она неотъемлемая часть процесса восстановления, и не вам указывать на сроки. Я ее лечу!

— И мучаете одновременно?

— Арис Лоран, прошу вас, не нужно конфликтов. Дона Осха лучший практикующий врач и уже несколько лет служит в гимназии. Давайте положимся на ее слова.

— Директор, это уже чересчур! На каком основании рядовой преподаватель является в лазарет и начинает обучать меня основам медицины? Я ведь не являюсь на ваши занятия, арис, — я тоже могу усомниться в вашей квалификации как учителя.

— Успокойтесь, успокойтесь, дона. Арис Лоран, прошу, идемте же. Руководство не имеет права вторгаться на территорию больничного крыла, наши полномочия не позволяют вмешиваться в работу персонала. Врач здесь действительно дона Осха и не нам быть недовольными ее методикой.

Два противных, вызывающих дрожь и боль голоса хотели взорвать мой мозг. Они кричали и звучали в голове на разные лады, терзая и без того сильнейшей мигренью.

— Не в моих полномочиях осуществлять вместо вас контроль в гимназии, директор, но я не вправе уклоняться от собственного долга, даже если это грозит большими проблемами. Прошу вас, отступите в сторону.

— Арис Лоран, что вы…

Оглушительный, ужасный крик ударил наотмашь по лицу, прошелся тяжелым железным прутом по ребрам и придавил грудную клетку, лишив меня воздуха, на миг погрузил обратно в кошмарную темноту, а после боль вдруг ушла. Разом, мгновенно отступила. Мрак растаял под лучами мягкого света, легких, теплых прикосновений, и я снова могла дышать. Дышать и жить.

Голоса вернулись, вырвав из мягкого забытья, в котором теперь было так спокойно находиться. Только звучали они тревожно. Доносились знакомые слова, и хотя по-прежнему не проникали в сознание, но приносили умиротворение. Я узнавала родные интонации, приглушенные моей неспособностью окончательно вернуться в реальность. Эти голоса не могли причинить вред.

— Пробраться в лазарет посреди ночи? Ты с ума сошел, Эсташ. Она же поправится, сам говорил. А после твоего последнего поступка директор до сих пор разгребает последствия. Теперь попробуй докажи, что Осхой руководила подселенная сущность. Тебе запретили сюда приходить.

— Честно говоря, я сейчас почти не слышу твоих мудрых наставлений, Олайош. Мне нужно сосредоточиться, закончить диагностику.

— Ты знаешь, что нас погонят отсюда поганой метлой, если обнаружат возле постели гимназистки и на закрытой территории? Отсюда — это из гимназии, мой друг. И если я еще переживу, то ты — нет. К чему рисковать столь необходимой тебе работой? Ведь девочка в порядке. Новая врач клятвенно заверила меня, что это так, и она не врала. Кости быстро срослись, состояние стабилизировалось, так она сказала.

— Именно что быстро. Очень быстро, Олайош.

— И что?

Во втором голосе, звучавшем не так мягко и успокаивающе, но удивительно по-родному, слышалось беспокойство.

— Процессы были ускорены.

— Это обычная практика, чтобы девочка быстрее поправилась.

— Подозреваю, подселенная сущность завершила процесс. Перед гибелью тварь поняла, что я уже догадался, но, поскольку не успевала ее убить, могла нанести последний незаметный удар из мести. Позволь мне взглянуть внимательно, не мешай.

— Разве я мешаю? Как скажешь.

Я лежала, покачиваясь на волнах умиротворения, и снова ждала, когда раздастся тот голос, к которому тянулась, точно цветок к солнцу. От него веяло спокойствием, надежностью. Было очень хорошо просто слушать и знать, что я в безопасности. И голос раздался снова.

— Ускоренная регенерация заставила кости срастись неправильно.

— Что это значит?

— Она останется калекой и не сможет пользоваться рукой.

— Прости, я, кажется, неправильно тебя расслышал?

— Правильно расслышал, Олайош.

— Как так? Врач же сказала, все в порядке.

— Здесь наведены чары, увидеть можно лишь при высшей степени концентрации, когда переходишь на иной уровень осязания и подключаешь внутреннее зрение. Это непросто, и в обычных ситуациях к такой практике прибегают нечасто, она не всем доступна.

— Да за что девочке такое? Мариона ни в чем не виновата!

— Какое тварям до этого дело? Человеческая боль для подселенных — пища. А месть — способ поквитаться с защитниками за свою гибель, потому что нам есть дело до людских страданий.

— Что ты сейчас делаешь? К чему эти жуткие инструменты?

— Когда я заставляю Мариону шевелить пальцами, ей становится больно, значит, не все потеряно. Руку можно спасти, если действовать прямо сейчас. Времени практически не осталось. Еще час, и последствия процесса регенерации невозможно будет повернуть вспять.

— Цахарис, ты будешь ломать ей кости?

— И сращивать заново.

— Я не могу на это смотреть, Эсташ. Ты знаешь, я не из слабонервных, но на это смотреть не могу.

— Не смотри. Я сделаю все сам. Лишь помоги обездвижить ее. Держи фиксирующими плетениями, больше ничего не требуется.

— А если она этого не выдержит? Девочка едва вернулась с того света.